На фоне происходящих событий вокруг «Тангейзера» постановщики Антон Болкунов, Сергей Мельцер и режиссёр Галина Пьянова как никогда кстати напомнили сибирякам о легендарном земляке, поэте и лидере группы «Гражданская оборона» Егоре Летове. Их совместная постановка с одноимённым названием «Летов» на сцене новосибирского «Старого дома» создана по законам театра художника: на первом плане — личностная позиция самих рассказчиков, в то время как фигура главного героя, Егора Летова, проявляется в спектакле фантомной болью каждого из них. Журналист «Сибурбии» поговорил с авторами «Летова», Антоном Болкуновым и Галиной Пьяновой, о сибирских людях, русской народной игре и свободе художника.

 

Не ломать стену, а пройти сквозь

 

— Каждый, кто слушает «Гражданскую оборону», пришёл к пониманию этих песен по-своему. Как вы начали слушать Летова, и что его творчество означает лично для вас?

 

Антон Болкунов: Я открыл для себя Летова в конце девяностых. Я и Сергей Мельцер, мой друг и партнёр, — мы вообще выросли на Летове, мы им сформированы. Для нас он большой художник, и те принципы, которыми Егор Летов руководствовался в своём творчестве, всегда помогали нам. Когда мы с Сергеем учились в художественном училище в Алматы, у нас были уроки станковой живописи. И даже там мы руководствовались летовскими принципами. Если академические школы рекомендуют подгонять видение художника под какие-то стандарты и рамки, то Летов призывал к обратному: то, что делает художник — это его личный, субъективный взгляд, и чем больше художник усиливает эту субъективность, тем лучше. И когда мы, студенты, занимались живописью, подготавливали выставки, мы пытались развивать свой субъективный взгляд, насколько это было возможно. Позже у меня бывали такие моменты в творчестве, когда я задумывался: а стоит ли делать такой ход или нет? И когда я вспоминал, что Егор Летов не боялся, — я шёл дальше.

 

Галина Пьянова: Я, в отличие от Антона, совсем недавно пришла к этому автору. Конечно, я знала, что существует «Гражданская оборона»: всё это было в восьмидесятые, в девяностые как явление. Но если говорить о таком глубоком погружении в творчество Летова, то у меня оно произошло буквально за две недели до премьеры нашего спектакля.

 

— Что именно вы поняли в тот момент?

 

Галина Пьянова: Мне кажется, что, услышав Летова по-настоящему, ты уже не сможешь оставаться человеком без позиции. Ты перестаёшь быть трусливым. Может, я говорю сейчас несколько пафосно, но это правда. Слушая Летова, ты очень чётко ставишь перед собой вопросы — любые! — и сразу пробуешь найти на них ответ.

 

Летов очень мощно воспитывает в тебе честность. Жёсткость и честность.

Летов большой максималист. И ты автоматически становишься таким же максималистом, ты становишься раздражителем. И меня вот эти качества, которые в мои сорок начинают во мне прорываться, — не пугают. Они меня радуют. Потому что, возможно, по-другому сейчас и нельзя.

 

— В России?

 

Галина Пьянова: Я думаю, что Летов, безусловно, очень русский автор. Но то, о чём я говорю, в принципе распространяется на мир сейчас. Наступило время выбора, очень чёткого. Я знаю многих людей — и, наверное, сама являюсь представителем такой части человечества, — которые раньше говорили: «ну, мы же аполитичны…» или: «я — женщина», «это не моё поле энергии…».

 

«Летов» Русское поле экспериментов

«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов«Летов» Русское поле экспериментов

— У многих было указано в соцсетях: «Политические предпочтения: индифферентные».

 

Галина Пьянова: Да, и так далее. Сейчас время такое, ребят: невозможно будет сделать вид, что вас это не касается. Даже монахи, даже аскеты будут находиться в ситуации выбора. Сегодня люди с оголённой нервной системой, какая была у Летова, очень сильно ощущают, что реально наступает время открытого понятия добра и зла. Сейчас эти понятия сталкиваются. И ты сам не понимаешь, что ты: добро или зло? Невозможно посмотреть на себя в зеркало и сказать: «Нет, ну, я-то, конечно, добро», но, как минимум, вычленять свой личный поступок ты сегодня должен. Я хожу по улице, и у меня одна и та же строчка вертится в голове: «Это знает моя свобода, это знает моё поражение, это знает моё торжество…». Я думаю: почему я всё время это проговариваю?

 

Почему я повторяю про себя: «Солдатами не рождаются, солдатами умирают»? Почему, откуда во мне возникает эта текстовая накачка, поддержка, батарея? Потому что время, наверное, сейчас такое.

— Тот состав, который играет в спектакле, полностью сложился из людей, увлечённых творчеством «Гражданской обороны»?

 

Галина Пьянова: Когда мы решились на этот спектакль, вокруг этой идеи были и другие артисты. Кто-то из них сразу сказал: нет, я дальше не пойду, мне это неинтересно. Кто-то сказал: я пойду с вами дальше, если вы поменяете название спектакля. Но у нас изначально была идея такого названия. Только «Летов», ничего больше! Мы не хотели ставить спектакль с названием «Лепс». «Летов» и только «Летов». Потому что Летов нас объединил, создал эту живую творческую лабораторию. Музыкант Егор Миллер, саксофонист, присоединился к нам вообще за две недели до премьеры. Я не могу сказать, что он фанат Летова, но он захотел быть с нами, и это здорово, потому что Егор Миллер — глубокая творческая личность. И каждый из нас пытался и пытается найти какую-то правду в том, что мы делаем, найти честность в себе самом, потому что иначе вообще нет никакого смысла.

 

— Как вам удалось прийти к согласию в том, каким в результате должен получиться «Летов»?

 

Галина Пьянова: Если бы это был вопрос эгоизма, типа: а я считаю, что Летов такой вот, как я считаю! — то мы бы до конца не дошли. На репетициях мы создавали драматургию спектакля путём актёрской импровизации: своим свободным действием, размышлением, проговариванием.

 

Это — театр художника. В нём каждый работает на общее, проводя свою какую-то личностную сверхзадачу.

Потом мы фиксировали самое точное, на наш взгляд, и после уже знали, куда двигаться дальше. Конечно, были трудности, отчаяния, и тогда кто-то из нас обязательно находил в себе силы и говорил: пойдём дальше. Честно скажу, это была мужская часть команды. Это Антон, Сергей Мельцер, Андрей Сенько, Егор Миллер. Они сильные. У меня отчаяния было очень много: как никогда! Хотя у меня довольно большой опыт постановок.

 

— В чём заключалось ваше отчаяние?

 

Галина Пьянова: Мы работали по ночам, вместе с нами по ночам работали бутафоры. Два месяца работы, плюс три интенсивных недели до премьеры. Притом что занят только один артист, на сцене два художника, режиссёр, музыкант. И только один артист. Однажды я даже подумала, что наш спектакль никому не нужен. Даже так я думала. К тому же, в этом спектакле для меня есть очень трудные точки. В начале мы заявляем со сцены о том, что мы «пройдём сквозь стену». И я на репетиции говорила: надо действительно проламывать стену, либо вообще не говорить этого текста! Антон сейчас должен сказать: «Не ломать, а пройти сквозь!».

 

Антон Болкунов: Да, я всё время говорю: «пройти сквозь стену», а Галя говорит: «проломить стену» — что-то разрушительное представляет себе…

 

Русское поле экспериментов

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

— А как вы сами сейчас думаете, в результате вам удалось пройти сквозь стену?

