Премьера
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Анатолий Григорьев: «Я зритель, который плачет»
18 июня 2020Татьяна Шипилова VN.ru
Дай руку, друг
— Анатолий, вы в «Старом доме» с 2010 года. Как эти четыре с хвостиком года пролетели, промчались? Что-то построено новое — в себе, вокруг?
— На самом деле я иногда и сам смотрю как бы со стороны на эти годы. Это был очень хороший опыт. Мне повезло: я работаю с прекрасными режиссерами, мне доставались роли большого диапазона. Это время было особо динамичным, подвижным и в физическом плане.
— Да уж: тот же Орест шесть часов на сцене в таких страстях! Или Пер Гюнт. Кажется, на нем места живого не остается к концу спектакля — такие переделки устраивает ему судьба. А артист Анатолий Григорьев другим стал?
— Да, совершенно другим. Более, наверное, думающим... Не просто полагающимся на какие-то природные данные. Теперь я умею копать, так сказать. И буду копать. Я стал задавать себе какие-то другие вопросы… Конкретно с приходом к нам Гали, то есть Галины Николаевны Пьяновой... Мы называем ее, конечно, Галя, потому что Галя не отделяет нас от себя какими-то иерархическими ступенями. Во время постановок она вливается в общую с нами команду и работает вместе, и мы разговариваем с нею, приносим свои предложения. И это очень здорово, что у нас главный режиссер именно такой, который на равных, на тех же условиях. Она сама выходит в спектаклях на сцену, что служит для нас примером и дополнительной поддержкой — режиссер не отсиживается в зале.
— Что самое трудное в актерской профессии на данном этапе вашего самочувствования?
— Честно могу сказать, что сейчас настал период какой-то сверхзанятости. Я участвую уже во втором проекте Сергея Чехова, молодого новосибирского режиссера. Сначала с группой молодых артистов из разных театров мы сделали спектакль «Бешеные псы» по Тарантино. Вроде бы стрелялка, шутка, а по сути — трагичный материал, умирают там абсолютно все... Сейчас Сергей меня позвал еще в один свой проект, называется «Путешествие Алисы в Швейцарию» Лукаса Берфуса. Там поднимается тема добровольного ухода больных людей из жизни. У меня главная роль, роль доктора, который делает эвтаназию.
Самое тяжелое в актерской профессии, говорю о своем личном опыте, — понять, что главное в герое, персонаже. И как только ты это находишь, дальше уже герой сам тебе помогает и ведет тебя, как за руку. Просто берет и ведет с собой. И тогда начинается именно тот кайф, ради которого в принципе актеры и работают.
Жизнь и игра
— Большинство ваших сценических героев — Орест, Пер Гюнт, Гельвер, Джеймс в «Загнанных лошадях» — живут, что называется, на износ. И всегда возникает вопрос: можно ли это играть на технике, на приспособлениях, или все-таки это требует от вас больших затрат?
— Конечно, требует затрат — эмоциональных, физических. Просто нужно не забывать, что это все игра, что мы играем.
— Моя любимая сцена в трилогии, когда ваш Орест мучится, едва выживая от терзающей его совести. Она не только эмоционально пронимает до слез, а еще интеллектуально и духовно — одновременно. А вот когда вы приходите в другой театр, в кино, вы отдаетесь эмоциям или смотрите, как это сделано?
— Вообще, нам профессия портит впечатление от спектакля, от фильма, потому что ты сидишь и думаешь, как он это сыграл, как он сделал: «Ах он негодяй — вот что придумал!» Но, кроме того, я, мне кажется, очень благодарный зритель — если что-то меня трогает, я плачу открыто, пусть не навзрыд, но слез сдержать не могу. Я всегда подключаюсь к тому, что вижу. Очень люблю новосибирскую артистку Светлану Галкину. Я ходил на ее моноспектакль «Оскар и Розовая дама». Я плакал там, как ребенок, как на фильме «Титаник»… До сих пор на «Титанике» плачу. Не знаю даже, как это назвать. У меня девушка была… Да, была (улыбается). Она не плакала. Она никогда не плакала в кино. Я сижу, не могу сдержать слез, она: «Ну это же все кино, все не по-настоящему». — «Я знаю, что кино, что не по-настоящему, ну и что?!» Я очень благодарный зритель, всегда и смеюсь, и плачу. В общем, принимаю условия игры...
— Зато вы можете предполагать, какие бывают чуткие зрители.
— Да, это радует. Я вообще рад, когда приходит полный зал, когда есть люди, которые буквально впитывают происходящее на сцене... В нашем зале зрители очень близко, и ты просто краем глаза видишь лица людей, которые сидят, внимательно слушают, переживают. Или вот, например, как в трилогии, когда мы их сами приглашаем поучаствовать и непосредственно с нами пообщаться. Для нас это дорогого стоит, что люди могут побыть и зрителями, и актерами, лучше понять нас и, может быть, открыться самим.
— Но ведь это рискованно: может открыться и что-то лишнее…
— Да, у нас такое случилось 8 марта, как раз играли «Пер Гюнта». Может быть, спектакль, не совсем подходящий для праздника. Потому что в зале была одна женщина — она сама была театр, у нее был свой спектакль. То есть она разговаривала в голос, вставляла какие-то реплики, высказывала свое мнение. Была такая реплика, я помню: «Ну да, пришли посмеяться в театр… О, праздник отметили, отлично все, отлично».
Шестеро в зале
— А вот рассказывают про тот ужасный экстрим, когда вы и ваши коллеги несколько часов играли трилогию в городе Оби перед шестью зрителями...
— Ну да. Я как эмоциональный человек даже расплакался перед спектаклем. Мне просто было обидно за ребят, за театр. В голове это не укладывалось — ну почему? Мы же не что попало, не какую-то там тухлятину привезли… Когда только приехали, там игралась свадьба. И шутка такая родилась, что все, мол, пойдут на свадьбу, к нам никто не придет. И к нам на самом деле никто не пришел. Может, они правда пошли на свадьбу всем городом?.. Конечно, у нас были потом вопросы к организаторам.
— А вне театра вам со зрителями интересно общаться?
— Да. У меня есть зрители, которые ходили раз за разом на спектакли и стали моими друзьями. Отличные ребята, хоть и занимаются не театром. Им интересно послушать, как происходит жизнь в театре, нам — как живут они. Хотя бывают, конечно, и другие ситуации. Вроде познакомились, и немного стирается грань, что он зритель. Но когда ты начинаешь открываться человеку, замечаешь, что он все равно смотрит на тебя, как на какого-то персонажа. Нет, не клоуна, но ты все равно в его глазах артист. Ну, это серьезная тема…
— Бывает совсем плохой зал? Такой равнодушный, как будто оцепеневший…
— Бывает. И я, конечно, все принимаю на свой счет. Может быть, мы что-то сделали не так. Может быть, что-то как-то не пошло, не выделили главного, чтобы это люди поняли все вместе. Не просто кто-то один, а именно все вместе. Бывало и такое: буквально вчера играли тот же спектакль — нас чувствовали, понимали, а тут — нулевая реакция. Это странно и, конечно, гнетет, когда ты на сцене и вроде бы транслируешь и ожидаешь какую-то реакцию, а ее нет… Ведь существует этот самый обмен энергиями с залом, от этого никуда не деться.
Тишина понимания
— А вот поклоны, это что-то важное для вас?
— Если честно сказать, я само это действо не могу понять. Ну да, я кланяюсь, благодарю зрителей. Но это как бы лишнее... Наша команда молодых актеров постоянно избегает поклонов. Галя удивляется: «Трудно вам, что ли? Первый раз вижу такую труппу, которая не любит кланяться. Что, в чем дело, почему уходите так быстро? Они же еще хлопают...». Но бывает такой спектакль, что даже бы хотелось и совсем без поклонов. Чтобы тихонечко ушли. Спектакль закончился, и все — в тишину бы все и ушло.
— Чего бы вы пожелали зрителям и своим коллегам — этим разным и близким все-таки сообществам — в День театра? Любить друг друга?
— Да, конечно. Любить. Ведь мы вас любим и ничего плохого не хотим сделать — никогда. А еще желаю хороших спектаклей, интересных премьер и изумительных, умопомрачительных актерских работ. И, наверное, постараться, если уж приходить в театр, то искать не развлечения, а размышления, хотя бы поводы для него.
В статье упомянуты:
Люди: