Premier
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Александр Кузин: Хочется быть услышанным…
03 march 2015Юлия Щеткова Новая Сибирь
ПОКАЧАВШИСЬ на волнах постдраматического и поэтического эксперимента, «Старый дом» приступил к освоению классического наследия. Репертуарную программу второй половины сезона откроет премьера спектакля «Дульсинея Тобосская». Постановку пьесы-притчи мэтра советской драматургии Александра Володина осуществит признанный мастер отечественной режиссуры, гуру современной театральной педагогики — народный артист России, профессор, член президиума Российского отделения АССИТЭЖ Александр Кузин.
Пригласить Александра Сергеевича на постановку — все равно что выиграть миллион в лотерею: немыслимое счастье, которого готовы ждать и добиваться годами. Рабочий график режиссера расписан на много сезонов вперед, а отношение к делу не позволяет сомневаться в художественных результатах. В спектаклях мэтра критики отмечают эффектное сочетание «мощной традиции русской театральной школы, европейского постановочного уровня, глубинных психологических проникновений, игровой театральной стихии», подчеркивают четкую гражданскую позицию и умение воплощать своей мировоззрение, восхищаются любовью и верой художника в своих артистов, дивятся редкой способности слышать окружающий мир и улавливать ритм времени. Студенты, артисты и коллеги — исключительный случай — соглашаются безоговорочно: на профессиональной театральной карте страны Кузин обладает подлинным авторитетом.
Испытать радость встречи с мастером и возложить на себя груз творческой ответственности предстоит и новосибирскому «Старому дому». Для своего дебюта на сцене этого театра Александр Сергеевич выбрал «Дульсинею Тобосскую». Пьеса Александра Володина — фантазийное продолжение великого романа Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Санчо Панса возвращается после смерти своего хозяина в селение Тобосо. Оруженосец, поглощенный воспоминаниями о его подвигах во имя Прекрасной Дульсинеи, продолжает рассказывать невероятные легенды о Доне Кихоте и провоцирует многочисленных подражателей Печального Рыцаря на благородное служение той самой Дульсинее, за которую ошибочно принимают ничего не подозревающую девушку Альдонсу.
К притче Александра Володина режиссер обращается не впервые: несколько лет назад историю крестьянки Альдонсы, которая ищет и ждет своего героя, искренно и проникновенно рассказывали ученики постановщика, за что удостоились бронзовой статуэтки Володинского фестиваля. В 2015 году Кузину показалось, что текст пьесы вновь высвечивает сущность эпохи, диагноз которой — смерть Дон-Кихота. Премьера «Дульсинее Тобосской» при участии ведущих артистов «Старого дома» назначена на 19 марта. В ожидании театрального чуда газета «Новая Сибирь» предлагает эксклюзивное интервью с режиссером спектакля.
— Александр Сергеевич, вы помните свой предыдущий визит в Новосибирск? Спектакль «Месяц в деревне» на малой сцене театра «Глобус»?
— Конечно, я помню свою работу в «Глобусе». Это один из лучших моих спектаклей. Юлию Зыбцеву помню, Дениса Малютина и других ребят из того театра. Сейчас их уже нет — все разбежались. Интересная была работа. И театр был какой-то живой. Сейчас я этот театр не знаю. Он другой. Все изменилось…
— С тех самых пор вас вновь мечтали заполучить на постановку в Новосибирск. Потребовалось десять лет. И получилось у «Старого дома».
— Не потому, что я не хотел, — просто не было возможности. Были спектакли в Москве, Питере, за границей. Я много возился со студентами. Если бы Новосибирск был ближе к центральной части страны — это было бы реальнее. Видите ли, я не люблю во время работы отвлекаться на перелеты. Если я приезжаю работать в театр — значит, я приехал на весь период репетиций. Этой зимой все сложилось, потому что у студентов закончилась сессия, идут каникулы, и я могу себе позволить поработать подальше от дома.
— Непрерывная работа над спектаклем — часть творческого метода?
— Я бы так не сказал. Я действительно не люблю, когда работа прерывается. Спектакль рождается сложно, и перерывы мешают. У каждой постановки должен быть свой внутренний ритм рождения. Когда все останавливается — отпуском, летом или неотложными делами, то творческий процесс сразу превращается в некую фабрику по выпуску спектаклей. Это во мне больше педагог говорит, наверное. А режиссеры сейчас работают по-другому: приехали, десять дней поработали, уехали, вернулись. У меня тоже иногда так бывает. Но на самом деле это не совсем правильно, по-моему.
— Ваша режиссерская система многое из распространенного сегодня не приемлет. Говорят, например, вы никогда не повышаете голос на артистов.
— Это не есть система, это воспитание: людей, с которыми ты работаешь, надо уважать. Не нужно любить. Любовь в театре за пределами сцены — это достаточно разрушительная история. Но уважать — обязательно. Нельзя на репетициях кричать, нельзя приходить неподготовленным, нельзя публично унижать артистов. Много чего нельзя. Есть такая тоненькая книжка у Станиславского, называется «Этика». Мне кажется, надо чаще к ней возвращаться: там все ведь написано. В любом театре есть потенциально приличные артисты. Они могут быть заснувшими или уставшими. У кого-то опустились руки, кто-то перестал верить в себя, кто-то существует по инерции. У каждого есть свои причины такой жизни в театре. Очень важно вернуть людям ощущение успеха. Если этого в актерской профессии нет, ею бессмысленно заниматься. У актера всегда должно быть ощущение успеха и нерва сегодняшнего дня. Как только все это возникает, сразу же проясняется цель. Тогда хочется приходить или даже бежать на репетиции. Тогда уходят такие вопросы, как опоздание или невыученный текст. Только на успехе, творческом и психологическом, на самом деле растут артисты.
— С какими чувствами вы вернулись в Новосибирск?
— Со странными. Сложные отношения с этим городом возникают. Где-то лет 35-37 назад я впервые приехал в Новосибирск на гастроли как артист Ташкентского русского театра драмы. Мы гастролировали на двух площадках — в «Красном факеле» и музыкальной комедии. А жили рядом со «Старым домом» — в гостинице на речке. И вот тогда я вроде бы хорошо узнал город. Холодно было невероятно. Лето вроде бы, а холодно. Мы же южные люди, нам солнца всегда не хватает. Я до сих пор не могу привыкнуть к морозам… После Новосибирска у меня родился сын. То есть моему сыну примерно столько лет, сколько я не был в этом городе. Потом я побывал здесь на постановке как режиссер. И с тех пор на самом деле хотел вернуться. С одной стороны, Новосибирск мне нравится, с другой — все время возникает ощущение, что он несоразмерен человеку. Столичные амбиции делают этот город слишком большим: огромные площади, огромные здания. И все это немножко несоразмерно человеку. Это город для презентаций. Такой столичный имперский уровень. Наверное, это неплохо.
— Кажется, вы нам сейчас польстили.
— Может быть, но такое ощущение складывается в центре города. А по окраинам город такой же, как везде, — спальные районы, стандартная архитектура, прямые дороги. В этот приезд я посмотрел несколько местных спектаклей. Что-то очень интересно, что-то менее. Как везде. Но самое главное, здесь бурлит какая-то жизнь. Просто не все получается. Я недавно был на спектакле в таком странном театре «La Пушкин». Посмотрел премьеру «Петя и волк». Слушайте, это спектакль высокого европейского уровня! И два артиста, которые все это делают, — любой театр Москвы и Петербурга может позавидовать такому приобретению. Старшего, Олега Жуковского, я знаю еще по Derevo, когда они начинали двадцать с лишним лет назад. Он, конечно, очень изменился. Но он — личность. А это так важно, когда на сцене личность. Глупостями занимаются, ерундой абсолютной, но это так смешно и так трагично — просто очень хороший спектакль. Еще у вас Тимофей Кулябин работает замечательный. У Алексея Крикливого интересные работы получаются. В «Старом доме» идет очень бурная сценическая жизнь. Очень занятная «Трилогия. Электра. Орест. Ифигения в Тавриде». Актеры резко, художественно агрессивно существуют в современной манере, видимо, у них с режиссером что-то заладилось, они вместе сочинили этот сценический язык. Очень рад появлению в «Старом доме» главного режиссера Галины Пьяновой. Я знаю ее уже давно, видел ее спектакли еще в Алматы, и они мне понравились. Надеюсь, у Галины все получится в Новосибирске, и «Старый дом» станет для нее родным домом. Заслуживает особого уважения поэтическое направление работы театра. Недавние спектакли «Я поэт XXI века» и «Летов» — серьезное художественное заявление. Этим мало кто занимается сегодня, а «Старый дом» попробовал — получилось. Дай бог! Театр окунается в смелые проекты, проявляет инициативу, благодаря которой, собственно, я и оказался здесь. Поэтому в Новосибирске складывается хорошая театральная ситуация. Может, просто вы здесь живете и не замечаете этого — привыкли.
— Ситуация хорошая, а тенденции плохие. То мы с матом на сцене боремся. То смущаем чувства верующих. То в добровольно-принудительном порядке планируем переключиться с иногородних режиссеров исключительно на местных.