 

Галина Пьянова: Нам зрители пишут: «Ха-ха, а сквозь стену-то вы и не прошли!». Возможно, зрители этого не видят, но Антон проходит сквозь эту стену. Я поняла это только на второй день премьеры, что Антон-то стену прошёл! В театре есть известный всем закон: если на сцене висит ружьё, оно обязательно должно выстрелить. Закон этот распространяется и на то, что если ты в спектакле со сцены заявил, что пройдёшь сквозь стену — так давай, проходи! В «Летове» же эти законы оказались ненужными. «Летов» — творческая лаборатория, это не просто театр в обычном его понимании. Здесь вопрос энергии. Это метафизический опыт. Антон доводил до конца этот проект: он был у нас волевым генератором. Он говорил: нет, мы идём, мы делаем эти декорации, мы репетируем, мы не спим ночью, мы встаём, мы репетируем! И это, конечно, «пройти сквозь стену». Я воспринимаю этот опыт очень рационально: когда у человека, у художника есть идея, и эта идея реализовывается, несмотря ни на что.

 

Русская народная игра

 

— Жанр вашего спектакля — «русская народная игра». В чём его суть?

 

Галина Пьянова: Это мы пробуем говорить в данном случае о язычестве русского народа. Мне кажется, мы до сих пор не перешли в другое состояние.

 

Антон Болкунов: Да, дикие люди как были, так они и остались. В связи с этим — все абсурдные вещи, которые вечно происходят в России. «Летов: русская народная игра» — это про то, что и сам Егор Летов являлся и является частью этой самой русской народной игры. Это в какой-то момент появившийся такой яркий язычник на территории советской страны. Но дело, разумеется, не только в нём самом.

 

Тот Летов, которого мы знаем, предвосхищён целым колесом русской истории.

Это можно сравнить с той жуткой фотографией в интернете: ночь, за железным заграждением в чёрном мешке лежит застреленный Немцов, на фоне — Храм Василия Блаженного, над телом — светящаяся новогодняя гирлянда под цвета российского флага… То есть абсолютно не специально все эти элементы сложились так, что фотокорреспондент пришёл, просто нажал на кнопку, и в его снимке — вся суть происходящего вообще.

 

Галина Пьянова: Да, это тоже часть русской народной игры. Это ужасно, но это так.

 

— А в чём заключается система этой русской народной игры?

 

Антон Болкунов: Когда нет проблемы — нужно создать проблему. Создали проблему — нужно найти виноватых. Нашли виноватых — наказали виноватых: расстреляли, репрессировали, сослали. Через какое-то время пришли другие: этих виноватых сделали святыми, реабилитировали, оправдали. А всё это время есть ещё какие-то параллельные личности, которые ещё и рефлексируют это всё, каждый по-своему переживают, выливают в культуру. И это какой-то неостановимый процесс.

 

Русское поле экспериментов

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

— Следуя этой логике, все мы являемся вольными или невольными участниками так называемой русской народной игры?

 

Галина Пьянова: Получается, так. Нам, в социуме, в это интересно играть. Смотрите: происходит дичайшая, абсолютно варварская ситуация — убийство Бориса Немцова. И вокруг этой ситуации началась пляска. И неважно, с какими лицами: с траурными лицами или какими-то другими… но как мы моментально начинаем в это играть! И я, Галина Пьянова, сама начинаю в это радостно играть, каждый день это с кем-то обсуждать: «вот как здорово, что после убийства Немцова на улицы, наверное, всех городов России вышла практически вся интеллигенция». Сама фраза — абсурд! Но я не совсем понимаю, почему мы — та самая интеллигенция — не были рядом с ним раньше, когда он был живой? Почему мы не были рядом? Но — вот сейчас-то самое время всё обсуждать, раздувать, раскручивать! Понимаете, в этом есть какой-то закон игры: дикой, страшной, иногда — смешной… абсурдной, гротесковой… И в нашем спектакле очень много таких элементов, когда мы проживаем эти игры, пытаемся думать над этим вместе со зрителем. Вот, к примеру: что называется пляской, когда идёт допрос? Что такое похороны того или иного вождя? Что такое ритуал поминок? Одно я совершенно точно могу сказать: мы, россияне, пока что язычники. Мы пока на том витке цивилизации. Не каждый живущий здесь готов это признать, но именно те, кто не готов это признать, ещё в большей степени напоминают язычников, ещё в большей степени готовы жечь людей, закидывать камнями, картошкой, неважно чем.

 

— Но когда участники русской народной игры принимают игру против правил как нечто само собой разумеющееся, как нечто неудивительное, — не является ли и это проблемой?

 

Галина Пьянова: Это ужасно, что для нас уже очень многое неудивительно! Вот почему в нашем спектакле возникла сцена с мавзолеем? Потому что когда мы начали говорить об этом на репетиции, то оказалось, что для всех нас это так привычно: Ленин, мавзолей… Ну, а если всё-таки попытаться посмотреть на это с точки зрения цивилизованного человека? Не с точки зрения привычки — многолетней, почти что вековой. А просто задаться вопросом: что это такое в центре столицы? Мы даже в театре, когда разрабатывали спектакль, спрашивали у коллег: «А вы стояли в очереди в мавзолей?». И люди всерьёз рассказывали нам о том, как они стояли в этой очереди, чтобы посмотреть — вслушайтесь вообще — на труп человека! Пусть если там и не прах вовсе, а кукла: да мы уже не знаем даже, что там! Но — с точки зрения разумного человека — давайте уже ответим на этот вопрос: почему это не уйдёт из страны? Да, оно не культивируется, но почему это не уйдёт?

 

Антон Болкунов: У нас это считается нормой. То есть ни советского, ни уже российского ребёнка это не пугает.

 

Ребёнка — который боится, скажем, темноты, — не пугает, что в центре России лежит мёртвый человек, и все стоят в очереди, чтобы на него посмотреть.

То есть это норма. И то, что становится нормой, если стряхнуть наше будничное оцепенение и посмотреть, — это удивительно. Так же и гибель Немцова: этот чёрный мешок на фоне Василия Блаженного под гирляндами — всё это для многих людей не обладает какими-то говорящими символами.

 

Галина Пьянова: И общество к этому нормально относится! Очень может быть, что, когда мы смотрели на эти фотографии в интернете — может быть, это была я или вот вы — в этот момент мы что-нибудь кушали, торопясь на работу. Но подождите, давайте осознаем: на ЧТО мы и КАК смотрим, ЧТО мы считаем за норму?

 

Русское поле экспериментов

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

— По поводу говорящих символов. У вас на сцене в спектакле очень много картошки. Что несёт в себе образ картошки для русского человека, как вы считаете?

 

Антон Болкунов: Когда мы приехали из Алматы в Новосибирск, то увидели, что здесь много людей, занятых картошкой. Помню, как-то с одним режиссёром разговаривали, составляли график репетиций. Он говорил: так, в этот день я не могу, тут у меня встреча, тут у меня съёмки, так, здесь у меня картошка, тут у меня… Мы ему говорим: подожди, какая картошка? Или: кто-то всех внезапно предупреждает, что в какие-то дни он что-то сделать не сможет, потому что уезжает «на картошку». И это вот постоянно: картошка, картошка, картошка. Символ выживания. Помню также, мы на квартире театральной жили, так там в девятиэтажном доме на площадке ящики такие деревянные стояли, в них картошка на зиму хранилась. А ещё из окна видели такие странные строения, как кремлёвские стены какие-то: мы долго понять не могли, что это вообще. А потом нам объяснили, что это погреба, в них картошку хранят. Вроде как это тянется ещё с голодных девяностых, когда люди на картошке выживали. И до сих пор какой-то стратегический запас бесконечный, страх голода у людей. Для меня это было удивительно: культ картошки. В Алматы я с этим не сталкивался. А ведь это действительно такой драматический момент, что люди рождаются, умирают рядом со своей картошкой, всё время её перекладывают, перебирают, что-то с ней делают. Это нашло своё отражение в нашем спектакле.

 

Вечер трудного дня

 

— Галя, во время спектакля вы выходите в зал и пытаетесь вступить в прямой диалог со зрителями. Для вас важен этот прямой диалог?

 

Галина Пьянова: Мне важен контакт со зрителями именно в Новосибирске. Потому что здесь абсолютно другой зритель, в сравнении с тем, с которым я сталкивалась в разное время в разных странах. Здесь очень думающий, мыслящий, много чувствующий зритель.

