Привычка к мукам любви
18 january 2011Юлия Щеткова Новая Сибирь, 8.10.2010
Сотворенное одной женщиной слово и выведенный другой женщиной сценический жест сошлись в едином лирическом порыве, чтобы принести «Старому дому» историю, равной которой в репертуаре театра нет. Историю в жанре «о любви…» с неизбежным тройным отточием, за которым может стоять все что угодно, кроме прозы и дисгармонии. Историю, в которой сладость любовной муки порождает сюжет, а горечь ревности грациозно оборачивается поэзией. В воздухе кружит ненавязчивое ретро, герои смачно шлепают резиновыми сапогами по грязной воде и вздыхают: «Хорошо!» И всем действительно хорошо в «Старом доме»!
Для российских театральных столиц «Таня-Таня», пожалуй что, пройденный этап. Все, кто хотел приложить свою режиссерскую руку к дивному диву Ольги Мухиной, уже приложили, а интересы неофитов, похоже, лежат в несколько иной драматургической плоскости. С привычным опозданием перенимающий столичные театральные моды Новосибирск, к счастью, может себе сегодня позволить посмаковать пьесы главной драматургессы 1990-х. Кроме того, наш город вообще не избалован вариациями на тему текстов Мухиной. В 2003 году благодаря режиссеру Алексею Крикливому в «Глобусе» появился замечательный спектакль «Ю» по одноименной мухинской пьесе, а семь лет спустя в «Старом доме» появилась очаровательная «Таня-Таня» в постановке Анны Зиновьевой.
Биографическая схожесть налицо: видимо, карма у Ольги Мухиной такая — открывать для столицы Сибири талантливых выпускников мастерской Леонида Хейфеца. Конечно, теоретически режиссер Зиновьева появилась на театральной карте города задолго до «Тани-Тани». В багаже Анны постановки в Учебном театре НГТИ, вклад в детский репертуар «Глобуса» и «Старого дома», а также взрослая «Королева красоты» по пьесе М. Макдонаха. Но то были предвестники большой серьезной работы. Этапной, переломной постановкой стала именно «Таня-Таня» Мухиной. Не столько пьеса, сколько поэма. Сложный драматургическо-поэтический текст, требующий особого взгляда и подхода, ассоциативно-подтекстовой, поэтической режиссуры, чей арсенал средств помог бы постановщику создать особую атмосферу для оживления пьесы и освободить бьющуюся в тенетах словесного покрова драму героев.
Описать сюжет «Тани-Тани» адекватно невозможно. Он разлит в атмосфере, музыке, жестах, мимике, вздохах, деталях, невысказанных словах (у Мухиной всегда так: ремарки и произнесенные вслух слова — лишь эхо, отзвук того внутреннего монолога, который ведет про себя каждый герой). Все попытки пересказать воздушную мухинскую историю заканчиваются почти хармсовским абсурдом: в старом доме живет постаревший Охлобыстин (Евгений Новиков). Он чуточку любит Зину (Вера Сергеева) и очень Таню (приглашенная из ГДТ Светлана Галкина). Таня любит Иванова (Илья Гваракидзе). Иванов любит свою бывшую жену Таню и позволяет любить себя Девушке (Яна Балутина), которую тоже зовут Таня. Девушка любит Иванова и еще Мальчика — сына Иванова (Анатолий Григорьев). Мальчик любит Девушку, но приглашает на танцы Зину.
На улице хлещет дождь. Все персонажи «Тани-Тани» встречаются в старом доме, где много-много застекленных, упирающихся в потолок дверей и изъеденные сыростью (и серостью тоже) стены. Дело происходит в Бибирево. Все любят, страдают и кричат: «Хорошо! Как хорошо в Бибирево!» Бибирево — это не точка на карте, это «лирическое болото», из которого никому никогда не выбраться и которое с юмором обыгрывают режиссер Анна Зиновьева и художник Евгений Лемешонок. «Лирическое болото» (в нем водятся смертельные бактерии, клюет окунь и гипостазируются души) разольется прямо в центре старого дома. Его не станут осушать — с ним «хорошо», привычно. И вообще — важен не быт, а философия, а философия жителей Бибирево — «лирическое болото», душевный застой. Люди наденут резиновые сапоги и будут рассекать по любимой трясине день и ночь. Грызть яблоки и бродить по воде... В углу на тумбе граммофон. В воде стоит стол — огромный стол. На столе зеленое дерево с нереальными плодами (все вместе вольный, невольный ли привет Чехову и Эфросу). Стол круглый, и люди в своих отношениях ходят по кругу. Так выстраивается логика их отношений и выкристаллизовывается бессмысленность бибиревской жизни.
Люди в доме смешны и ранимы. Влюблены и жестоки. Разочарованы и одиноки. Несчастны, потому и счастливы: упоение болью. Ритм их жизни однообразен настолько, что даже приступы любовно-ревностной лихорадки — скорее привычка и обыденность, нежели предшествие развязки. Если сегодня история и достигнет апогея, то завтра все начнется с начала, хотя, по правде говоря, завтра нет, как нет и вчера — бесконечное сегодня, которое притягивает к себе «смутное ретро». Такое легкое и распыленное, что и идентификация ни к чему, равно как и счастливый финал. Кому он сегодня нужен?
Атмосфера отчасти чеховская, немного тургеневская, с легким арбузовским привкусом. Атмосфера густая, дающая волю воображению и зрителей, и создателей. Душе опоры нет. Слово опирается на мелодику, тон и ритм, хотя дух и важнее буквы. Гласные рвутся к колосникам, жеманятся, звенят. Стреляют, режут сгустившийся воздух согласные. Так слово теряет статику и переходит в действие, дает цветовое и вещественное ощущение, из которого вдруг и явно появляется на свет зрительный образ. Мизансцены поэтически легки (впрочем, у Зиновьевой в «Тане-Тане» и слово, и драматургия, и поза, и жест — все сплошь поэзия). Музыка идет от ассоциаций и впечатления. Она не сопровождает режиссуру Зиновьевой, а растет с ней из одного корня, потому, наверное, сценический образ так плотно переплетается с музыкальным, что разрубить — умертвить. Эффект сиамских близнецов. Кругом детали — точные и яркие, как и положено в поэзии. Детали исключительно нужные, без которых героям невозможно будет совершить что-то самое нужное и важное. Но ни одна из деталей не выскакивает, как черт из табакерки. Все карты раскрыты, а для чего, зритель не знает. До поры. Пора настает — узнает непременно.
Вот, собственно, из этого и рождается абсолютно женская история и абсолютно женский спектакль, в котором, простите за неистощимую тавтологию, бесконечно прекрасные женщины, у которых и плечи, и локоть, и речи, и хохот — все женщина. Женщина в мифопоэтическом представлении — из пены морской вышедшая. И недаром вокруг этих богинь кружат безысходно любимые ими мужчины. Не менее прекрасные, породистые и опасные, как звери. Рыдают в ладони, лепечут, как дети, скребутся под дверью, ищут у ног убежища и дарят сладкую боль. Строгают с ним салатики, доводят до истерики, отчаяния, ревнуют, изменяют, маются бездельем и любовью. И все это так вкусно, притягательно, что повторяешь за приехавшим на премьеру автором пьесы: «Подарок, подарок». Правда, подарок.
The article mentions:
perfomances: