Скромное обаяние абсурда

Театр «Старый дом» открыл свой театральный сезон на родной сцене спектаклем «Скасска». В его основе — короткие рассказы Даниила Хармса от двух строчек до странички, которые он называл «Случаи».

Если вы любите Хармса или пока не знаете, что любите, если не задаетесь вопросом «про что это» и не заморачиваетесь поисками логики и смысла, если вас притягивает скромное обаяние похожего на сон или бред абсурда, вам сюда.

В мрачноватом сценическом пространстве воссоздается странный, непредсказуемый, ироничный и пугающий мир Хармса. Нарушая причинно-следственные связи, реальность в нем гротескно искажается, бессмысленные ситуации подаются как нечто обыденное и привычное, персонажи жалки и несуразны. Так писатель воспринимал, переживал и приспосабливался к жестокому окружающему миру, который был к нему так несправедлив. Ирония, как известно, — самозащита мыслящей личности. Доведенная автором до крайней степени, она и создала этот причудливый трагикомический мир, который продолжает взламывать мозги всем последующим поколениям.



Черный до непроглядности юмор Хармса режиссер Арсений Мещеряков поместил в черное же сценическое пространство и населил его чудаковатыми клоунами в масочном гриме, черно-цветастых костюмах и разноцветных чулках. Последовательно, иногда перетекая друг в друга, разыгрываются 17 коротких сюжетов, от которых становится все страньше и страньше. Предполагаем, что режиссеру пришлось перебрать немалое количество притягательных рассказов и рассказиков, преодолевая трудности выбора. В мире Хармса, кроме парадоксальности и абсурда, насилие и смерть — такая же обычная вещь, как съесть на ужин кусочек колбасы с кефиром. Его герои бесстрастно бьют друг другу морды, обыденно выпадают из окон, без лишнего драматизма  убивают друг друга, а то и просто умирают от чиха или вообще без видимой причины. Режиссер все же пощадил зрителя и перенес на сцену плюс-минус бескровные сюжеты. А если одному из персонажей и доводится отдать концы, то он делает это красиво и поэтично, вверив свою душу Ангелу смерти. 



Жанр спектакля можно было бы обозначить как клоунаду, с ее характерной масочностью, эксцентричностью, гипертрофированностью, но в это прокрустово ложе он явно не вмещается. Происходящее гораздо глубже и беспощадней, нелепей и трагичней. Никакой тебе патоки и заигрываний со зрителем, все перчено, чернушно, хлестко, жестко, но при этом довольно весело, режиссерски изобретательно и блестяще актерски сыграно. Маловероятные, сюрреалистические сюжеты вне логики, морали, прописных истин и сюжетных клише создают, тем не менее, вполне человеческие отношения и содержат безграничный простор для создания ярких персонажей с богатым спектром клоунадно-преувеличенных эмоций: раздражением, недоумением, восхищением, испугом, страхом, возмущением, растерянностью… Актеры «Старого дома» воплощают их мастерски! Они мгновенно меняют образы, характеры, маски, способы артикуляции и произнесения текста. Отдельное восхищение — голосовые модуляции, переключения тембров, интонационные скачки, использование мыслимых и немыслимых звуковых регистров и способов звукоизвлечения: завывание, блеяние, рычание, клекот, шепот, хохот и т.д.



В этом разноголосом и густонаселенном, как в советской коммуналке, мире хармсовского абсурда все смешно до жути и жутко до смешного.

Вот гражданину четыре дня подряд снится сон, в котором он, кусты и милиционеры то и дело ходят мимо друг друга и доводят впечатлительного героя до нервного истощения; вот на человека, ощущающего себя принцем, хотят вылить суп, потому что ежели он принц, на него, что ли, и супа нельзя вылить?; яркая рыжая дама с дрожащими руками и дергающимся глазом безуспешно пытается расколоть колуном полено под бесящий соседский комментарий «Тюк!»; очаровательна команда великовозрастных деток на махоньких желтых велосипедиках с шариками-судариками, которые «блестят-шелестят, блестят и шелестят…» (и так минут пять); обреченно мекает от страха робкий гражданин в клубах дыма, которые пускает прямо ему в ноздри докучающий тягучий наглец; сатанински хохочет и показывает красный кулачище мужик, сидящий на дереве, но персонажу он виден только в пенсне, а без пенсне — нет; маленький человечек так мечтал вырасти, но растерялся перед внезапной ВолЧебницей; оставленная без просмотра девочка с хищным взглядом и огромными ножницами в исступлении кромсает вначале салфетку, затем стол, а затем и весь окружающий мир, превращая его в сплошную бумажную вьюгу… ну и так далее. К слову сказать, шарики и блестящая щедрая вьюга из конфетти украшала весь спектакль и восхищала внутреннего ребенка его зрителей. Внешние детки этого удовольствия, увы, лишены, их на спектакль не пустят…



Эмоции персонажей в этих коротеньких недоразумениях Хармса лишь подразумеваются, прочитываются над текстом, но создают невероятный простор для режиссерских и актерских идей. По мнению режиссера спектакля Арсения Мещерякова, Хармс в принципе очень театральный писатель. Что он и продемонстрировал зрителям, раскрыв в «Скасске» весь театральный потенциал писателя и многообещающий творческий потенциал режиссера.

Поставленный на театральные рельсы микрокосмос Хармса  развернулся в сценическом пространстве до уровня макрокосмоса. Все средства театрального языка — потрясающий, инфернальный свет, костюмы, грим, звуки, музыка, пластика — придали его историям объем и зрелищность. Каждая деталь тщательно рассматривается, подчеркивается и многократно усиливается. За счет театральной лексики тотальный абсурд лаконичных, но емких текстов Хармса сгущается и концентрируется до такой степени, что, кажется, превращается в свою противоположность и приобретает черты достоверности. Все характеры и образы проявлены в своей высшей точке, на максимуме. 



Нужно отдать должное музыкальной партитуре спектакля. Она потрясающе, тонко подобрана и очень важна, поскольку скрепляет все элементы действия и создает нужную атмосферу. У каждого сюжета — свой музыкальный фрагмент, музыка — это эмоциональный ключ к нему. Каждый элемент действия — текст, пластика, мимика, звуки, обильные звуковые и сценические эффекты (шум, дым, эхо, завесы из конфетти) — отдельные строчки в общей партитуре, опирающиеся на контрапункт музыки. Часто повторяющиеся на все лады монотонные фразы, свойственные языку Хармса, которые навевают морок, транс и грозят пробить дыру в темечке, — полноправные и важные участники музыкальной партитуры.



Выразительная палитра смыслов, красок, звуков, образов, приемов в спектакле настолько насыщена и спрессована, что кажется, невозможно прожить все это за всего лишь час с небольшим, в который режиссер как-то умудрился уложиться. Невероятно также стремительное перевоплощение актеров, которое создавало ощущение присутствия на сцене большого количества участников. На поклон, однако, вышло всего семь ярких, харизматичных, талантливых актеров, сумевших вместе с режиссером соткать необычный, жутковатый, но очень смешной и обаятельный мир абсурда, которого нам в реальной жизни тоже с лихвой хватает. Спасибо Хармсу, великому мастеру парадоксального препарирования действительности, что позволяет принять ее смеясь. Ему бы спектакль точно понравился. Жаль, не дожил.   

Текст: Ольга Рахманчук
Фото: Александр Лукин

The article mentions:

• Арсений Мещеряков

• Скасска