Русский карнавал: бесконечный и беспощадный

Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

Русский карнавал: бесконечный и беспощадный

31 october 2016
Татьяна Шипилова ОКОЛО

«Чем длиннее у пьесы был шлейф традиций, тем бесстрашнее подступал к ней Прикотенко», – еще несколько лет назад было замечено в «Петербургском театральном журнале» о режиссере, показавшем на днях блистательную премьеру чеховского «Вишневого сада» в новосибирском театре «Старый дом».

А уж у этой пьесы – настоящего «шлягера» российской сцены – шлейф традиций длинный-предлинный. И когда появляется очередная постановка, критики в основном покорно занимаются инвентаризацией перемены нюансов, круг которых по главным позициям неумолимо сужается: кто такой Лопахин – мужик с нежной душой, которому суждено погибнуть вместе с барами, или представитель нового делового класса, и за ним будущее? Влюблен он в Раневскую или нет? Наркоманка она либо просто слабохарактерная дама? Вишневый сад изображен натурально, в виде одной-двух веточек, а может, просто голых прутиков? Я, конечно, утрирую, но не чересчур…

Самыми яркими на памяти новосибирских театралов были в 2000-е годы: постановка «Вишневого сада» Эймунтасом Някрошюсом (Международный фонд К. С. Станиславского и театр Meno Fortas) и российско-французский проект Сергея Афанасьева. В пятичасовом спектакле Някрошюса с Людмилой Максаковой и Евгением Мироновым в главных ролях, где были художественно обыграны и любовно отшлифованы каждая реплика, каждая пауза и движение. К слову – Лопахин до потери чувств влюблен в Раневскую, и по многим признакам в новых временах не жилец; от сада же изначально на сцене – только прутики. Режиссер с точки зрения протестантской этики укорял нас: какие же вы, русские, безответственные идиоты – про…шляпили свой сад, а вам так много было дано! Что, безусловно, больно и пронзительно отдавалось в сердце, растревоженном подробными, талантливыми картинками этой самой нашей русской безалаберности и щедрости в урон себе. У Афанасьева, соткавшего полотно иных ментальных смыслов, Лопахин (Рудольф Пулен) и вовсе предстал могильщиком идеи Сада – этакий бритоголовый браток в спортивном костюме – ключевая фигура второго пришествия капитализма в Россию, что усугубляло накопленное столетьем чувство нашей общей вины за уже дважды растраченное богатство.

И вот год 2016-й – спектакль Андрея Прикотенко в «Старом доме».

Удивительный для «Вишневого сада» эффект: почти два часа подряд зал смеется, будто за один раз – оптом! – желая узаконить авторское определение жанра – комедия. Причем смеется не только амурным коллизиям Дуняши и Яши, штучкам Епиходова или Симеонова-Пищика, а постоянно – лишь время от времени беззвучно замирая так, что, кажется, можно услышать шорох телеграфной ленты «из Парижа» в руках Раневской. После почти векового шествия в хвосте похоронной процессии по поводу срубленных садов и разоренных гнезд ощущение для театральной публики, должна признаться, новое и весьма бодрящее.

«Вишневый сад» Андрея Прикотенко – спектакль о нас, сегодняшних, а присутствовать на собственных похоронах, как известно, невозможно. Разве, только во сне – в финале постановщик намекает на такую разгадку: все произошедшее – сон уработавшегося вусмерть Лопахина.

Слово «работа» по отношению к Лопахину по традиции (а, может, с лукавой подачи профессора Серебрякова?) всегда преподносилось на сцене в обертке уважения. Прикотенко и исполнитель роли Анатолий Григорьев ставят вопрос: а ради чего? и отвечают: ради денег! Как принято сейчас говорить, тупо – тупо ради денег. Умную книжку ему не одолеть. Наслаждаться богатством он не умеет: сцена распития с лакеем Яшей шампанского по случаю покупки сада омерзительно физиологична – это даже не пьяная истерика, а акт насилия. С женщиной, которая, вроде бы, ему дорога, он хочет поделиться самым, по его разумению, ценным – то есть «бизнес-планом» по продаже сада под дачи, и через волнение, сопли, слюни, косноязычие пытается донести до нее свой любовный дар. Анатолий Григорьев не щадит своего отнюдь не бесчувственного героя, трудом и потом освоившего принцип «все покупается…» и столкнувшегося с трагической загадкой антитезы «но не все продается». В финале это покинутый, в общем-то, родными людьми в опустевшем доме – «маленький человек» с большими деньгами. Здесь ему, заходящемуся в слезах и муке, постановщиком отдана судьба Фирса и бессильное: «Эх, вы недотепы…».

Но Раневская его широкого жеста не понимает.

– Я не совсем вас понимаю, Ермолай Алексеевич… – говорит ровно, мягко и чуть растеряно эта восхитительная женщина. Тут особый à part: Лариса Чернобаева в роли Раневской уникально великолепна. Ее шарм, манкость гипнотизируют, достоинство – невозможно уронить какими бы то ни было играми-переодеваниями-ужимками-прыжками, грубость и пошлость не способны запачкать или уязвить. И в то же время это – живая, потаенно от чужих глаз страдающая женщина. Хотя холодный, не без доли любопытства, ее взгляд на корчащуюся от унижения и безысходности Варю тоже неслучайный штрих к портрету.

Итак, колесо Фортуны свершило свой оборот, и классическая пьеса стала актуальна по-новому, утверждает театр.

На сцене пусто – никаких садов-туманов, глубокоуважаемых шкафов, хранителей идеалов, остался лишь маленький островок семейного уюта – даже не диван, а диванчик (похоже на то, что осталось от прежде великой державы), собирающий подле себя разношерстную компанию.

Причем свита Раневской, не смотря на драматизм ситуации, умудряется не унывать и выглядит вполне самодостаточной: ее стихия – игра, читай, искусство, а у этой нежной опоры человечества, вернее, интеллигенции, нечеловечески крепкие жилы и корни. Закатанное очередным «историческим моментом» под асфальт оно спустя время вновь дает побеги. Шарлотта Ивановна, похожая тут на клоунессу с картины Тулуз-Лотрека, не демонстрирует в этом спектакле своих фирменных, навязших в зубах поколениям зрителей фокусов (их по случаю дилетантски лихо может показать подвернувшемуся балбесу и сама Любовь Андреевна), она читает Гаевым-Раневским «Алису в стране чудес», загадывая абсурдные филологические загадки. И окружающий, по-настоящему абсурдный мир, частью которого, несомненно, является Лопахин с его прагматичными расчетами, отступает перед этой игрой посвященных, смехом и весельем в тень…

Словом, одни заработались, другие заигрались – и общего языка опять не найти. Опять Прекрасная Дама в костюме Арлекина – Раневская готова съехать из родного дома за границу, оставив здесь заправлять рыжих, неприкаянных и неумытых. Ах, этот русский карнавал, бесконечный и беспощадный – смех сквозь слезы, он, похоже, не прекратится никогда, и мы хохочем легко и охотно – не всё же навзрыд! – вглядываясь в зеркало сцены, где давно знакомые (Яша, Епиходов, Симеонов-Пищик) и новые клоуны (Петя, Варя, Дуня, Гаев в наполеоновской шляпе), а также раздрызганный своим сиротством «маленький мужичок» Лопахин вновь, спотыкаясь и фокусничая, обречены плутать годами в сумасшедшей вИшневой метели.