Novosibirsk State
Drama Theater

Один из организаторов Питерского «Pop-up театра» (проект существовал ограниченное время и был закрыт 4 октября спектаклем Театра.doc «Молчание на выбранную тему»), молодой режиссёр Семен Александровский рассказал нам о работе в театре за пределами двух столиц, процессе создания спектакля об Академгородке, который должен был быть показан на X Территории и о том, как и зачем был создан «Pop up театр».

 

Спектакль «Элементарные частицы» был снят с фестиваля «Территория» в результате, казалось бы, случайности. Но это случайность, обусловленная рядом последовательных обстоятельств. Министерство Культуры перевело деньги на проведение фестиваля в банк, у которого буквально на следующий день отозвали лицензию. И фестиваль остался без денег, потому что в таком случае деньги пропадают. Вроде политической истории тут нет никакой, но это только если разделять экономику и политику.

 

Новосибирский театр «Старый Дом» предложил мне сделать вербатим про Новосибирск, была такая мода, делать вербатимы про города. Я согласился, только решил, что спектакль мы будем делать про Академгородок, и мы с драматургом Вячеславом Дурненковым отправились туда в экспедицию. Нам нашли квартиру, которая раньше принадлежала геологу. Он давно умер, и квартира была «законсервирована» (так говорят в Академгородке), а потом туда пришли мы и стали жить среди его карт, компасов, книг, давно истлевшей мебели — подо мной однажды распалось кресло. Мы каждый день встречались с академиками — невероятной энергии людьми. Мы разговаривали с ними, брали интервью, потом расшифровывали эти тексты, перерабатывали автобиографические материалы про Академгородок, смотрели видео-архивы, бродили по улицам, общались с людьми. Набрались впечатления, ощущения от места. В свое время, этот городок был настоящей утопией. Невероятный проект, ведь первые ученые поехали по сути в лес, там ничего больше не было. И в этом лесу они буквально построили город. И это так: когда там гуляешь понимаешь, что не деревья высажены в городе, а дома инсталлированы в лес. На ученых в 60-ые государство делало большую ставку, поэтому Академгородок был территорией повышенной свободы. Там проходили концерты и выставки, которые запрещались в Москве и Петербурге. И существовала особая атмосфера братства, единения.

 

Но в какой-то момент утопия закончилась, интересно было узнать — почему это произошло. Документы, с которыми мы ознакомились в ходе поездки, впечатлили. Это пространство, где жили очень образованные люди, процветала наука и культура. Это было такое привилегированное место, и люди которые получили больше возможностей, почувствовали и большую ответственность, не только за себя, но и за всю страну, хотели улучшить не свое благосостояние, а жизнь на земле, для всех людей. Как у Стругацких, «счастье — всем».

 

И поэтому, когда в Москве начался процесс над диссидентами (Гинзбургом, Галансковым, Добровольским и Лашковой), учёные из Академгородка написали письмо в их защиту. На самом деле они просто требовали гласности — вы, государство, хотите судить диссидентов, хорошо, пусть будет суд, но пусть он будет открытым и публичным, чтоб не как в 37-ом, и этого оказалось достаточно. Над учеными, подписавшими это письмо, начались процессы в самом Академгородке, на них начали натравливать их же коллег. А важно сказать, что многие из подписантов были партийными, то есть они, буквально, были коммунистами и честно, как они это понимали, строили коммунизм. По-моему, они как раз и были настоящими патриотам, и поразительно, как моментально произошла подмена понятий, их стали клеймить, как предателей. Я когда читал эти документы, ощутил мгновенную подмену языка. И, что самое страшное, чувствовал четкую связь с настоящим, ведь сейчас тоже время открытых писем и доносов, написанных в точности таким же языком.

 

Из этих интервью и документов мы со Славой и собрали спектакль, но сделали одну простую вещь, поменяли время с прошедшего на будущее — на сцене звучат не воспоминания, а идеи будущей утопии, о которой мечтают, которую сочиняют, как проект, а потом возникают протоколы «товарищеских судов» и становиться понятно, что утопия кончилась. Спектакль сейчас постоянно идет в Новосибирске, в конце октября его будут показывать на фестивале «Кряк» в Красноярске. Весной играли его в Петербурге, а с Москвой пока что печаль. Но кто знает.

 

Я не вижу принципиальной разницы между театрами в провинции или в столицах. В любом городе я всегда нахожу артистов, с которыми интересно думать, работать, всегда собиралась команда. Но конечно бывают забавные случаи. В Абакане после премьеры спектакля «Иллюзии» Вырыпаева было обсуждение со зрителем, а, когда все закончилось, и мы с дирекцией перешли в смежное помещение, чтобы выпить по бокалу шампанского, директор театра удивленно сказал: «Ну, раз зритель считает, что этот спектакль — театр, значит, наверное, это действительно так».

 

Бывает, что есть какое-то представление о театре, с которым приходится спорить, но оно есть и в столичных театрах. Все зависит от людей, от команды, от художественного руководителя. Есть легендарные театры, которые работают на периферии много лет и делают потрясающие вещи. География — не показатель, все сейчас глобально, пространство нам уже подчинено благодаря самолетам и интернету. Сегодня я могу сидеть на фестивале в Авиньоне, а завтра ставить спектакль в Новосибирске. Все настолько перемешано, расстояние уже давно не является препятствием.

 

Для меня, наверное, ключевое понятие на сегодняшний день - это обнаружение дистанции между артистом и текстом, артистом и персонажем. Я странно отношусь к перевоплощению. Когда выходит «персонаж», как-то сложно с ним взаимодействовать. Интересен именно человек, который сейчас находится на сцене, хочется с ним диалога. Мне интересно, что он чувствует и думает, когда играет, как воспринимает свою роль. Очень важно, что на сцене находится реальный человек, и этот человек — художник. К любому тексту можно подходить именно с этой стороны, обнаруживать эти процессы. Мне долго казалось, что надо заниматься современными текстами, я продолжаю ими заниматься, но допускаю возможность работы с любым текстом, потому что любой текст может быть современным, если люди, находящиеся на сцене, не отказываются от себя, от своего взаимодействия с этим текстом. Человек на сцене, вот что действительно интересно.

 

Спектакль всегда случается только вместе со зрителем. И у артистов с текстом живые, динамичные отношения. Не бывает так, чтоб спектакль шел просто хорошо или просто плохо, работа, которая проделывается во время спектакля, включает в себя очень много параметров. Она может быть позитивной, созидательной что-то открывать. Бывает и такое, что отношения не выстраиваются ни с текстом, ни со зрителем. Тогда появляется преодоление, которое тоже интересно с какой-то стороны. Конечно, приятно, когда собирается вдумчивый и сосредоточенный зал, но бывает, что на спектакль попадают совершенно случайные, неготовые люди, которые могут даже уйти. Это случается периодически и, конечно, влияет на артистов.

 

Я не могу никого изменить своими спектаклями, это невозможно. Существует только лишь возможность опыта. Театр уникален тем, что этот опыт неповторим, он складывается от того, какой зал, как играют артисты, что с ними сейчас происходит. И этот опыт для каждого свой. Невозможно представить себе собирательный образ «зрителя». Люди такие сложные и разные. Я могу ориентироваться лишь на себя, когда создаю спектакль, и делаю его таким, какой хотел быть посмотреть сам. И не исключаю возможности, что это может быть интересно еще кому-то. Вот и все.

 

У меня недавно был такой период, когда мне казалось, что общество с головой накрыла волна агрессии и нетерпимости. И это касалось не только театра, а вообще всех процессов в обществе. Но в начале этого лета как будто что-то изменилось, я стал ощущать, что мы перевалили через критическую черту, и волна нагнетания и ненависти отхлынула. Но, с другой стороны, может мы просто привыкли, и это безумие стало восприниматься, как норма. Наше представление о возможном стало бесконечно широким.

 

Моя жизнь безусловно сильно изменилась с рождением ребенка. Сильнее перемены в моей жизни, наверное, не было. Конечно, это повлияло на меня и как на художника. Когда жена была беременна, я начал думать о собственном детстве, что-то вспоминать, и придумал спектакль «Рисунки на потолке». Мне мама в детстве ставила пластинки, и на одной из них было такое стихотворение «рисунки на потолке», я тогда его воспринял как призыв к действию и разрисовал потолок. Но дело в том, что я эту ситуацию не помню, а знаю по рассказу мамы. И это меня как-то спровоцировало сделать в ТЮЗе спектакль по детским воспоминаниям актеров, которые в нем заняты. Но он получился скорее не про детство, а про тревоги настоящего, мы ведь находимся здесь и сейчас.

 

Pop-up театр возник спонтанно, здесь, как это иногда бывает, все сошлось. Мы с Максимом Фоминым сделали спектакль «Топливо» и искали для него площадку, Дима Волкострелов репетировал новый спектакль и думал, где его выпускать, мы случайно встретились с продюсером Виталием Ерошеней, который хотел заниматься театром, появились друзья из клуба Beatnik на Итальянской улице, где временно пустовало помещение. Оказалось, что они ориентированы на культуру, и им это все интересно и поэтому поступило предложение — нам это пустующее помещение занять. Кратковременность этого проекта была обусловлена тем, что здесь будет ремонт и скоро откроется бар.

 

Когда площадка появилась, мы начали думать: а что мы можем и хотим показывать? И сформировался круг спектаклей. Конечно, захотелось в том числе показать в Петербурге московские спектакли, в первую очередь театра DOC, но эта была авантюра, у нас ведь не было на это никакого бюджета, мы просто не знали, сможем заплатить актерам или нет. Все зависело от того, продадутся ли билеты. И пришлось учиться эти билеты продавать, проделать самим всю работу, которую в гос театрах делает целый штат сотрудников. Но все это того стоило, получился интересный репертуар, спектакли выстроились в определенную линию, и у зрителей, которые ходили к нам постоянно, а таких было не мало, наверное сформировалась какая-то картина о современном независимом театре. А то, что этот проект получился временным, это как раз хорошо. Во-первых, существовать долго в такой интенсивности сложно, и в то же время, понимание того, что это только на месяц, позволило нам рискнуть. Это такой сквотовый формат существования, пустое пространство, которое можно было ненадолго превратить в театр. Театр в принципе не может быть окупаемым. Он живет на деньги государства или спонсора. У нас не было ни тех, ни других, хотя возможность не платить аренду за помещение, это уже не мало.

 

До этого опыта мне казалось, что театр сделать очень сложно. А теперь постоянно поступают новые предложения. Я думаю, что в какой-то момент может появиться новая площадка и тоже временная. Не исключаю, что этот проект продолжит существование в другом месте и в другом виде.