Остановиться и выдохнуть

Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

17 december 2020
Наталия Дмитриева Ведомости НСО

Режиссер Юлия Ауг в интервью Ведомости НСО

В этой невероятно красивой и умной женщине органично уживаются подневольная режиссёрской воле актриса и препарирующий реальность режиссёр — честный до самоотречения. В Новосибирск Юлия Ауг приехала, чтобы принять участие в проекте театра «Старый дом» «Дисциплина»: посмотреть читки пьес и выбрать ту единственную, которую она и поставит.

— Уровень агрессии в обществе сейчас зашкаливает: в автобусах люди бьют друг другу лица из-за масок, в социальных сетях споры по каждому поводу. Что с нами произошло?

— Это произошло не в один момент — не тогда, когда началась пандемия и мы надели маски. Всё случилось значительно раньше, и не только в России, а во всём мире. Мы недавно говорили об этом с Дмитрием Быковым на записи его программы «Жалкая замена литературы». Я ему сказала, что мы живём в удивительное время, которое чем-то похоже на социальную паузу накануне Второй мировой войны, когда по большому счёту уже и бежать было некуда. Везде стало так «хорошо», что уже и не важно, где мы сейчас находимся. Уровень агрессии высок во всех странах. Всё дело в том, что уже на протяжении двух десятилетий мир живёт в состоянии серьёзного социального стресса и тяжёлой социальной депрессии. И это не может пройти просто так, без последствий. Вот вы вспомните свою жизнь — мы же с вами ровесники. Сколько экономических, политических, духовных и социальных кризисов мы с вами пережили за нашу общую жизнь? Мой покойный муж был мелким бизнесменом. Он едва успевал восстановить своё дело, как приходил новый кризис и разрушал всё то, что он построил с нуля. Общество живёт в состоянии колоссального эмоционального стресса. Плюс страшное социальное расслоение — думаю, что такого не было даже при царской России. Это всё и является основой агрессии. А пандемия сработала очень точным детонатором. Потому что люди, находящиеся в состоянии животного страха за свою жизнь, люди, лишённые своих маленьких радостей расслабления, становятся очень агрессивной силой. Но напряжение же нужно снимать. И тот же фейсбук становится площадкой расслабления, где ты можешь сказать всё что угодно, скрываясь за кошечкой на аватарке. У тебя, по большому счёту, нет ответственности за своё поведение.

— Как в спектакле «Это всё она» в санкт-петербургском театре «Приют комедианта», где вы сыграли главную роль? Когда человек инфантильно прячется за своим аватаром в надежде прожить новую жизнь?

— Да, как там. «Это всё она» — история мамы и сына, которые в реальной жизни не находят общего языка. И тогда мать решается на манипуляцию — заводит в соцсети фейковую страницу, добавляется в друзья к своему сыну и начинает общаться с ним от имени пятнадцатилетней девочки. В реальной жизни они даже не разговаривают, только на бытовом уровне, а в сети это абсолютное единение душ. Обоих такое общение очень затягивает. Заканчивается всё трагедией. Потому что мама ещё инфантильнее и безответственнее сына — она не просчитала все риски и последствия своего поступка. Этот спектакль как раз об этом — об отсутствии нашей ответственности в интернете. Вот слова из пьесы: «Ты можешь в любой момент всё начать с чистого листа и с чистого аккаунта». Только многие не понимают, что в реальной жизни они этого не могут. Сейчас мы не знаем, где заканчиваются границы нашего «цифрового тела» и начинаются телесного. Где граница между онлайном и офлайном? Всё замикшировано.

— Из-за пандемии я провожу большую часть своей жизни за компьютером. И в последнее время стала чувствовать, что «развоплощаюсь» — какие-то телесные ощущения превращаются в цифровые.

— Я понимаю, о чём вы говорите. У меня были похожие ощущения: только я не развоплощалась, а теряла колоссальное количество энергии. Потому что когда ты общаешься в Zoom, работаешь в Zoom, снимаешь screenlaife-проекты в Zoom (это когда всё снимается на экране компьютера), вроде всё как всегда, но отсутствует энергообмен. Всё, что ты тратишь, не восполняется. Я участвовала в записи прямых эфиров, во всяких онлайн-проектах, в зум-спектаклях, онлайн-съёмках: дни были расписаны таким образом, что у меня были 12-часовые смены и я успевала только выпить чашку кофе и побежать на следующий эфир. Это меня выматывало гораздо сильнее, нежели полноценная 12-часовая смена или репетиция на сцене. И сейчас то же самое происходит с 25 процентами заполняемости зрительного зала в театрах — нарушается целостная энергетическая составляющая. Нам всем нужен живой энергообмен.

— На открытии «Дисциплины» один из журналистов спросил у драматургов: будут ли написаны в будущем пьесы «по следам пандемии». И получил отрицательный ответ — нам это не нужно.

— Знаете, что меня по-настоящему бесит? Прошло восемь месяцев пандемии, но мы до сих пор массово — в театре, кино, литературе — делаем вид, что ничего не произошло. Мы продолжаем снимать фильмы и сериалы про прошлую жизнь — про жизнь без масок, про жизнь в привычных социальных условиях. В наших фильмах и спектаклях нет правды. Мы не хотим (или боимся!) отрефлексировать эту реальность и живём тенями прошлого, боясь себе признаться, что привычной жизни в ближайшее время не будет. Мне кажется, что это очень неправильная позиция. Ребята! Мы уже почти год в этом живём! Где ваша рефлексия?

— Вы поставили в театре «На Литейном» спектакль по пьесе Алексея Куралеха «Перемирие» — у нас тоже этот спектакль идёт в «Красном факеле» в постановке Олега Липовецкого. Что вы вкладываете в слово «перемирие»?

— Перемирие — это временное прекращение войны. Перемирие может быть всегда. Оно даёт возможность передышки. К нему можно призвать, его можно навязать. В своём спектакле я говорю о всеобщем разделении людей, потому что эта разделённость существует сегодня во всём. Нам нужно учиться слышать друг друга, слушать друг друга, перестать орать сразу же после первых фраз, которые мы услышали от оппонента. Мы сейчас этого не умеем. Мы сразу взрываемся и посылаем. Центральные каналы своими публицистическими передачами научили людей не слушать друг друга. Ведь огромное количество людей смотрят телевизор. Они смотрят и думают: если так можно в телевизоре, значит, и в жизни разрешено. Берут эту модель взаимоотношений между оппонентами и внедряют её в свою жизнь. Множат в себе зло, которое потоком с экранов льётся. Нужно остановиться. Выдохнуть. Вот что для меня перемирие.

— Читала, что вы начинаете масштабный проект в Эстонии, который призван объединить народы.

— Три дня назад в Эстонии было объявлено, что очередная моя идея по культурному сближению народов получила грант на реализацию. В это сложное, сумрачное, пандемическое время буду делать там спектакль «Менора», это очень сложная тема. Разговор о том, как Эстония первой из стран Восточной Европы, даже без какого-либо давления со стороны гитлеровской Германии, объявила себя «юденфрай» — свободной от евреев. О таком в Эстонии ещё никто не говорил, и это свидетельствует о том, насколько повзрослело там общество, даже на уровне государственной политики. Очень похожий проект сделал два года назад режиссёр Марюс Ивашкявичус в Молетае — покаяние-шествие литовцев перед евреями. Меня безумно вдохновляет тот факт, что страны Балтии имеют возможность социально развиваться и расти. Это и есть эволюция.

— Меня потряс до глубины души ваш гражданский подвиг, когда вы публично рассказали о том, что ваш дедушка был особистом и подписывал расстрельные реляции.

— Тогда я начала работать над спектаклем «Моя эстонская бабушка». Мне нужно было написать пьесу, и я пошла в архивы, чтобы досконально изучить историю своей семьи. Я всю жизнь знала, что мой дедушка был расстрелян в 1937 году и что он жертва сталинских репрессий. Но когда я стала заниматься документами, то узнала, что дедушка работал в ленинградском особом отделе и подписывал расстрельные реляции в составе троек. И был расстрелян в 1938 году по приговору этой тройки. Когда об этом узнала, то был такой шок, что я хотела немедленно прекратить заниматься спектаклем и никому не рассказывать о том, что узнала. Я не могла, делая спектакль, умолчать об этом факте — вот взять и вырезать его из истории. Одна из тем спектакля — честность. И если я требую её от других людей, то разве я могу быть сама нечестна по отношению к себе и к окружающим? Я две недели скрывалась от продюсеров, не брала трубку — физически не могла. А потом приняла решение: буду говорить об этом. Да, я отдавала себе отчёт, что многие начнут меня хейтить. Хотя, конечно, в обществе существует мнение, что дети за грехи отцов не отвечают, но, как показывает практика, иногда это всего лишь мнение, а на практике всё выглядит иначе.

— В одном из интервью вы сказали, что провели люстрацию собственной жизни.

— Да, сказала. Мы должны представить себе, что мы в силах создать гражданское общество, в котором возможна люстрация без последующих репрессий, особенно потомков. Иначе всё время возможна реставрация — что мы сегодня и наблюдаем. Я про «эффективного менеджера», который после войны страну с колен поднял. О том, что его культ вновь реставрирован.

— Как нам сегодня не потерять себя в эти удивительные и сумрачные времена? Как понять, что такое настоящая внутренняя свобода?

— Нужно начинать воспитывать себя. Никак по-другому. Свобода — это ответственность и отсутствие страха. Ещё это возможность, не думая о цензуре и о том, что ты можешь быть наказан за мысли-преступления, делать то, что тебе нравится, но не во вред другим. И это не вседозволенность, конечно. У человека должны быть моральные принципы, на которые он ориентируется. Именно это и регулирует вседозволенность. А ещё это умение принимать другого человека таким, какой он есть. Я принимаю вас, хотя на какие-то вещи у нас с вами разные точки зрения. А вы принимаете меня. И всё это делает нас людьми. Живыми, терпеливыми, настоящими.

— Сегодня мы заговорили на языке психотерапевтов — все эти обесценивания и закрытые гештальты. Как вы думаете, с чем это связано?

— Думаю, что дело в том, что человека слишком долго лишали его личности. А сегодня пришло время познакомиться с самим собой — вот мы и знакомимся. Но пройдёт какое-то время, этот первый голод будет утолён — и маятник качнётся в другую сторону. Мы просто соскучились по себе.

Фото из архива Юлии Ауг