Premier
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Элементарный театр
01 october 2014Юлия Исакова Sib.fm
Ранее они уже работали вместе в «Старом доме» — спектакль-мокьюментари «Ручейник, или Куда делся Андрей?» по пьесе Дурненкова стал событием сразу нескольких российских театральных фестивалей, включая «Ново-Сибирский транзит-2014», где получил премию «Новация». Корреспондент Сиб.фм встретился с Александровским в Москве и узнал, каким образом артистам необходимо работать с документом и может ли речь с улицы стать орудием убийства театра.
Расскажите о технологии создания текста: до какой степени корректно говорить о пьесе про Академгородок?
Я бы не стал называть «Элементарные частицы» пьесой, это скорее текст для театра, основанный на документах. В пьесе всё-таки действуют герои: господин Игрек говорит что-то господину Икс, и актёры играют этих господ. У нас так не будет. Артисты будут — наверное, как это было в «Ручейнике» — работать с текстом. Герои в нём будут обобщены.
Мы, во-первых, имеем дело непосредственно с самими документами — стенограммами, мемуарами, художественными текстами. Во-вторых, есть собранные нами свидетельства — интервью академиков, и не только академиков, с которыми мы говорили в Академгородке.
По какому принципу вы отбирали героев для интервью?
Мы искали людей, которые приехали в самом начале. Очень интересно было поговорить с теми, кто был свидетелем того, как всё возникало и менялось. Мы говорили и с теми, кто приехал позже, они многое могут рассказать — например, о своих учителях.
Как вы в связи со спецификой материала работаете с артистами? Как объясняете им, что от них требуется? Есть ли у них какие-то особые задания — например, рабочие поездки в Академгородок?
Думаю, мы вместе туда поедем. Всегда хорошо и книги почитать, и посмотреть пару хороших фильмов — те же «Девять дней одного года». Есть и документальные фильмы неплохие — например, фильм про академика Будкера (создателя сибирского института ядерной физики), «Обезьяны в Сибири жить не могут». В общем, я не даю задание артистам сделать наблюдение — мы работаем всё-таки с текстом, с мыслями и идеями, которые по его поводу возникают. Мы разговариваем.
Вы не опасаетесь за живую речь ваших героев, которая от многократного воспроизведения артистами на сцене — рассчитано ведь, что спектакль останется в репертуаре на годы — может потерять само ощущение живости? Мешает ли таким проектам дух репертуарного театра и принципы работы в нём?
Нет никакого противоречия, просто нужно интегрироваться — это, кстати, очень важное слово для понимания Академгородка.
Мы живём в постоянно меняющемся мире, общаемся, стараемся понимать друг друга. Способы коммуникации всё время уточняются, а театр, всё же, в первую очередь — диалог с залом. Наверное, вы думаете в первую очередь о вербатиме, который за последние пять лет активно прошёл по российским театрам. Это прекрасно, потому что артисты обогатили театр, начав говорить языком людей с улицы, а не литературы. Но это не значит, что нужно работать только так, равно как и глупо говорить, что вербатим убивает театр.
То есть вы не радикалист и приемлете разные формы театра?
Ну, я же не хочу мир переделать под себя. Я предполагаю, что есть люди, которые хотят делать театр по-другому и смотреть другой театр — и, думаю, нам всем хватит места. Вербатим как таковой, как он существует в театре, на мой взгляд, уже неинтересен.
Почему?
Спектакли, которые делаются по вербатиму буквально — когда артисты играют людей, у которых они берут интервью — точное воспроизведение речи, когда даже не через интонацию, а через фонетику, через построение текста, который человек транслирует, появляется герой.
Тогда возникает вопрос, зачем нам артисты, если можно вывести на сцену человека, который сам себя расскажет?
Этот вопрос не возникает, давайте его снимем и забудем. Свидетельский театр, в котором на сцене присутствуют сами герои, а не артисты, которые их играют — очень сложная вещь. Есть режиссёры, работающие с людьми, непосредственно говорящими о себе. Этим не очень долго, но временами очень хорошо, в этом году даже получив «Золотую Маску», занимается Театр.doc; этим занимается Rimini Protokoll. Далеко не достаточно вывести на сцену человека, который в рассказе со сцены остался бы собой. Так вот, то, как существует вербатим, инструмент сбора материала, его буквальный перевод в театр, уже ничего нового не сообщает. Наверное, он освоен ещё не всеми и не до конца, и я надеюсь, что в дальнейшем технология будет интегрироваться в театральные институты — это логично и очень полезно, и так уже происходит в Школе-студии МХАТ. Курс Дмитрия Брусникина благодаря драматургу Андрею Стадникову на первом курсе сделал спектакль «Это тоже я», основанный на интервью, взятых студентами у прохожих москвичей. Не слышал, чтоб другие институты последовали этому примеру, а на мой взгляд, стоило бы. С материалом, собранным с помощью этой технологии, нужно ещё что-то сделать.
Здесь не будет как таковых героев, то есть артистам не придётся играть академика Лаврентьева или приезжающего к нему Хрущёва.
Вы работаете с молодыми артистами?
Да, с той же командой, что и в «Ручейнике», это примерно шесть человек. Давно для себя придумал систему, которой продолжаю пользоваться: я не делаю распределение ролей, как это принято в театрах, а собираю команду и начинаю с ними разговаривать. Если театра не знаю, то собираю всю труппу. Чаще всего людей, с которыми ведётся работа, больше, чем потом занято в спектакле. Если люди хотят работать и им интересен проект — я буду счастлив дать им эту возможность.
Планируете ли воссоздавать на сцене советскую действительность? Не столько даже в конкретных деталях сценографии, сколько в плане общего попадания в некий тренд ностальгии по советскому прошлому?
Я бы не стал называть это трендом. Работа с собственной историей — очень важная вещь, которой у нас, на мой взгляд, недостаточно, многое просто уходит из сознания.
Это естественный и необходимый процесс. Наверное, рефлексия над шестидесятыми носит отчасти ностальгический, радужный характер, потому что всё-таки это был короткий период в поздней советской истории — ощущения того, что мир меняется, что именно мы можем поменять его, что всё может быть хорошо. Очень хочется гордиться местом, где живёшь. Не то что бы всё плохо, но многое, мягко скажем, оставляет желать лучшего.
Как вам кажется, где здесь проблема? Она в каждой отдельной голове или это некие тектонические сдвиги, нарушения работы глобальных механизмов вселенной? Насколько человек, поменяв собственное мышление, может поменять окружающую ситуацию?
Я не знаю, насколько, не возьмусь так глобально рассуждать. Но если что-то и менять — то, безусловно, собственное мышление. И в этом смысле делать хороший театр, даже если он не собирает тысячные залы — важно, и пока такая возможность есть. Театрам сокращают финансирование, театры должны зарабатывать и окупаться, что, вероятно, возможно в коммерческом театре, но несовместимо с природой драматического театра. Например, мы выиграли грант на постановку, но денег всё равно не хватает, и нужно где-то найти ещё. На самом деле, мне, чтобы сделать спектакль, много денег не нужно. Наверное, можно попробовать делать Дю Солей средствами «Старого дома», но лучше по-другому. И работая с прошлым, необходимо помнить, что мы работаем с ним здесь и сейчас.
Как не скатиться при этом в журналистику, в историю, как оставаться в границах театрального мышления? И есть ли, по-вашему, понятие не-театра в театре?
Для меня — нет. Есть понятие искусства и не-искусства. Что такое искусство, не спрашивайте, но хочется, чтобы оно было. Интересно границы театра расширять, а не пытаться в них попасть. Но это не становится отдельной задачей, «щас я вам тут приду и расширю границы». Это происходит естественным образом, когда смотришь фильмы, ходишь на выставки, проводишь много времени в интернете. Это же не отдельные для меня миры, это мой мир, его я в театр и приношу, он и влияет на моё мышление. Рефлексируя над прошлым, важно понимать, что мы всё равно говорим о настоящем, всё равно занимаемся современностью.
The article mentions:
perfomances: