Вырыли светлое будущее

На сцене Студии театрального искусства прошли гастроли новосибирского театра «Старый дом» со спектаклем «Котлован». Первая постановка режиссера Антона Федорова в качестве главного режиссера театра стала снайперским попаданием и в стиль Платонова, и в нерв сегодняшнего дня, считает Марина Шимадина.

Ставить на сцене Платонова — задача со звездочкой. Его образный, корявый, необычайно плотный, ошарашивающий неологизмами язык настолько самодостаточен, что любая его иллюстрация кажется лишней и фальшивой. Но Антону Федорову удалось взломать код платоновского текста и создать постановку если не конгениальную автору, то максимально ему близкую. Черный гротеск тут сочетается с тонкой лирикой, «скудное вещество существования» с порывами ввысь, а разоблачение театральности, условности игры из простого приема превращается в главный месседж спектакля.

В платоновском «Котловане» рабочие роют яму для фундамента «общепролетарского дома». Но выходит, что копают себе могилу, потому что тяжелая физическая работа на измор и классовая борьба во имя будущего не оставляют им шансов на жизнь. Но главное, они мучительно ищут и не находят смысла, а «без истины тело слабнет», как говорит главный герой Вощев, уволенный с завода за патологическую задумчивость (играющий его Тимофей Мамлин словно смотрит все время в себя). Бодрые дребезжащие директивы и лозунги уполномоченного (Андрей Сенько) звучат для них пустой тарабарщиной — большим успехом пользуются фокусы, которыми тот пытается порадовать и отвлечь несознательный класс. Или включает им радио, и «Летний дождь» Талькова производит на тоскующих землекопов впечатление ангельского пения. Даже язвительный инвалид Жачев (Виталий Саянок), таскающий за собою искусственные ноги, на время затихает и начинает писать свое послание в будущее, выцарапывая его на дне кастрюльки.

Время действия в спектакле Федорова, который традиционно является и художником постановки, условно, а пространство вывернуто, как лента Мебиуса, и совмещает интерьер с экстерьером. Тут и котлован с черным песком, в который мужики тычут лопатами, отбивая прихотливый ритм, и торчащие из стойла головы «обобществленных» лошадей, и картины сменяющихся времен года за окном, и кабинет инженера-недотепы Прушевского (Юрий Кораблин), который вместо чертежей пишет письма далекой возлюбленной Марии. На самом деле это тексты писем самого Платонова к жене, полные какого-то хрустального благоговения и почти религиозного экстаза. Только вот в спектакле адресат их вряд ли получит — все письма инженер опускает мимо почтового ящика. Да и непонятно, существует ли та Мария вовсе или это придуманный образ, навеянный случайной встречей с незнакомкой, нездешний богородичный идеал, без которого невозможно существовать на этой серой, скудной земле.

Для сурового, видавшего виды бригадира Чиклина в наколках на пальцах (Анатолий Григорьев) таким светом в окошке становится сиротка Настя. В спектакле это нарисованная художницей Надей Гольдман бесплотная проекция, которую грубый землекоп нежно прячет под пиджаком. Но и эта крошечная девочка уже заражена вирусом ненависти. «Их всех надо убить»,— говорит она про своих классовых врагов, деревенских кулаков. И Чиклин отправляет на карательную акцию трусливого стукача Козлова (Вадим Тихоненко) и добряка Сафронова (Евгений Варава), нежно обнимавшего выкопанного в котловане крота.

Все мужики тут одеты в одинаковые костюмы с бумажными бутоньерками, белыми у строителей, красными — у кулаков (странно, что не наоборот, но режиссер, видимо, чурается слишком лобовых ходов). Сначала они все вместе пьют в местной пивной с гнусавым «пищевым» (Арсений Чудецкий), а потом устраивают войну алой и белой розы, насаживая друг друга на вилы. Все это показано почти карикатурно, с бутафорской кровью и трупами-манекенами, но от этого картина братоубийства не становится менее жуткой.

Платонов в «Котловане» хоронит утопические прожекты строительства коммунистического рая, показывая, что они разваливаются уже на этапе фундамента (повесть была издана в СССР только в 1987 году, спустя 57 лет после написания). Антон Федоров в своей постановке-притче расширяет контекст разговора до размеров вселенной. Над сценой у него висят планеты, которые рабочие двигают и зажигают теми же вилами — и это лучшая метафора космического мира Платонова в принципе. Его герои всегда стоят ногами на пустой, грязной земле, но пытаются дотянуться до волнующих тайн мироздания.

После гибели товарищей и смерти ребенка, которая казалась просто невозможной в уже наступающем прекрасном будущем (иначе зачем это все?), Чиклин произносит слова из письма Платонова: «Мир этот должен погаснуть, глаза закрыться, чтобы видны были все другие миры». Неизвестно, что именно имел в виду писатель, но сегодня они звучат как приговор человечеству вообще: этот глобус проверки не выдержал, дайте другой. И режиссер в финале, действительно, дарит надежду на другой мир, разворачивая над головами зрителей роскошное звездное небо. И пусть это всего лишь черная ткань с дырочками, а свет далеких звезд — проходящие через них лучи софитов, но мир выдуманный, театральный оказывается однозначно лучше реального. По крайней мере, он сохраняет вторую часть кантовской формулы — нравственный закон внутри нас.

Газета «Коммерсантъ» №229 от 11.12.2024, стр. 11

The article mentions:

• Котлован