— Это, к сожалению, сейчас происходит везде. Ничего, пройдет, надо просто относиться ко всему философски. Пусть попробуют не приглашать режиссеров со стороны. Все очень быстро станет ясно. Если в театр не вливается свежая кровь, если не возникает котла, где варится творческий бульон, если мы не видим, что происходит в Екатеринбурге, Челябинске, Москве или Питере, значит, все — мы прокисли.
— Ваши постановки в разных городах России и мира — тоже вклад в общий котел?
— Мне хочется так думать. К тому же я немножко устал от стационарного театра, от этой безумной борьбы всех со всеми. Я руководил театром почти 13 лет, а потом мне показалось, что эта форма куда-то уходит и надо делать что-то другое. Конечно, в театре должен быть художественный руководитель. Именно он определяет вектор развития и занимается приглашением режиссеров. Когда ты приглашаешь кого-то на постановку, важно, чтобы этот человек был одной с вами крови, а не просто поставил хороший спектакль. Чтобы этот человек пришел в театр и не разрушил его. Потому что иногда бывает так: появляется какой-то режиссер и вместо добра делает наоборот. Потом он уезжает, а на месте театра остается пепелище. И потом, постановки в других городах для меня — это некий уровень творческой свободы. Благодаря им я научился быстро работать. Особенно за границей — там не побалуешь. Два месяца на спектакль, пять, в крайнем случае шесть недель. И какой бы спектакль ты ни ставил — Шекспира, русскую классику или современную пьесу, — больше времени тебе никто не даст. Это очень дисциплинирует. А еще очень важно, что все мои внутренние педагогические устремления всегда помогают находить общий язык с новой для меня труппой в новой ситуации. Сразу становится понятно, что в театре происходит, где вскрываются проблемы. Растренированность труппы, плохая речь, артисты, воспитанные не в театральном институте, а в культпросветучреждениях, — с театральной школой сегодня тоже очень большие проблемы. Как только это видишь, сразу понимаешь, как и чем «лечить» артистов. Прежде всего надо вернуть их к главному, к смыслу профессии, к сути того, чем мы занимаемся. Потому что многое девальвировано. Стираются ориентиры.
— В каком состоянии вы застали труппу «Старого дома»?
— Все сказать я не могу. Это мое внутреннее дело, мои ощущения. Некоторые артисты показались мне растренированными, ошибочно думающими, что понимают «как надо». Некоторые — просто очень талантливые ребята. И главное — они хорошие люди. У нас здоровый репетиционный климат. Мы хорошо на репетициях общаемся. Нам интересно друг с другом. Я вижу, что они стараются и хотят. Не замечать этого нельзя.
— Почему здесь и сейчас возник Володин?
— Я Володина очень люблю. Когда-то начинал делать «Дульсинею» со своими студентами, и у нас вроде бы возникли какие-то счастливые моменты. Как мне кажется, я тогда понял суть. Володинская пьеса не простая, как может показаться. Сам Володин — автор очень непростой. Это мужчина, который тонко понимал женскую природу. И потом, эти его притчи — они на все времена. Надо же так завернуть историю, где женщина создает для себя героя. Ведь пьеса начинается с того, что герой умер. Умер Дон Кихот. Семь лет назад. Он испортил жизнь всем — и Дульсинее, и Санчо Пансе, и Луису, которые стали для всех посмешищем. И вдруг возникает поворот, когда женщина создает для себя героя. Фантастический и очень своевременный поворот. Сегодня у нас в жизни так мало настоящего, серьезного, мужского. Как не хватает нам сильных, нравственно здоровых мужчин. Как не хватает людей, которые могли бы постоять за свое дело, слово и защитить женщину. Может быть, жизнь такая — все помельчало… «Все на продажу». Когда-то Николай Полевой, первый русский переводчик «Гамлета», добавил в пьесу свою фразу: «Когда уходят титаны, начинается время карликов». Вот у меня возникает иногда ощущение, что мы проживаем именно в этом времени. Вырваться за пределы очень сложно, но пытаться надо — это единственный путь. Как говорил Чехов, среда угнетает, среда заела. Сейчас женщины взвалили на себя многие мужские заботы, и это неправильно. Я не делю мир по гендерному принципу, но нельзя, чтобы женщина становилась ломовой лошадью.
— Думаете, «Дульсинея» исправит ситуацию?
— Да нет, конечно. По-моему, театр еще никогда никого ничему не научил. Может быть, наш спектакль заронит в зрителях какую-то здоровую мысль, идею.
— Вам важно быть услышанным?
— Да. Всегда. Иначе я бы этим не занимался. Любую работу, которую ты выполняешь, ты делаешь для кого-то. Если это волнует и задевает тебя, конечно, то хочется поделиться этим с другим, хочется быть услышанным.
— Тема «Дульсинеи» современна и своевременна, а язык и ритм володинского текста — на ваш взгляд, насколько соответствуют сегодняшнему дню?
— Мы не пытаемся переписать Володина, осовременить его язык, мы пытаемся понять и присвоить его лексику и мысли. Я бы сказал, что мы деликатны с текстом автора. Конечно, кое-что сокращаем и даже меняем реплики местами, но это все. Например, я не понимаю и не принимаю, когда театр пересказывает Чехова своими словами. Чехов написал это лучше! Я видел спектакли, в которых переписывали Чехова и переводили в прозу Шекспира. Мне кажется, вместе с текстом в них что-то поменялось, ушло. Хотя, конечно, во всем должна быть художественная целесообразность. Если это принцип художественного решения, и оно очень яркое и с юмором, тогда можно многое простить. Но чаще всего никакого решения нет. Есть поза и выпендреж.
— Что послужило точкой отсчета для художественного оформления спектакля в «Старом доме»?
— Сложно сказать. Не хочется уводить историю в быт. Я видел спектакли, где стояли современные электрические ветряки, а сути не было. Мне «Дульсинея» дает ощущение чего-то жесткого — железа, меди, красной земли. Все должно быть очень просто и ясно. Как в этой истории. Хотя я ни в чем не уверен! Мы пробуем. На самом деле, нет ничего лучше, чем живого артиста на сцене. Не было и нет. Это трудно. Я знаю, как это трудно!
— У широкого зрителя «Дульсинея» неизбежно вызовет киноассоциации. Ваш спектакль выстраивает какие-либо взаимоотношения с известной картиной?
— Никаких. Потому что там главное не текст Володина, а музыка и песни. Из «Дульсинеи» сделали мюзикл, и, мне кажется, он не очень получился. Они сократили текст Володина, оставили грубый сюжет. Артисты играют хорошие, но что-то не сложилось. Мы попробуем вернуться к пьесе Володина, попробуем ясно рассказать эту простую историю. Конечно, у Володина в этой пьесе говорят не так, как говорят сегодня на улице. Но зато какими словами он говорит о любви! Для любого человека счастье услышать в свой адрес такие слова. Думаю, мы правильно выбрали пьесу! Она для этого времени. В «Дульсинее» есть то, чего нам всем сегодня очень-очень не хватает.
— Для вас важна искренность высказывания на сцене?
— Конечно. Без этого вообще невозможно. Нельзя не открывать себя, нельзя не находить что-то новое в себе, нельзя прятаться за формой. Анатолий Васильевич Эфрос когда-то сравнивал артистов с медвежатниками — ворами, которые вскрывали сейфы. Они срезали с подушечек пальцев кожу, оголяя нервы, и за счет этого могли открыть любой замок. И тогда Эфрос говорил: артист должен быть человеком без кожи. Но это мечты. В реальности даже у Эфроса таких артистов было немного.
— Вам такие артисты встречались?
— Несколько человек. Роза Хайруллина, например, с которой я много работал в «СамАрте». Но это уже не артисты, а что-то другое! Существа. Они посвящают театру все — жизнь, отсутствие семьи. Это уже, вероятно, аномалия. Но зато в творческом отношении великое счастье работать с ними. Мы понимаем друг друга без слов, на уровне междометий. У меня такое было.
— Режиссер, целиком посвятивший себя театру, — тоже большая редкость. Зачастую ваши молодые коллеги, ориентируясь на пользу и выгоду, четко распределяют себя на дистанции: на одной площадке выкладываются по полной и всерьез, на другой отделываются проходной работой.
— Я не могу про себя сказать, что я посвятил себя театру. Моя жизнь целиком разнообразна. Я стараюсь посвящать свое время семье, детям, дому, иногда это удается, студенты забирают всего тебя, на театр остается мало времени, а жаль. Распределять свою жизнь на важную работу и проходную у меня не получается. Потому что от каждой работы зависит жизнь. Собственно, будешь ты в профессии или не будешь. Потом был маленький период стабильности, когда ты вроде бы чего-то достиг и тебя уже стали называть мастером. А теперь... Я очень точно осознаю, сколько мне лет. И я примерно предполагаю, сколько мне осталось, знаю, сколько спектаклей я делаю в год, и могу посчитать, сколько постановок у меня еще будет. А я еще столько не успел! Не сделал Чехова — серьезного, большого, которого хочу сделать. Не поставил некоторые пьесы Шекспира. Не сделал Шиллера, Бунина. Да что там говорить! А время, как песок. И я его уже чувствую. Оно уходит. И это время уже не мое. И мне хочется успеть.
The article mentions:
perfomances: