Premier
21.06.2024.
Цветы для Элджернона
Цветы для Элджернона
14.05.2024.
Девятью десять
Девятью десять
Куролесы в вишневом саду
08 november 2016Светлана Сучкова Пенсионеры-онлайн
Премьера чеховского «Вишневого сада» в театре «Старый дом» - безусловно, знаковое событие в театральной жизни Новосибирска.
Режиссеру из Санкт-Петербурга Андрею Прикотенко удалось избавить гениальную пьесу от вековой усталости и «соцреалистических» очков, сквозь которые ее читали, ставили и играли разные поколения. «Вишневый сад» в «Старом доме» - действительно комедия, как задумал Чехов.
Пьеса «Вишневый сад» - последнее детище Антона Павловича Чехова, писал он ее долго, в болезненном надломе. Антипод автора Гаев говорит: «Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно...» Пустая жизнь продолжается… А для писателя рушился его мир, его жизнь, все, что он любил и вскоре вынужден будет покинуть... Всего-то в 44 года…
Умирающий Чехов как доктор и как писатель ставит честный диагноз русскому обществу, вообще русской действительности: больной скорее мертв… Но в отличие от Гоголя, вдоволь насмеявшегося над отечественными пороками и закончившего проповедью, Антон Павлович остается верен своему художническому дару: расставаться с прошлым нужно смеясь. Потому что реальность слишком мрачна, чтобы относиться к ней серьезно.
И любая, вполне здравая вроде бы, сентенция из уст героев сегодня смешна до коликов. Раневская (Лариса Чернобаева), проездом из Парижа в Россию и обратно: «Я люблю родину…» Хохот в зале. Бездельник, вечный студент Петя (Тимофей Мамлин): «У нас в России работают пока очень немногие…» И зал ложится от смеха.
Так, Алиса, попадая в Зазеркалье, и видя вокруг ужасные, на ее взгляд, вещи, вскоре привыкает и начинает играть по их правилам. «Вишневый сад» Андрея Прикотенко – это и есть русское зазеркалье, где «самый лучший способ высохнуть – играть в куролесы». Играют все! Включая постановочную группу, помогающую создать обстановку запредельности происходящего (художник-постановщик – Ольга Шаишмелашвили, художник по свету - Валерий Климов).
Иногда гувернантка Шарлотта Ивановна (Ольга Кандазис) читает отрывки из «Алисы в стране чудес» Кэрролла в переводе Владимира Набокова (и анонимных авторов), чтобы уж еще куролеснее было. Но и без этих комических вставок имение Раневской напоминает передвижной цирк. На сцену выходит даже живая собачка.
Вот восхитительная Дуняша в балетной пачке (Яна Сигида) - между Яшей и Епиходовым, как между Сциллой и Харибдой: один и матросить-то не очень хочет (Яша), а от второго не отвяжешься, только подтирай за ним кровавые следы… Бездна актерского обаяния в манерно-слезливом слуге Яше (Ян Латышев) – и образ-то очень современно читается!
«Двадцать два несчастья», сошедшиеся в фигуре Епиходова, Виталий Саянок решает в духе «черного юмора», талантливо перемещая невзрачное и никому не интересное существо в центр притяжения пьесы. Почему именно в его уста вложил Чехов сакраментальный русский вопрос: «Думаю все время. Жить мне или застрелиться?». Действительно, нелепо звучит в устах конторщика. Смех в зале…
Роль Симеонова-Пищика словно писана для Александра Сидорова: его герой жалок и трогателен одновременно, и, пожалуй, единственный во всем спектакле, кто вызывает слезы сквозь непрестанный смех: «А дойдет до вас слух, что мне конец пришел, вспомните вот эту самую... лошадь и скажите: «Был на свете такой, сякой... Симеонов-Пищик... царство ему небесное»...
Любое появление на сцене Пети Трофимова, в шинели, кальсонах и галошах заставляет зрителя буквально рыдать от смеха. Весь пафос его речей о светлом будущем убивает заунывная интонация. Тем более что мы, в отличие от чеховских героев, уже знаем, какое «светлое будущее» случилось в эти сто лет…
Сценическое пространство спектакля решено предельно лаконично: куролесят герои в основном на диване (у дивана, за диваном и пр.), стоящем в центре сцены, усеянной лепестками вишневого сада. Иногда в действо включаются большие розовые шары, или мячи. Может, это ягоды вишни так выглядят в Зазеркалье, где всё то большое, то опять маленькое? Где никто ничего не делает, но что-то получает. Вишневый сад как-то продается, ярославская бабушка присылает деньги, Симеонов-Пищик удачно сдает землю в аренду и вылезает из долгов… И «голос разума» Лопахина (Анатолий Григорьев) никто не слышит, потому что куролесенье мешает. В конце концов он и сам включается в общую игру – нацепляет галстук дурацкой расцветки и пьет шампанское. Но у него плохо получается. Вернее, не получается совсем: игра-то уже закончена. И «группа отдыхающих в розовом» пакует чемоданы, чтобы поиграть где-нибудь в другом месте.
Лопахин Анатолия Григорьева отвратителен: циркает слюной по-блатному, утирается рукавом, весь его облик говорит о жажде хищного обладания – будь то имение, его хозяйка или вся Россия. И этот слюнявый хам, едва вырвавшийся из рабских лямок, - протагонист пьесы?!!
Любимый герой осуществил гениальное пророчество Чехова: рушится мир, но если даже победят Работники – ничего хорошего из этого не выйдет, они наделают немало бед… В мире должна править любовь. А в вишневом зазеркалье любви нет. Все в пьесе пронизано любовными потоками, но любви нет, поскольку нет взаимности и нет гармонии любящих сердец.
Любовь Раневская – казалось бы, сама любовь, и немало говорит о ней. Но неужели чувства Раневской к своему альфонсу – это любовь? Или любовь Раневской к своим детям? Да помилуйте! Она готова пустить их по миру и оставляет, даже не кривя душой, – ей нужно в Париж, к своему «дикому» любовнику! Лариса Чернобаева играет некую индифферентную барыньку со всеми признаками здорового пофигизма, поэтому трудно поверить в эту любовную страсть. Дитя, играющее в мячик…
Смешны и нелепы в своих любовных проявлениях и другие герои пьесы. И только карикатурно строгая Варя (Олеся Соколова), по-настоящему разрывается от отчаяния, все еще надеясь на взаимность, но зная, что она нелюбима. И этот крик отчаяния резко диссонирует с комическим фоном спектакля.
И Лопахин сколько угодно может по замыслу режиссера просыпаться в финале, делая вид, что все это ему приснилось. Это не сон, а скорее кошмар: ты бежишь от чего-то страшного, просыпаешься – а просыпаешься только во сне. Наверное, и нет выхода-то из вишневого зазеркалья?
The article mentions:
perfomances: