Ставка на умный юмор (интервью с А.Нордштремом)
17 january 2011Ирина Тимофеева Ведомости, 15.02.08
«Всем вкусам не угодишь...»
— Александр Эдвинович, ваш успех — устойчивый, можно сказать, «на четырех ножках»…
— Успех — понятие относительное. Сиюминутный, он может превратиться в ничто: через пару-тройку лет никто о нем и не вспомнит. А бывают такие театральные провалы, которые вспоминаются, как открытия, достижения, революции. Если почитать критику, что писали в свое время и о Станиславском, и о Мейерхольде, сразу становится легче жить. Критикам вообще свойственно ошибаться, как и всем людям. А ведь это они создают представление о режиссерах и вообще о театре. То, что существуют разнообразные мнения, очень хорошо. Когда все ругают или когда все хвалят — вызывает у меня подозрение. Когда мнения расходятся, возникают споры, это нормально. Это говорит об определенном интересе.
А то, что на протяжении лет 25 я в среднем ставлю в год по три спектакля, при этом занимаюсь еще преподаванием и работаю в разных жанрах: мюзикл, опера, драма, комедия, трагедия, спектакли камерные и невероятно населенные, — говорит за меня. Легкой жизни не искал, за это и расплачиваюсь.
— Говорят, если можешь не писать, не пиши. Вы ставите, потому что не можете не ставить?
— Действительно, я больше ничего не могу. Могу только ставить. Когда много работы, жалуешься. Но, даже жалуясь, понимаешь, что если этой работы не будет, будет гораздо хуже.
— Вы никогда не видели себя в другой области? Театр — и только?
— Что значит не видел? Я окончил технический вуз — Ленинградский институт инженеров путей сообщения. И даже год что-то строил, по-моему, банк. К счастью, ничего серьезного не успел разрушить. Но это было недолго и не оставило почти никаких следов в моей творческой биографии. Хотя, возможно, в каком-то смысле инженерное образование мне помогало. Это дисциплинирует мозги, развивает способность мыслить логически, что является необходимым условием для анализа пьес. Слишком рационально подходить к этому делу тоже плохо. Но определенное сочетание эмоционального и рационального подходов — это баланс.
— Теперь понятно, откуда берутся «рацио» и образ «холодного профессионала».
— Чем я действительно горжусь, это тем, что я могу назвать себя профессионалом. Я поставил больше 80 спектаклей. И понимаю, что умею это делать. Другое дело, что всем вкусам не угодишь, если ты не червонец. А на счет «холодного профессионала»… Можно быть им в процессе. Но результат должен затрагивать зрителя. И в лучших моих спектаклях мы этого добивались.
Миры без общего ключа
— Как в вашей жизни появился театр?
— Театр появился как самодеятельность. В том же институте была замечательная театральная студия, которая потом переросла в театр. И существует, к слову, до сих пор. Это театр Владимира Афанасьевича Малыщицкого. Достаточно много петербургских театральных людей там получили свое крещение. В какой-то момент я понял, что я плохой актер, воспринял это совершенно спокойно. Никогда у меня не было актерского честолюбия. Зато мне понравилось заниматься режиссурой. Я поставил несколько самодеятельных проектов. И с первого раза поступил в театральный. И если уж Георгий Александрович признал, что достоин, то другого пути не оставалось.
— Какой след оставил Товстоногов в вашей судьбе?
— Товстоногов — это мастер, профессионал, замечательный педагог. Но сейчас уже в большей степени — история. Его основной урок был в том, что каждая пьеса — свой мир. И нет единого ключа, универсальной отмычки, которая годится для всех пьес. Все его спектакли были разными. И хочется надеяться, что я тоже не злоупотребляю повторами. Это распространенная и весьма заразная история, когда ты начинаешь перетаскивать приемы из спектакля в спектакль…
Еще один предмет моей гордости — я никогда не повторял спектакли. Единственное исключение — в «Старом доме» я сделал много лет тому назад «Сцены из супружеской жизни». Это был второй раз, когда я ставил эту пьесу. Первый — в маленьком городском театре то ли Каменске, то ли в Уральске, не помню… Я был доволен идеей, но меня не устраивало ее воплощение. Хотя театр был очень доволен. Захотелось повторить, потому что здесь были замечательные актеры. Тогда в «Старом доме» работал Анатолий Узденский. Под него и Халиду Иванову мы сделали спектакль, который они играли много лет.
Космополит в широком смысле слова
— Очень существенный момент в вашей биографии — переезд в Швецию. Каково ощущать себя перед выбором родины — родины отца или той, где вы родились сами?
— Я космополит в самом широком смысле. Я родился в Петербурге. Потом уехал на семь лет в Петрозаводск. Мотался по всему Союзу. И, честно говоря, в Благовещенске ощущал себя гораздо больше за границей, чем сейчас в Швеции. Это совсем другая страна, где на том берегу реки — Китай, по телевизору показывают программы с американскими актерами, дублированные на китайский. Там было ощущение ностальгии, дискомфорта. А когда ты приезжаешь в Европу, особенно сейчас, ощущения нормальные. Ты дома: понимаешь людей, понимаешь язык. Мой характер не позволяет говорить о ностальгии, родине. Тот город, в который я сейчас приезжаю, никакого отношения к тому городу, в котором я родился, не имеет. Я родился в Ленинграде. Сейчас это Петербург. И этим все сказано. Сейчас ты можешь в любой момент вернуться в то место, где родился, и убедиться, что ты здесь не рождался, — и со спокойной совестью едешь дальше…
— Шведский театр — что за фрукт?
— Шведский театр достаточно провинциальный. Швеция — страна на европейской обочине и в плане культуры, и в плане театра в частности. В Швеции есть несколько великих театральных личностей: Стриндберг, Бергман. А в целом это достаточно провинциальная история, с какими-то иногда выдающимися спектаклями и театральными явлениями. Это не театры, а отдельные спектакли. Глубокой театральной традиции, как в Англии, Франции, России, там, конечно же, нет. И отсутствие традиции порождает бросание из одной стороны в другую, в попытку угнаться за модой. Но, главное, что шведский театр абсолютно адекватно соответствует потребностям шведского зрителя. В этом смысле он очень хорош. Он отвечает на запросы зрителя и удовлетворяет его на 100 процентов.
— Поэтому перестали там ставить, а перешли на преподавание? Стало скучно?
— Я никогда не буду хорош там, потому что там другие требования. Поначалу я не очень понимал, что нужно зрителю. И можно было часть проблем свалить на непонимание. Но за 10 лет я, поверьте, разобрался. И мог бы это сделать. Но мне, честно говоря, не хочется этим заниматься.
— Зрителю нужен театр как развлечение?
— Нужна легкость, не нужно ни глубины, ни актера. Зачем актеру играть, как играл Высоцкий, рвать на себе рубаху и страдать, если зрителя это отпугивает? Зритель говорит: да не надо мне этого, я не хочу на это смотреть! Я заплатил деньги, зачем вы там страдаете! Я мог бы тогда купить билет в Кунсткамеру. Не надо ковыряться у меня в душе, даже если у вас чистые руки. Нам и в жизни хватает переживаний.
Классика по-классически
— Чем вас на этот раз заинтересовал «Старый дом»? Видите ли вы перемены в театре?
— Новая метла по-новому метет. Новое руководство всегда ведет к изменениям. Внешний вид театра улучшился, стал современным. Мне кажется, достаточно симпатичная атмосфера в труппе. Конечно, тревожно, когда нет главного режиссера. Это всегда нестабильная ситуация. Но при сильном руководителе — а Антонида Гореявчева производит впечатление довольно сильного руководителя, который тасует колоду из режиссеров разных типов и стилей — может получиться нечто интересное.
— Недавно вы поставили пьесу Карло Гольдони «Слуга двух господ» в Минске. Почему в Новосибирске снова возник Гольдони, но теперь уже — «Трактирщица»?
— «Трактирщица» просто замечательная пьеса. Это классика. С таким материалом всегда нравится работать чисто профессионально. Здесь ни добавить, ни убавить — автор сделал все, чтобы получился хороший спектакль. Надо только не испортить. Это тот случай, когда трактовки необязательны. В театре имени Янки Купалы я экспериментировал. У меня были четыре Труффальдино и четыре Эсмеральдины. Это вызвало массу сложностей — и скептическое отношение со стороны актеров. Каждый думал сыграть свою звездную роль, а ему досталась только четвертая часть. А здесь — Гольдони в чистом виде. Он очень хорошо разошелся по ролям. Есть исполнители, есть автор и есть текст, который вызовет интерес у зрителя. Во всяком случае, на это есть надежда.
— А если спектакль зацепит, то, по-вашему, чем?
— Умным юмором. Есть юмор ниже пояса. «Комеди клаб» и так далее. А здесь юмор классический. Когда мы смеемся над ситуацией. Он традиционный — в хорошем смысле этого слова. Вечный. Отношения мужчины и женщины, борьба полов. Тема Стриндберга, но прочитанная итальянцем. Может ли женщина победить мужчину, а если может, то чем? И все это с невероятным юмором и любовью к своим персонажам. У нас нет попытки эпатировать, нет попытки шокировать не очень театральными средствами. Или чем-либо злоупотреблять. Есть попытка удивить зрителя хорошей актерской игрой. А моя задача как режиссера — не мешать актерам прочитать эту пьесу.