Один из самых ярких и успешных российских режиссеров – Антон Федоров ставит мрачные и одновременно умопомрачительно смешные спектакли, лихо обращается с классикой и развенчивает национальные мифы, не боясь быть непонятым. Каждая новая работа Федорова становится событием. Не исключение и его кинодебют – сериал «Мир! Дружба! Жвачка!», ставший народным хитом. В феврале 2023 г. Федоров был назначен главным режиссером новосибирского театра «Старый дом». В июне того же года выпустил в нем спектакль «Котлован» по Андрею Платонову, постановка попала в шорт-лист премии «Сделано в России».

20 января 2024 г. в Москве состоялась премьера спектакля Федорова «Мадам Бовари» – эффектный и остроумнейший гиньоль о том, куда приводят мечты. 9 апреля планируется премьера булгаковского «Собачьего сердца» в Московском театре юного зрителя. В нем режиссер поставит перед зрителем вопрос о том, такой ли положительный герой профессор Преображенский, как принято считать.

В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал, зачем ему так нужны анимация и юмор в театре, как актерский опыт помог ему в работе над сериалом «Мир! Дружба! Жвачка!», а также анонсировал свой новый проект в киноиндустрии.

«Кровавая история про несовершенных людей»

– Когда я был актером, я репетировал в спектакле по этому роману с режиссером Александром Назаровым, который до этого был моим педагогом в Щукинском училище. Спектакль, к сожалению, так и не вышел, но я очень заинтересовался этим романом. В нем настоящая арена человеческих проявлений. Внешне сюжет банальный, можно сказать водевильный, если исключить финал. В спектакле мне хотелось, чтобы зритель увидел людей «в разрезе», препарированных. Чтобы в итоге получилась кровавая история про несовершенных людей. А внутренней моей задачей было понять, на чем строится сочувствие. Мы все привыкли сопереживать высоким проявлениям человека, трагедии, несправедливости, потерям и т. д. А посочувствовать плохому человеку – как это возможно? Мне был интересен этот процесс, как из первого впечатления – из отторжения – рождается понимание и мысль о том, что «плохой» герой похож на тебя самого.

– Не сразу. Идея родилась через язык, на котором говорят в спектакле. Сначала я подумал: как здорово было бы сыграть спектакль на несуществующем французском. Потом стало очевидно, что это невозможно и не нужно: мы бы тогда потеряли все смыслы и сюжет. Некий нарратив должен быть, к сожалению, иначе зритель устает и перестает следить за происходящим. Мы стали разбирать феномен любви русского человека к французскому языку, к Франции, ко всему французскому вообще – как к некоей мечте о красивой жизни. Это клише, но оно актуально и в XIX веке, и в советское время, и сейчас. В результате сатирический эффект возник сам собой, на смеси французского с нижегородским, если можно так выразиться.

– В спектакле путь Эммы начался со встречи с Шарлем. И дальнейшее ее движение к самым ужасным событиям идет с попустительства и молчаливого согласия того же Шарля. Во многом Эмма жертва именно Шарля. Флобером выдумана удивительная «конструкция» – Шарль делает для Эммы все, в том числе приносит к ее ногам смерть.

Шарль думает, что движется к счастью совместной жизни. Эмма думает, что движется к великой судьбе героини романа. Как итог – банальный крах надежды и чудовищная смерть. Это, конечно же, не может не вызывать сочувствия.

– Наташа очень тонкая и чуткая актриса. Мне было важно, чтобы она была на своем месте в этом спектакле. Чтобы она могла ясно и прозрачно проявить все самое мутное и неясное так, как она это может. У нее была очень трудная задача – ей нужно было постоянно держать серьезную интонацию. Сквозь дурацкий юмор, шутки на грани фола и нелепую пластику, странный язык. Все, что возникало отвратительного и «чересчур» на репетициях, я оставлял намеренно. Чем безобразнее происходящее, тем длиннее дистанция от исполнителя к тому, что он делает.

Наташа долго искала нужную грань – она должна была играть Эмму и одновременно постоянно рефлексировать и следить за своими проявлениями. «Нырять» в форму и мгновенно из нее «выныривать». Как в страшном сне, когда ты себя еще и видишь со стороны. Это сложно, да. Но сейчас, мне кажется, все получается. Вот Эмма кривляется, а вот через секунду задумывается и останавливается. На мой взгляд, она более чем справилась именно благодаря тому, что сама все знает и сама все чувствует.

– Этот спектакль – плод нашего сотворчества. В него все принесли понемногу, абсолютно все. И он сложился благодаря всей нашей команде.

– Прежде всего это моя давнишняя «находка» – художник-аниматор Надя Гольдман. Мы работаем вместе уже много лет. И поскольку пока мультики в театре я не осмелился делать, они у меня в спектаклях присутствуют в исполнении Нади. (Улыбается.) Надя мой постоянный соратник, я бы даже сказал соавтор. Она дополняет объемом все, что мы придумываем. Отзеркаливает и оттеняет. Для меня это очень важно. Не люблю, когда какие-то смыслы показываются в лоб. Лезут в глаза. Пусть звучат подтекстом. Анимация для этих целей идеальна. Она создает дополнительное пространство – зритель понимает, что за внешним сюжетом и героями на сцене есть что-то еще. Какой-то надтекст.

Второй незаменимый человек для меня – это художник по свету Игорь Фомин. Без него я уже тоже себя не вижу. Мы разговариваем на одном языке. Правда, он очень занятой художник, постоянно в разъездах, но пока все, что мы с ним вместе намечаем, мы делаем. И конечно, Гриша – Григорий Калинин, композитор. Мой друг и очень талантливый человек. Я не знаю, чего он не умеет делать в театре. (Смеется.) Опять же музыкальный вкус у нас похожий. Его константа – Radiohead. Мы дети Тома Йорка. Уже хочется отделаться от этого, но никак пока. (Улыбается.)

– Тут важно сказать, что мы сразу постарались нивелировать антрепризные условия и создать поле профессионального театра. Я не хочу сказать, что антреприза – это всегда дилетантство, но отличие от репертуарного театра есть. Оно прежде всего в том, что набирается команда с разных сторон. Мы не подчинены ни друг другу, ни стенам, ни пространству. Графики у всех сумасшедшие, тяжело было всех собрать. Я благодарен Леониду Семеновичу Роберману (театральный деятель, продюсер, создатель независимого театра «Арт-партнер». – «Ведомости»), что он все сделал для того, чтобы работа состоялась.

«Мы стараемся уйти от закоренелого образа благородного Преображенского»

– Конечно, стены влияют. Точнее, не стены как таковые, а люди, которые в этих стенах живут и работают. Мне важно, чтобы мы были одного с ними понимания театра. Чтобы они всегда были готовы ко всему, ничего не боялись в театре, чтобы в целом не было внутренних запретов.

– Здесь своя давно сложившаяся атмосфера. Для меня она новая, но я ее чувствую и могу сказать, что она приятная. Еще когда у меня самого были какие-то актерские потуги, из множества театров, в которые я показывался, здесь мне дышалось легче. Я это запомнил.

– Очень трудно. Я ненавижу первые репетиции, чувствую себя напряженно, как на экзамене. Надо идти, знакомиться, находить общий язык, запрыгивать на общую волну, заинтересовывать и что-то доказывать. Чтобы мне и артистам было легче пережить стресс первого знакомства, я опытным путем нашел такой простой способ: прихожу и как на духу говорю артистам, что сейчас страшно дискомфортно себя чувствую (что является чистой правдой), что буду волноваться, заплетаться и путаться. И это подкупает, по всей видимости. Люди улыбаются, расслабляются и чуть-чуть выдыхают. Никто никому экзамен не устраивает.

– Игорь Гордин – профессор Преображенский, Андрей Максимов – Шариков, Илья Шляга – доктор Борменталь, Маша Луговая – Зина, Екатерина Александрушкина – Дарья Петровна, Алла Онофер – Вяземская, Антон Коршунов – Швондер. У нас сейчас «застольный период» (коллективная читка пьесы, разговор режиссера с актерами о смыслах пьесы. – «Ведомости»). И он так проходит, что я из-за этого «стола» не хочу вставать. Мы очень много разговариваем и смеемся. У меня такое ощущение, что это тот случай, когда мы говорим, говорим, говорим, а потом встанем «на ноги» и сразу сыграем.

– Если начинаем смеяться вместе – это здорово. Это хороший знак. При этом говорим мы об очень серьезных вещах – про булгаковских персонажей, обстоятельства, про неожиданный взгляд на эти обстоятельства. Мы стараемся уйти от закоренелого образа благородного Преображенского и ничтожного Шарикова. С обратной стороны хотим посмотреть – а все ли так.

– Такую задачу я перед собой не ставлю. Вообще стараюсь не думать о том, кто что подумает и кто как отреагирует. Интересно ставить вопросы и находить неожиданные ракурсы. Например, настолько ли ужасен Швондер или, может, Преображенский погряз в своем высокомерии? Тогда при всей серьезности проблем возникает юмор, а это очень важно для меня.

– Да. В том числе и для «Собачьего сердца».

– В первую очередь, это его очень, очень интересная труппа. Мы с ними сделали платоновский «Котлован». Задача перед ними стояла не из простых, но мы справились. Каждый в труппе – очень большой артист. Но, конечно, и администрация, и все службы – все это тоже на высоком уровне. Про человеческие проявления я могу чего-то не знать, но я считываю общую температуру по больнице.

– Сохранять художественный уровень. Мы с директором театра Татьяной Федоровной Ильиной стараемся это делать, как можем. Приглашаем режиссеров, тщательно выбираем материал.

– Совсем скоро премьера у Юрия Квятковского – спектакль «Магда» по Майклу Ардитти о природе абсолютного зла. Серьезная и важная работа. Премьера запланирована на начало апреля. Потом спектакль Андрея Гончарова, в основе которого «Цветы для Элджернона» Дэниэла Киза. О своей заинтересованности в постановках на сцене «Старого дома» высказались замечательные режиссеры Елена Павлова, Виктор Рыжаков, Светлана Землякова. Надеюсь, все будет. Я сам собираюсь поставить «Бременских музыкантов». Премьера запланирована на конец октября. Надеюсь, что пройдут перекрестные гастроли с «Арт-партнером». Хочется привезти в Москву «Котлован», а в Новосибирск – «Мадам Бовари». «Котлован» также поедет еще в Питер в этом году.

«В кино есть только сегодняшний момент»

– Я снял второй и третий сезон этого сериала. Второй сезон действительно был для меня кинодебютом, но возник только благодаря театру. Любознательные продюсеры Good Story Media были на спектакле «Петровы в гриппе» в «Гоголь-центре». Буквально на следующий день они мне позвонили и предложили совместную работу. Я очень удивился, испугался и долго отказывался. Повторял: «Зачем вам это?» Но потом решил, что ничего не теряю и у меня это либо получится, либо станет опытом, к которому я больше не вернусь. И мы начали работать.

– Творческий ад. Я был не уверен вообще ни в чем, состояние стресса перманентное. Немного можно было выдохнуть только в работе с артистами. Такой островок безопасности, где все понятно и радостно. Помню первый съемочный день – передо мной стоит 80 сотрудников, вся команда. Они стоят и ждут, что я им скажу. Я, конечно, сыграл в уверенность, как мог. Потом эта уверенность потихоньку стала настоящей. Но сначала был ужас.

– Теоретически да. Я снимался в кино как артист и процесс себе представлял. Плюс я себя подстраховал со всех сторон – у меня был подготовительный период, где я вместе с оператором Лешей Филипповым делал раскадровки всех сцен. Леша мне очень помог. Вообще, мне все-все-все очень помогали на этих съемках.

– Это кардинально разные профессии. В кино я как режиссер заточен на короткую дистанцию. Если снимать не авторское кино, если нет мешка денег и неограниченного количества съемочных дней, то во времени ты ограничен максимально. Все нужно уже вчера. Все горит, каждую секунду нужно успеть сделать то, что на эту конкретную секунду было запланировано. Должен снять сцену – времени только на то, чтобы ее «развести», зафиксировать. Все остальное только на монтаже. Я постоянно опаздывал, потому как привык подробно разбирать с актерами каждую мелочь. Меня буквально насильно затаскивали на площадку. Был второй режиссер. Вот он меня постоянно контролировал, спасибо ему за это. (Смеется.) В театре все иначе. Театр родился, умер и снова родился. В кино есть только сегодняшний момент.

– Я продукт 90-х, и продюсеры сериала тоже, так что все очевидно. Через сериал красной нитью проходит идея о том, что 90-е – время уникальное, даже светлое, несмотря на творящийся вокруг ужас. Когда тебе 16–17 лет, все прекрасно. И все самое главное в жизни происходит «здесь и сейчас», а тяжелый контекст как будто параллельно идет. Тебя не касаясь до определенного момента.

– Сознательно – нет. Это потом критики написали, что переосмысление произошло. Хорошо, если так. Сериал «Мир! Дружба! Жвачка!» занял свою нишу. До него не было ничего подобного на экранах – «90-е глазами детей». Мне кажется, это важнее всего.

– От меня много в Саньке. Например, его прическа с прямым пробором – она у всех тогда была. (Смеется.) В третьем сезоне появилась линия рок-группы, в эту линию я интегрировал свои собственные песни – у меня тоже была группа в подростковом возрасте. Вообще, я много что интегрировал в сюжет – всяких пасхалок, моему родному городу Стерлитамаку в том числе. Когда-то в институте я делал самостоятельную работу по роману «Над пропастью во ржи». Отсылки к той постановке тоже есть в сериале. К примеру, пижама сестры главного героя – ее сшили на заказ.

– За щемяще-светлую ностальгическую интонацию, как мне кажется. Продюсеры и сценаристы ее явно имели в виду и хотели, чтобы она присутствовала. Несмотря на криминальную составляющую в сюжете.

– Я не могу сказать, что история меня прямо захватила. Хотя третий сезон мне самому нравится больше второго. И все-таки это больше про опыт. И уникальную команду, и классную атмосферу на площадке. Но мне нравится, что сериал получился хороший, занявший, повторюсь, свою нишу.

– Да, я планирую продолжить работу в киноиндустрии и сразу после премьеры «Собачьего сердца» в МТЮЗе приступаю к подготовке к съемкам. Это будет четырехсерийный фильм. Съемки начнутся в июле, если все пойдет по плану. Страха на этот раз во мне нет никакого, да и идея интересная. Из нее можно сделать что-то стоящее.

«Я стал себе меньше позволять всяких придумок»

– Не соглашусь. Юрий Николаевич Погребничко (учитель Федорова в Театральном институте им. Бориса Щукина, театральный режиссер и педагог, основатель и худрук московского театра «Около дома Станиславского». – «Ведомости»), когда я иногда забегаю к нему, спрашивает меня не про то, получилось у меня или нет, не про идею спектакля, а про артистов – нашел ли я с ними контакт. И это правильно. Нет другой возможности поставить хороший спектакль, кроме как находясь в любви и взаимопонимании с артистами. Ситуация, когда я должен сказать актеру, где он стоит и как говорит свой текст, – она для меня ненормальна и невозможна.

– Актерам должно быть безопасно на сцене. Они должны знать, что от них ничего не требуют, только тогда они начинают расслабляться и предлагать идеи. Рождаются персонажи и смыслы.

– Он у меня всегда был, судя по всему. Когда я репетировал в спектаклях как актер, то придумывал в своей голове сразу несколько параллельных спектаклей. Иногда какие-то идеи озвучивал режиссеру, что-то бралось в работу, но не часто. Надо обладать человеческим талантом, чтобы взять чужую придумку и сказать: «Это не мое, но это классно». В общем, в какой-то момент я осознал, что я не актер, а режиссер, спектакли которого поставлены исключительно в голове.

– По-моему, да. И каждая самым неожиданным образом о себе напоминает. В Салаватском театре я поставил «Глумова» Александра Островского. В этом театре очень сильная труппа, замечательные артисты, и спектакль получился интересный. Но я был уверен, что его давно сняли, несколько лет прошло. И вдруг вижу у кого-то пост в соцсети про то, что спектакль получил главный приз на фестивале в Сыктывкаре. Я был удивлен. После этого пошла новая волна прессы и критики, что театру, конечно, только на пользу, чему я очень рад.

– Конечно, часто хочется вернуться и что-то изменить, но тогда невозможно будет делать что-то новое. Только и буду ездить по театрам и править сам себя. К тому же спектакль на каждом показе звучит иначе, чем на предыдущем и чем прозвучит на следующем. Это живой организм, который после премьеры живет своей жизнью. Сейчас вот некоторые артисты говорят, что с «Чуваком» (спектакль «Где ты был так долго, чувак?» театра «Пространство «Внутри». – «Ведомости») «что-то не то», а я не имею возможности понять, так ли это. Давно не видел спектакля.

– Да, так вышло как-то. Последний раз он поставил рекорд – билеты были проданы за 20 минут. Но речь не об этом. А о том, что спектакли меняются, отследить эти изменения часто невозможно.

– Недавно я посмотрел интервью с очень хорошим фотографом Сергеем Максимишиным. Его спрашивали о том, как он снял свой знаменитый кадр с шахтерами. Как мучился, как рождалась идея. И он ответил: «Послушайте, это просто фотография. И ничего больше». Вот я в театре стараюсь так же относиться к тому, чем мы занимаемся. Это просто спектакль – и ничего больше.

– К счастью, есть Юрий Николаевич Погребничко. Мы, когда встречаемся, всегда возвращаемся к «Ревизору» (спектакль Антона Федорова, поставленный в театре «Около дома Станиславского». – «Ведомости»). Ему нравится этот спектакль, но не все его части. Что-то в этом спектакле он считает спектаклем, а что-то приставными к нему стульями. И я с этой критикой согласен.

– Я с восхищением смотрю на его «отсутствие в присутствии». Сейчас попытаюсь расшифровать. Отношение к жизни и профессии у Юрия Николаевича совершенно особенное. Он не зависим ни от чего. Это один из самых больших театральных философов нашего времени. Он никогда не проговаривает эту самую философию, скорее «транслирует» интуитивно. Я бесконечно этим восхищаюсь и этому учусь. И всегда мысленно к нему обращаюсь в любой ситуации – а как бы он подумал, что бы сказал, поступил. Как будто подключаюсь к нему – и сразу легче становится.

– Определенно терапевтическим эффектом наше общение обладает. (Улыбается.) Сейчас, к сожалению, мы видимся все реже. Но как только я могу, я бегу к нему и слышу эту фирменную интонацию: «Ну привет, заходи. Чего расскажешь?» И прямо там, в его кабинете, гасятся любые мои переживания по поводу театра и не только театра.

– «Кабаре Магадан», получивший в 2017 г. «Золотую маску». А из ранних «Винни-Пух, или Прощай, Битлз». Его персонажи ищут земную ось и цитируют Джона Леннона: «Я плачу, потому что земля круглая». Объяснить, почему это так важно и почему я это люблю, не просто невозможно – не нужно.

– Я стал себе меньше позволять всяких придумок. Их так много было поначалу, что получались уже не спектакли, а какие-то «кастрюли режиссуры». Нужно было все высушивать. У меня как будто это немного получается сейчас.

– Отвечу, но оговорюсь, что это мое сугубо частное мнение. Мне кажется, сейчас в театре нужно придумать, как говорить, придумать язык буквально. Этого очень недостает. Начинается спектакль, и ты слышишь ложь. Мне очень сложно это воспринимать.

– Таланту.