Чеховские мотивы
17 january 2011Сергей Самойленко Континент Сибирь, 6 - 13 июня 2008
На сцене — прочный дощатый забор выше человеческого роста и ворота. За забором виднеется гроздь перевернутых чугунков. Два микрофона на авансцене по краям. Сначала через зал на сцену проходят четверо совсем молодых музыкантов, садятся в уголке и настраивают инструменты: скрипка, аккордеон, кларнет, виолончель. Вразвалку выходит артист Владимир Казанцев, здоровается с музыкантами, пробует микрофоны и объявляет: «Чувства». Вещичка в одном действии. Играются слова Чехова». Дает знак музыкантам — и они играют что-то «из прежних времен». А Владимир Казанцев с Вадимом Тихоненко берут по дымарю (это такие приборы для окуривания на пасеках пчел) и напускают дыма. Потом откроются ворота, выскочат три бойких деревенских девушки (Елена Гурина, Наталья Немцева, Анастасия Панина), выйдет Лариса Решетько, Вадим Тихоненко напялит на себя костюм медведя, Владимир Казанцев станет шарманщиком, а Владимир Борисов со стопочкой перевязанных бечевкой книг будет на ощупь блуждать в дыму по сцене…
Спектакль поставлен по мотивам чеховского рассказа «Верочка» — про то, как юная Лариса Николаевна, живущая в деревне, прощается с не столь юным городским интеллигентом Владимиром Николаевичем, уезжающим домой. Она провожает его до мостика и объясняется в любви — а он не может ответить на ее чувство и мучается от своей холодности. Вот, собственно, и все — полторы странички текста, ничего особенного. У главных героев буквально по несколько фраз. Но Линас Зайкаускас разворачивает их в полноценные истории — то в клоунские аттракционы с нелепыми падениями, то в зримые метафоры, то в комические сценки. Девушки пляшут, поют, расстилают тканые половики и скатерть, играют с героем Борисова в «ну-ка отними» его книгами, кормят его с ложки, одевают его в тулуп, шапку и валенки, засыпают всю сцену красными цветами… Пьют, наконец, водку стаканами, зачерпывая ее из оцинкованного тазика… И во всем этом им помогает медведь-Тихоненко.
Конечно, пересказать этот спектакль невозможно — хотя он весь сделан из совершенно простых и понятных вещей. Всего реквизита — пресловутые тазики, свечки в стаканах, бутафорские цветы, нечто вроде полога-шатра. Остальное — талант режиссера и игра актеров, способных развернуть одно-единственное предложение в целый сюжет. Допустим, беглое упоминание о журавлином клине превращается в целую историю — девушки крошат хлеб, кричат и машут руками, приглашая в гости перелетных птиц, устраивают из свечей, горящих в стаканах, настоящую посадочную полосу, а Лариса Решетько вдруг вспоминает хрестоматийное «Я — чайка!»
В этом спектакле все сделано на таком сочетании иронии, пародии, метафорики и лиризма, что зритель все время чувствует себя обманутым. Только он приготовился смеяться над цирковыми пощечинами и затрещинами героев, убивающих друг на друге комаров — раз, и на сцене уже настоящая поэзия народных обрядов. Только он расчувствовался от признаний в любви — тут как тут пляшущий вприсядку медведь. И когда вконец перестаешь понимать, что же в этой густо сваренной солянке есть от Антона Павловича, Вадим Тихоненко снимает медвежью голову и, вытирая мокрое от пота лицо, произносит фразу доктора Астрова: «А должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!» А потом звучит фирменная поговорка от доктора Чебутыкина: «Тарарабумбия, сижу на тумбе я…» И от шнапс-капитана Соленого: «А он и охнуть не успел, как на него медведь насел!» То есть режиссер выбирает (не он, конечно, первый ее заметил) из чеховской драматургии всю его абсурдистику, всю бессмыслицу, «мусор речи», который делает Чехова предшественником чуть ли не обэриутов. Почти по Хармсу: «Тьфу ты, опять об Чехова!»
И понимаешь, что у литовца Зайкаускаса как раз и получился самый что ни на есть Чехов, самая что ни на есть квинтэссенция. В самом деле, история о неспособности мужчины ответить на женскую любовь — она в основе всего чеховского творчества, самая соль его.
Спектакль можно сравнить с недавно показанной на Рождественском фестивале «Грозой» Магнитогорской драмы в постановке Льва Эренбурга, получившей в этом году «Золотую маску» за лучший спектакль малой формы — там точно так же от хрестоматийного Островского остались рожки да ножки, и одна фраза (или даже авторская ремарка) разворачивалась в мизансцену. Есть даже буквальные совпадения — например, убивание комаров, превращающееся в пощечины. Но это объяснимо, подобные приемы — некое общее достояние и театра, и цирка. «Старый дом» к этому синтезу цирковой эксцентрики, лиризма, иронии и образности шел весь сезон. Получилось. «Чувства» выдерживают самую строгую критику, без всяких скидок на провинциальность театра и его непростую биографию с чехардой режиссеров и директоров. Возможно, это лучший спектакль театра не только этого года, но и последних пяти-шести сезонов — ничего более живого, обаятельного, но вместе с тем и осмысленного, неглупого на сцене театра за это время не появлялось. Остается надеяться, что это не случайная удача, и с режиссером сложатся отношения, что называется, долговременного сотрудничества. Сейчас Линас Зайкаускас отвечает за зарубежные проекты театра (благодаря его содействию в театре будет ставить известный польский режиссер Кшиштоф Занусси), но не исключено, что в будущем сезоне он возьмет на себя и все творческое руководство. Благо, премьера в полной мере показала его состоятельность как художника.
Линас Зайкаускас говорил перед премьерой об эксперименте, о попытке представить классика в народной эстетике, поскольку в ней «Чехов еще никогда не решался даже в русском театре». По этому поводу он уместно вспоминает Эмира Кустурицу и говорит о том, что для Европы, воспитанной и выросшей на городской по преимуществу культуре, такой опыт будет интересен: «Так что наш спектакль в рамках европейских фестивалей — попытка заполнить этот пробел, вернуть легендарную народную составляющую в театральный процесс…» Сомневаться не приходится — поэзия русских плясок с медведем под гармонь всегда обладала для европейцев особым шармом. Как и книги доктора Чехова, впрочем. На западноукраинских и польских фестивалях и гастролях, куда театр осенью повезет спектакль, «Чувства» наверняка будут хорошо приняты. Хочется думать, что оценят не только гремучую смесь Чехова с фольклором (дома, к бабке не ходи, найдутся ревнители благочестия, которые подвергнут спектакль остракизму), но и ту трудноопределимую материю, которая составляет само вещество театра.