 

Но, наверное, опять же в силу своей ментальности — «сибиряк» — новосибирский зритель очень закрытый. Поначалу он свои эмоции никак не проявляет, но спустя неделю я вижу такое отражение увиденного!

Поэтому здесь мне важно выйти на прямой диалог, услышать напрямую того человека, который позволил себе открыться. Это важно, потому что у сибиряков есть привычка промолчать, подавить эмоцию в себе…

 

— Я сидел в третьем ряду и не слышал, что происходило в середине зала: что вы говорили зрителям?

 

Галина Пьянова: Я попыталась продать кусочек свободы за червонец. У меня есть несколько пластинок, я предлагала зрителю купить каждую из них по три рубля. Мне кажется, в Алматы я бы продала уже все пластинки! А здесь люди какого-то подвоха всё время ждут… А я ведь действительно просто предлагаю купить пластинку «Битлз» за три рубля! И больше ничего!

 

— Как люди реагировали, как они шли на контакт с вами?

 

Галина Пьянова: Во второй день премьеры люди стали доставать что-то из карманов, но доставали не деньги, не условный червонец, а какие-то бумажки. У русских, у сибирских людей всё время есть какой-то страх, недоверие к человеку, который идёт к ним с прямым предложением, с прямым диалогом — даже, возможно, шутливым… Вот я им говорю: у меня есть пластинка, хотите послушать? А люди боятся того, что я дальше могу сделать. Ну неужели я могу ударить? Или посмеяться над человеком? Нет… ничего большего я не хочу, я просто хочу выстроить контакт на основе пластинки «Битлз», альбом «Вечер трудного дня». Мне интересен этот контакт! И ведь самое главное, что я знаю эту аудиторию, которая в зале: им нравится «Битлз», и они хотят про это, они очень хотят про это! Но сказать, что: да, я это люблю… Быть свободным очень трудно! Это так трудно! Особенно, наверное, трудно, когда подходит к вам незнакомый человек и говорит: «Поговори со мной на тему альбома „Битлз“ „Вечер трудного дня“?».

Или вот ещё я попросила мужчину в зале посвистеть, потому что мне надо было свистнуть музыканту, а я не умею свистеть. Но я же знаю, что этот мужчина, к которому я обращаюсь, умеет свистеть. Я говорю: «Свистеть умеешь?». Он молча головой мотает. Я говорю: «Но ведь умеешь!». Он снова головой мотает. Быть свободным очень трудно! Я подошла к другому мужчине, говорю: «Свистни, я не могу свистеть». Он говорит: «Умею, но не буду». Что, наказание ждёт или что?

 

— Кто-нибудь в итоге свистнул?

 

Галина Пьянова: Свистнула женщина. Был свист, я повернулась, спросила: «Кто это сделал?». Женщина подняла руку. И я тут же пошла к ней, пошла игра. Но — свистнула женщина! Свободным быть очень трудно.

 

Мы всё время ждём за своё открытое детское проявление — засмеяться, заплакать открыто, сказать открыто то, что я думаю, или просто свистнуть — удара по голове.

Это у нас подсознательно. Свободным быть очень трудно. Эти диалоги с залом для меня — попытка самой освободиться, побыть свободной в компании ста шестидесяти человек, которые пришли в театр на спектакль «Летов».

 

— Почти сеанс психотерапии.

 

Галина Пьянова: Да, что-то вроде того. Есть у нас и такой момент в спектакле, когда мы открыто со сцены говорим, какие у нас любимые песни «Гражданской обороны», а потом включаем отрывки этих песен. После премьеры один наш друг поделился: «Мне так захотелось встать и сказать: а вот моя любимая песня Летова! Но я подумал: а что вы будете делать?». И я ответила ему, что надо было встать, сказать, и мы бы послушали все вместе любимую песню, правда.

 

Русское поле экспериментов

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

«Ну, как у вас там всё прошло?»

 

— В спектакле вы исполняете часть песни «Гражданской обороны». В связи с этим вспоминается прошлогодний случай, когда Сергей, брат Егора, заявил следующее, цитирую: «Почему творчество брата использует любой идиот?». Связано это было с использованием видеозаписи, на которой журналист Кашин поёт песню «Всё идёт по плану», в документальном фильме «Срок». Напрашивается странный вопрос: как вам удалось обойти такой категоричный запрет на исполнение?

 

Антон Болкунов: Мы спросили разрешения. Мы в контакте с Натальей Чумаковой.

 

Галина Пьянова: И с Сергеем Летовым.

 

Антон Болкунов: Сергей Летов приезжал, но не на спектакль, а на репетицию. У него были гастроли, концертный тур. И в тот день, 14 февраля, он как раз выступал в Новосибирске, а после своего концерта, в десять вечера, пришёл к нам, сел в зале один и наблюдал за тем, как мы репетируем.

 

Галина Пьянова: Это было самое страшное лично в моей жизни! Я испытала какой-то трепетный ужас. Священный ужас.

 

— Какова была его ответная реакция?

 

Антон Болкунов: Сложно сказать. Он человек очень сдержанный…

 

Галина Пьянова: Деликатный. Интеллигентный.

 

Антон Болкунов: Да, не эмоциональный, не блещущий.

 

Галина Пьянова: Это называется: очень интеллигентный человек, очень воспитанный.

 

Антон Болкунов: Очень ровно разговаривает. Сказал, что «вот это вот туда», а «вот это вот немножко не туда»… В целом, он сказал, что он нас понял, что ему понятно, что мы делаем; сказал, что это хорошо.

 

Галина Пьянова: Сказал: ну, делайте. И притом у нас до премьеры оставалось дня три.

 

Антон Болкунов: Сергей сам театральный человек, поэтому, думаю, он нас понял.

 

— А как на вашу идею отреагировала Наталья Чумакова?

 

Галина Пьянова: Наталья Чумакова у нас была на премьере, 18 февраля. До этого мы общались с ней заочно: по телефону, по переписке. Антон встречался как-то раз с Натальей в Новосибирске…

 

Антон Болкунов: Да, это долгая история. Когда мы ещё только задумали этот спектакль, близкие Егора Летова заволновались, стали интересоваться, и это очень естественно. Мы встретились с Натальей Чумаковой как раз в то время, когда она привозила в Новосибирск фильм «Здорово и вечно». Тогда мы рассказали ей, как мы это видим.

 

У всех, кто не знал подробностей нашей идеи, был очень понятный страх, что мы собираемся ставить спектакль, в котором будет конкретный персонаж Егор Летов, что его будет играть конкретный артист, но у нас такой задачи, конечно же, не было.

Наталья — понимающий в театре человек, она выслушала нас и дала своё согласие. Но в Сети среди фанатов «Гражданской обороны» пошли какие-то нездоровые, агрессивные ругательства в наш адрес. Что нас надо избить, прийти на премьеру с помидорами, с яйцами…

 

Галина Пьянова: Да, поклонники Летова ревностно отнеслись к тому, что мы притрагиваемся к теме «Гражданской обороны».

 

Антон Болкунов: С одним парнем я даже вступил в переписку: просто, ради интереса. Он тоже сначала так яро ругался…

 

Галина Пьянова: Пока не выяснилось, что он пишет стихи, посвящённые Летову.

 

— Даже так!

 

Антон Болкунов: Да, я зашёл на его страницу во «ВКонтакте» и увидел, что у него есть стихи, посвящённые Янке, Летову. Я ему написал: «Зачем вы ругаете наш спектакль, если вы не знаете, что именно мы хотим сделать? Тем более что вы и сами пишете стихи, посвящая их Егору, Янке. Это же называется вдохновением. То же самое делаем и мы, просто у нас другой инструмент — театр».

 

— И конфликт разрешился?

 

Антон Болкунов: Да, мы с ним поговорили, и в итоге он со мной согласился. И даже после премьеры написал: «Ну, как у вас там всё прошло?». Я ответил, что даже Наталья Чумакова сказала, что всё хорошо. Ну, после этого он и сам поздравил меня. Вообще агрессия — это такое странное явление. Кто-то что-то сказал, кто-то это что-то поддержал, произошёл накал, взрыв такой, волна, а потом волна спала сама собой. Все всё высказали, тема исчерпалась. Недели за три эта буря в Сети по поводу нашей постановки утихла.

 

Русское поле экспериментов 

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

— И это, как мы понимаем, тоже пример той самой русской народной игры?

 

Антон Болкунов: Да, агрессия — вообще часть русской народной игры. Если нет агрессии, её надо разогнать, раскачать, найти поводы для того, чтобы раскачать агрессию.

 

Галина Пьянова: Мы все так активно подключаемся к спорам, начинаем бередить какой-то воздух… И все эти разговоры про «Тангейзера» тоже. Вот мне на телефон прислали сегодня сообщение: «Как вы относитесь к кулябинской постановке „Тангейзер“? Только честно, если видели». Я им напишу честно. Это действительно сильный и очень профессиональный спектакль, если меня как профессионала спрашивают. И лично меня оскорбляет поведение тех самых верующих, — если они вообще верующие, — чьи чувства якобы оскорблены. Я ношу крестик, я православный человек. И меня, мою веру глубоко оскорбляет поведение этих людей, которые вышли первого марта на площадь Ленина. И именно после этого я не хочу быть рядом с этими людьми, я сразу хочу от них отстраниться, откреститься. Мне так стыдно! Я не верю этим людям. И не верю я той вере, по которой они говорят, ни одному их слову не верю.

 

Вообще уже разговор не про Тимофея Кулябина и не про его творчество. Мы все зашли уже очень далеко. Потому что Тимофей — человек очень талантливый, это даже неловко мне обсуждать. На мой взгляд, в Новосибирске это один из самых талантливых и ярких режиссёров. Новосибирск должен радоваться, что в городе есть такой художник. Новосибирск должен радоваться, что есть Олег Жуковский: такой неоднозначный, такой спонтанный, такой гениальный. Это люди, несущие мысль, несущие добро, как мне кажется. Что уж обсуждать спектакль? Придрались, по-моему, к личности, и какая-то травля идёт, настоящая травля.

 

— Как вы считаете, должны ли вообще существовать какие-либо границы свободы творчества? Есть ли, на ваш взгляд, что-то такое, что в искусстве недопустимо?

 

Галина Пьянова: Здесь должен действовать внутренний закон каждого художника.

 

Антон Болкунов: Гений и злодейство — две вещи несовместные. Даже тот же Егор Летов. Он пишет какую-то песню, исполняет эту песню. Да, сама манера исполнения у него зачастую достаточно агрессивная. И текст достаточно минорный, пессимистический, но в этом заложена идея гуманистическая. То есть форма призывает к обратному. Через автора всё равно понятно, что он хочет до нас донести. Даже если в его произведении всё чёрно, грязно… Ну, вот как фильм Сигарева «Жить», например. При всей его мрачности у него есть какая-то светлая вертикаль, светлый вывод, что надо жить. То есть на самом-то деле нам понятно, для чего автор работает.

 

Мне кажется, удачное произведение — это такое, в котором какое-то внутреннее добро содержится. А вот какие уже для этого используются приёмы — это абсолютно не важно, если они насажены на одну светлую ниточку.

Галина Пьянова: Вообще, театр — это коллективное творчество. Нужно помнить, что режиссёр — это только соавтор. Это такое лукавство, когда говорят: это всё режиссёр! Нет, это неправда. Любой замысел режиссёра невозможен без энергии огромного количества людей: художники, артисты, цеха, администрация и так далее. Когда же эти люди — просто исполнители, когда им сказали: вы будете делать только так и никак иначе, то это всё такое мёртвое обычно, это мёртвый театр. Но когда это живо, классно — это значит, что люди работали вместе, что они соавторы.

«Летов» был сформирован внутри команды, мы вырабатывали свои законы. И могу сказать, что лично я в этом спектакле как никогда свободна. Когда я выхожу, я ощущаю такое отсутствие страха. Конечно, мы волнуемся: насколько примет публика то, что мы делаем? Мы волнуемся: а нужно ли это кому-то? Но я знаю, почему лично я не боюсь. Потому что с нами Летов.

 

Кто я? — надо начинать с этого

 

— Егор Летов оставил после себя большое наследие текстов и записей выступлений, стал неотъемлемой частью русской культуры, при этом очень самостоятельной её частью. Почему вы решили сегодня дополнительно актуализировать его своим спектаклем?

 

Антон Болкунов: Я думаю, что очень скоро Летов как творческая единица переживёт второе рождение. Уже сейчас, чтобы слушать Летова, не нужно быть привязанным к субкультурной среде: ты можешь работать, где тебе удобно, одеваться, как тебе удобно. А поскольку ты мыслящий, ты развиваешься, познаёшь суть вещей, у тебя дома на полке стоят какие-то книги, лежат какие-то диски, — так вот среди всего этого сейчас может спокойно находиться Летов, тексты песен которого замешаны на Достоевском, на Маркесе. И моя цель — познакомить посещающего театр человека с Летовым, вытянуть Летова из рамок уже не существующей культуры андеграунда. Вытащить его и показать людям, что это герой нашего времени.

 

Галина Пьянова: Да, театр всегда занят поиском героя. Все мы вечно в поиске героя. То, что у Летова такая фамилия — «Летов» — мне это почему-то кажется таким странным, таким в какой-то степени сакральным… Для Сибири, для того места, где мы с вами сейчас находимся, это уникальная фамилия! Вот если бы я сейчас была, допустим, в Алматы, и кто-нибудь был с фамилией Летов, — если абстрагироваться от знаковой фигуры Егора Летова, — я бы, наверное, даже и не удивилась: так тепло, хорошо, Летов… Ну, в Ташкенте ещё, думаю, можно было бы сидеть с фамилией Летов: южные широты вокруг, воздух, солнце. Но почему в Сибири-то Летов?

 

Когда ты находишься здесь, ты понимаешь, что это даже как-то странно, что у кого-то такая фамилия! Тут это уже вызывающе, что ты Летов. Что ты не Пьянов, например, а Летов.

— Как считаете, чему нас может научить опыт жизни Егора Летова в этой стране?

 

Антон Болкунов: Ну, вот жил человек в Омске, в каком-то криминальном районе, на загнивающем советском пространстве, с нищетой, с очередями, с инфляцией… И вот закрывается он в комнате у себя дома, что-то создаёт и входит в историю просто! Это же вообще классный пример для всех нас, кто цепляется за какие-то внешние факторы, отвечая на вопрос: почему я не могу что-то изменить в сегодняшнем дне? Мне кажется, Летов ещё будет как никогда актуален в России.

 

Русское поле экспериментов

Русское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментовРусское поле экспериментов

— Но Летов не только сидел дома, он выходил на улицу. И его били.

 

Галина Пьянова: Ну а кого в России не били? Это русская народная игра.

 

Антон Болкунов: Даже когда человека бьют, это даёт ему энергию сопротивления. Вообще я говорю сейчас о базовом состоянии: человек лишён перспектив, нет у него туза в рукаве, а он берёт и в искусстве ставит жирный такой знак препинания. Другое дело, что наше общество до сих пор не может пережить какой бы то ни было более развитой личности. Как только кто-то на ступеньку эволюции чуть выше становится — всё. И можно кого угодно обвинять в том, что это вечно происходит. Но это наше общество в целом такое.

 

— Как вы думаете: тот Летов, который ожил благодаря вашему спектаклю, — за кого он сегодня? С кем он?

 

Галина Пьянова: Я не думаю, что это позиция «за кого-то». Это позиция обращения к себе в очередной раз и вопрос самому себе: «кто ты?», а не «за кого ты?». Кто я? — надо начинать с этого. Где моя позиция? Где она? Вот когда ты сам определишь свою позицию, — а это очень сложно, момент самоопределения всегда очень тяжёлый, — то тогда всё станет просто.