Премьера
21.06.2024.
Цветы для Элджернона
Цветы для Элджернона
14.05.2024.
Девятью десять
Девятью десять
Александр Маноцков: «Я не знаю, что такое вдохновение»
18 ноября 2015Юлия Исакова Новосибирский театральный журнал "ОКОЛО"
Автор опер «Титий Безупречный», «Гвидон», «Бойе», кантат, ораторий, камерной музыки, песен на стихи Хармса, Введенского и Хименеса, соавтор Андрея Могучего и Кирилла Серебренникова Александр Маноцков падает в обморок, когда слышит в свой адрес ярлык «выдающийся российский композитор», хотя объективно его трудно назвать иначе. Специально для «ОКОЛО» Юлия Исакова поймала композитора между репетициями в Новосибирском драматическом театре «Старый дом», где на апрель 2016 года намечена премьера «Снегурочки» Островского команды Пьянова-Маноцков-Жуковский – и подробно расспросила, почему он здесь оказался.
Про спектакль «Снегурочка», ради которого вы здесь, в публичном пространстве пока понятно, мягко скажем, немного. Известны имена постановщиков и то, что спектакль рассчитан на взрослую аудиторию. Ну, и ещё, если почитать ваши интервью, понятны принципы работы композитора Маноцкова в театре в последнее время: либо театр работает с уже готовым вашим произведением, либо делает вам заказ, но вы не буквально озвучиваете спектакль, а пишете, опять же, нечто целое, с чем потом уже работает остальная постановочная команда. В «Старом доме» происходит что-то другое или вы своим принципам не изменили?
Я приехал сюда, повинуясь инстинктивному импульсу. Все эти дни здесь я был занят тем, чего несколько лет избегаю и принципиально стараюсь не делать: я работал с актёрами в режиме воркшопа.
Почему вы этого избегаете? Вы мизантроп?
Ну, ничто не хорошо и не плохо само по себе – просто есть время собирать камни, а есть время их разбрасывать. В том, что я чего-то не делаю, нет декларации или универсальной истины – я говорю о том, что представляется мне правильным относительно себя самого в какой-то момент жизни. Любой художник постоянно искушаем запросами социума, которые всегда отстают по фазе от собственно работы художника. Когда художник делает что-то, и это становится – страшное слово – востребовано, естественным образом эта востребованность начинает самовоспроизводиться: от человека начинают хотеть именно того, что он делал. И это не всегда хорошо для этого человека. На квартиру он скопит, конечно, и машину купит, но жизнь состоит не из этого. Когда я говорю, что чего-то не делаю, это лежит в области убегания от мира.
Но чтобы мир ловил-ловил – и не поймал, и не превратиться при этом в неуловимого Джо, который на фиг никому не нужен, стоит иногда делать резкие парадоксальные движения.
Мне кажется, это полезно и хорошо. И то, что я приехал сюда – для меня как раз из разряда таких странных обстоятельств. Не в последнюю очередь я здесь из-за Галины Пьяновой, с которой мы познакомились в Шотландии, когда делали другой проект. С Олегом Жуковским мы в последний раз виделись в Бордо, я очень его люблю и страшно обрадовался, когда мне сказали, что он занят в «Снегурочке». А он страшно обрадовался, когда ему сказали обо мне. Получилась в некотором роде челночная дипломатия.
И как строится ваше с Олегом рабочее взаимодействие?
Здесь дело не только в личных авторитетах и общих корнях в виде Андрея Могучего или Вячеслава Борисовича Гайворонского, а в общем наборе критериев, которые настолько общие, что их даже проговаривать не нужно. Я сразу включил Олега в рабочую группу, где он любезно согласился участвовать и как музыкант, вместе со всеми – и в те моменты, где это было возможно, старался вплетать в процесс его пластическую линию. И группа работала по такому принципу. В музыке есть обширная сфера – не знаю, можно ли её назвать академической, но, наверное, можно – потому что московские банды, занимающиеся такой музыкой, в основном состоят из академических композиторов. Они играют музыку, не всегда записанную нотами, а иногда требующую интерпретации каких-то других вещей для того, чтобы возникала звуковая и временная ткань. Когда я говорю об этом направлении, то всё время избегаю слова «импровизация», потому что в сознании большинства людей оно рождает не совсем точный образ. Импровизация бывает в рамках одного стиля, где у неё есть свой кодекс; импровизационных школ внутри академической музыки много. Но я говорю не о такой импровизации, а о той, которая к своему результату предъявляет те же требования, что и к хорошо написанному академическому сочинению.
Что это значит, поясните?
Представляете себе целый бэнд, состоящий из композиторов? Представьте, как они слушают музыку, и какими критериями измеряют происходящее. А теперь представьте, что они импровизируют и делают это все вместе. Это очень интересный процесс, и возникает своя эстетика, естественным образом уклоняющаяся от попадания в какую бы то ни было нишу.
То есть основной принцип такой импровизации – создать музыку, принципиально не похожую ни на что вообще?
А это и есть основной принцип работы композитора. Даже если ты сочиняешь нотками, ты всё равно придумываешь всю музыку заново. А здесь этот процесс происходит прямо во время музицирования. Есть огромное количество способов прийти к желаемому звуковому и временн