Пять дней ХАОСа

Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

08 december 2021
Ксения Аитова Летающий критик

«Важным ориентиром остается формула сложного нестандартного высказывания», — пишут организаторы в буклете. Отборщики (арт-директор Оксана Ефременко и программный директор Анастасия Москалева) не стремятся объединять фестиваль какой-то темой или каким-то направлением. Их задача — собрать максимальное разнообразие актуального, найти те точки современного театра, в которых происходит рост. Скажу честно, после фестиваля я некоторое время была в растерянности, каким образом можно объединить увиденное в один текст. Тем более что из-за продолжительности «Хаоса» посмотреть все могут только жители Новосибирска. Я попала на пять заключительных дней основной программы, продемонстрировавшей разброс стратегий современного театра. И в итоге поняла, что в случае «Хаоса» поводом к рассказу может быть разное, а не общее.

Так, спектакль Дмитрия Гомзякова «Дальше», поставленный в Томском ТЮЗе, работает с категорией времени, поэтому неудивительно, что проект существует как процессуальный. Режиссер пишет каждый раз новую бегущую строку — на «Хаосе», например, добавилось рефлексии по поводу важности фестивального показа. У Вячеслава Оствальда не запустилось видео, и его рассказ о пожаре в Томском ТЮЗе зрители слушали вживую, а не в недавней записи. Евгения Алексеева уже не могла сама читать письма будущему ребенку, только по громкой связи сказала, что никогда, наверное, не была так внимательна к своему организму, — а зрители следующего показа, уже в Томске, узнали, что Степка, которому адресованы послания, на днях родился. Интересно, что будет с этой частью дальше?

Спектакль подключает каждого участника к вопросу: что для него «дальше»? На новосибирском показе в лофте «Подземка» самым важным было ощущение перспективы и настоящего момента, как в отрывке у Ольги Райх самым сильным, осязаемым и при этом легко реализуемым из всех желаний оказалось желание выпить кофе, прямо здесь и сейчас. Но, может быть, дело не в новосибирском показе, а в моем личном ощущении времени в этот момент?

Одной из самых сильных частей для меня стала та, где Ольга Никитина ведет счет прожитым годам под звук падения капель. Саунд задает равномерный ритм, а счет актрисы неравномерен, так что объективный ход времени и субъективный идут рядом. В финале режиссер дает слово зрителям, которые на общей с актерами волне начинают проговаривать эмоции и ощущения. Из очень личного и индивидуального в спектакле рождается впечатление объединяющего опыта, пережитого в этот вечер.

Спектакль «Горемычные танцы» питерского театра ТРУ сложно отнести к какому-то жанру. Сами создатели говорят о текстоцентричном балете, подчеркивая расхождение действия и его комментария. Важно и нечасто встречающееся сочетание архетипического, фольклорного и при этом актуального по форме (чтобы не сказать «постдраматического»). Начинается все с того, что зрителю нужно выдержать десять минут полной темноты и тишины. «Сидим в склепе», — комментируют сзади «архетипические русские женщины» (как называет героинь Марии Кудрявцевой и Ульяны Фомичевой режиссер Александр Артемов). Тема смерти и пути к ней (или от нее) — одна из главных в этом новом русском фольклоре. На сцене по очереди появляются пятеро неспортивной комплекции мужчин и неистово танцуют. Актрисы ритмичной скороговоркой, то причитая, то угрожая, то призывая, читают текст, в котором и русские сказки, и Федор Сологуб, и немного европейской мифологии, и, кажется, что-то из Апокалипсиса. Герой (Александр Плаксин), его двойник (Василий Гузов), царь-конь (Василий Титунин), птица-алконост (Евгений Сиротин) и медведь беспокойник (Николай Горшков) ждут красной карлицы (Татьяна Лузай) — то ли смерти, то ли спасения от нее. Герои подчеркнуто телесны и обыкновенны, текст же эстетский, мастерски стилизованный. Рождающиеся на этом пересечении смыслы допускают экзистенциальную, социальную, гендерную и наверняка еще какую-нибудь трактовку. При всей хтоничности действие оказывается очень ироничным и витальным.

Горемычные танцы

Петр Шерешевский (в отличие от режиссеров, упомянутых выше) для постановки в новосибирском театре «Красный факел» берет готовую и вполне классическую по форме пьесу Марины Крапивиной «Тайм-аут». Сюжет из жизни соцработницы Людмилы (Ирина Кривонос) он помещает в супермаркет (художники Александр Мохов и Мария Лукка), в котором снимается кино. Пространство снабжено камерами, так что смотреть можно или на экран, или на сцену, и время от времени это дезориентирует. Героев, так крупно приближенных на экране, далеко не всегда легко найти на сцене. В одном из эпизодов персонаж раздваивается, но сначала это видно только в живом плане. Киноязык одновременно добавляет ощущение документальности и лишает пространство привычной конфигурации, искажает реальность.

В пьесу Крапивиной режиссер добавляет фантасмагоричности. Так, начальница Людмилы Ляшко (Владислава Франк) предстает дивой в концертном платье. Монологи она пропевает как оперные арии. Усилены в спектакле и параллели некоторых персонажей со скандинавскими богами, так что история получается метафизическая, едва не трагическая, о противостоянии человека и Рока. Но, кажется, Людмиле удается выскочить из этого конфликта — спектакль завершается ее экспрессивным танцем-освобождением.

«Умаление мира» Марины Давыдовой – образец партиципаторного проекта, в котором можно найти и другие черты современного театра, например перформативность. Предваряет участие зрителей в действии небольшой рассказ про азбуки и реформы алфавита, во время которого художник Ксения Шачнева пишет на рулонах крафтовой бумаги слова-первоосновы, давшие названия буквам кириллицы. Одновременно вокалист Иван Балашов пропевает их, а танцовщица Асель Багаутдинова изображает пластически (над спектаклем работали композитор Александр Маноцков и хореограф Анна Хлесткина). За кадром звучит текст статьи Велимира Хлебникова «Наша основа».

Словарь меняется: от первооснов артисты переходят к советскому новоязу, надев на черное красные косынки и галстуки. На следующем этапе в игру включаются зрители: придумывают слова, обозначающие реалии уже нашей эпохи, а трое добровольцев выбирают из всех словарей самые-самые важные для них. В итоге жесткого отбора из нескольких десятков остается три слова. Среди них, конечно, не будет «воронка» или «обнуления», но будут «добро», «человек» и «мама». Не то чтобы этот интерактив изображал естественные процессы в языке — тот, как известно, не поддается управлению, оставляет и теряет слова, подчиняясь собственным законам, описанным лингвистами. Но искусственный отбор демонстрирует любопытные закономерности: всегда, независимо от состава публики и хода спектакля, остаются не актуальные для той или иной эпохи, а базовые, «вечные», простые слова. Интересно, что на новосибирском фестивале сразу в двух списках было слово «любовь», но оба вычеркнули, хотя обычно «любовь» тоже остается в троице. Тем не менее и в этом случае власть, данная зрителям, на самом деле демонстрирует отсутствие этой власти. Язык не подчиняется человеческой воле и сиюминутным веяниям, он навсегда закреплен на фундаменте, с которого никто не сможет его сдвинуть. И это хорошие новости.

Были на фестивале и привычные интерпретации классики, но такие, что тоже укладываются в формулу «сложного нестандартного высказывания». Андрея Прикотенко благодаря «Идиоту» в «Старом доме» уже знают как режиссера, способного полностью переписать известный сюжет, адаптировав его к нашей эпохе. К «Анне Карениной» он тоже находит новый ключ.

Как сегодня представить сюжет, в котором многое вертится вокруг невозможности развода? Прикотенко помещает действие в среду российской элиты XXI века. Каренин (Анатолий Григорьев) — настолько влиятельный политический деятель, что может для своей выгоды поменять семейное право: придумать закон, по которому для развода требуется доказательство измены. Нельзя сказать, что на нашем новостном фоне это звучит так уж фантастически.

История разворачивается на узком подиуме (художник Ольга Шаишмелашвили). Главным маркером современности в спектакле становятся соцсети. Герои постоянно пишут и звонят друг другу, даже звуковой фон составлен из сигналов мессенджеров (композитор Николай Попов). Мы читаем переписки и видим героев неглиже, от личного до публичного один шаг, и вот уже весь Инстаграм обсуждает семейный казус Карениных, и чуть-чуть осталось до физического насилия.

Спектакль наполнен актуальной повесткой. Обыски, права женщин, депрессии и буллинг — все здесь. «Тем более сейчас, когда идет война!» — время от времени возмущается то один, то другой герой. Сюжет Толстого как будто погружен в российский сериал, и уже непонятно, что здесь значит сам факт развода. Все думают о статусе и выгоде, про сына редко вспоминает даже сама Анна (Альбина Лозовая), но, безусловно, она здесь — жертва этой битвы амбиций и лайков.

Фото: Вадим Балакин