Эльвира Главатских: Мне не интересна роль, если я не могу рассказать ее от себя

— Эльвира Валентиновна, вы родились в Новосибирске, но получать театральное образование отправились в Красноярск. Чем вас не устроило местное театральное училище?
   — У меня своеобразная судьба. Проблемы с поступлением в театральное возникли на уровне семейных отношений. Я из семьи научных работников. Вся такая умная девочка, отличница, победительница олимпиад, золотая медалистка и вдруг заговорила о поступлении в театральное. Папе мое желание показалось смешным: он планировал отправить дочку учиться в МГИМО, а дочка вдруг захотела стать какой-то артисткой. Резко все перечеркнуть и идти своей дорогой я не могла — воспитание не позволяло. Пыталась договориться с родителями, но они меня не слышали. В конце концов поступила на факультет естественных наук в НГУ: у меня был божий дар по химии, и я с легкостью сдала все необходимые экзамены. Готовилась стать биохимиком, но очень быстро поняла, что это не мое. Мои сокурсники были одержимы биологией. Каждый подход к микроскопу был для них открытием. Меня же это совсем не интересовало. Я поняла, что оказалась в чужой среде. Тогда-то и решила написать родителям прощальное письмо, мол, если вы меня не пустите в театральное, то разрушите всю мою судьбу, все мои мечтания и надежды. Вскоре папа поехал в командировку в Красноярск. По возвращении он сказал, что в Красноярске открылся институт искусств, и если уж я так хочу быть актрисой, то должна учиться там. Все-таки там высшее театральное образование, а здесь, в Новосибирске, всего лишь училище. Так мы с папой поехали в институт искусств. Я прошла прослушивание. Преподаватели сказали, что я могу поступать на актерское отделение, и папа долго удивлялся: «Ну надо же? Ну откуда?»
   — Убедившись в том, что вы нашли свое призвание, ваши родители смирились с дочкой-актрисой, приняли вашу профессию?
   — Мама — да. Она как всякая мама всегда выступала за то, чтобы ребенок был счастлив. А у папы и к театру, и к актерской профессии до сих пор прохладное, если не сказать неприязненное, отношение. Раньше я это только чувствовала, а сейчас он в открытую об этом говорит. Я двенадцать лет работаю в театре «Старый дом», а он только один раз побывал на моем спектакле. Недавно я затащила родителей на «Вечера на хуторе близ Диканьки», и папа весь спектакль порывался уйти.
   — Учеба «на артистку» вам давалась легко?
   — Не сказала бы, что все шло гладко и замечательно, хотя я и окончила институт с красным дипломом. На первых порах мне не хватало смелости. Я никак не могла преодолеть зажим, самовыразиться, выплеснуть все, что наболело внутри. Перешагнуть через себя мне удалось уже ближе к окончанию института. Тогда-то и появились и драйв, и кураж.
   — Сегодня драйв и кураж — неотъемлемые составляющие профессии?
   — Не всегда. Иногда случается так, что роль отчего-то не идет. Ты машинально играешь дальше, а сама думаешь об ошибках, которые совершила в предыдущей сцене. О каком кураже может идти речь, если мозг занят анализом? Драйв и кураж появляются только тогда, когда у тебя открыты и чакры, и душа. И не задумываешься о том, что ты что-то не так делаешь.
   — То есть расхожее утверждение, согласно которому мозг актеру только помеха, не лишено основания?
   — Бывает и такое. Проработав немало лет в театре, я стала разделять актеров на три категории. В первую входят актеры-марионетки, которые обладают хорошей пластикой, движением, речью, но способны выполнять только волю режиссера. Есть артисты-творцы, к каждой роли подключающие голову, чтобы внести что-то свое. Себя я отношу к этой категории: мне не интересна роль, если я не могу рассказать ее от себя. К третьей категории относятся артисты-художники. Они включают в своей игре режиссуру и рано или поздно переходят в эту профессию.
   — Вернемся к вашим университетам. Окончив институт искусств, вы не спешили возвращаться Новосибирск?
   — В то время в вузах существовало такое понятие, как распределение. Выпускники института должны были отработать два года в одном из театров Красноярского края. Меня распределили в Ачинский драматический театр, где я проработала больше нормы — целых четыре года. Затем уехала в Омск, позже перешла по приглашению в Красноярск и только потом оказалась в Новосибирске. Дело в том, что главный режиссер «Красного факела» Алексей Серов давно приглашал меня к себе, но я не решалась оставить свои роли. В Красноярске у меня были хорошие, интересные работы, а Серов не предлагал ничего конкретного. Я долгое время сомневалась, раздумывала. Пока думала, Серова уволили. Поэтому в родной город я вернулась совсем по другому поводу — рожать ребенка. Во время декретного отпуска зашла в «Красный факел». Директор театра Галина Булгакова сказала, что возьмет меня и без Серова. Я пообещала, что выйду из декретного, как только сыну исполнится два года. 15 сентября у ребенка был второй день рождения, а 16-го числа я уже стояла на пороге «Красного факела». Начала работать, но как-то не сложилось. Ушла Булгакова, ушел тогдашний главный режиссер Олег Рыбкин, ушла и я.
   — В театр «Старый дом» вас пригласил тогдашний главреж Семен Верхградский, или это было исключительно ваше желание?
   — В управлении культуры мне предложили перейти из «Красного факела» либо в «Глобус», либо в «Старый дом». Я не люблю многонаселенную труппу и большие пространства, поэтому сразу выбрала камерный театр с уютной сценой. С Верхградским, кстати, мне по существу так и не удалось поработать.
   — В «Старом доме» вам пришлось доказывать свое право на место под солнцем?
   — Пришлось. В то время в театре царила такая удушающая атмосфера. Был костяк двух-трех талантливых артистов, на которых строился весь репертуар. Всем остальным отводилось очень скромное место. Сейчас, как мне кажется, в нашем театре свободная, демократичная обстановка. На каждый спектакль проводится кастинг. Можешь пройти его и попытаться доказать свое право на роль.
   — Принято считать, что любой актер мечтает встретить своего режиссера. Вам удалось встретить своего постановщика?
   — В моей жизни было несколько этапных режиссеров. Первым был режиссер из Украины Богдан Белинский, ставивший когда-то в Ачинском драматическом театре. Работать с ним сначала было невероятно сложно. Он говорил мне: «А теперь играй так, как будто руку положила в хлористый кальций». По интонации я могла представить, что от меня требуется озноб, дрожь, нерв какой-то, но что это значит на самом деле — я понять не могла. Через два года мы стали очень хорошо понимать друг друга, и мне удалось сыграть у Белинского много интересных ролей. Потом судьба принесла мне встречу с режиссером Михаилом Кольцовым. Он был главным режиссером Омского ТЮЗа, потом попал в тюрьму и написал там книгу, по которой поставили фильм. В спектакле Михаила Яковлевича «Где живет домовой» я исполнила свою первую возрастную роль: играла мать-пьяницу, которая сдала в детдом двоих детей. С этим спектаклем мы побывали на гастролях в Новосибирске, где меня увидели и Галина Булгакова, и руководство Омской драмы, пригласившее меня на работу в Омск. В Омском драматическом театре я встретила режиссера-шведку Марию Фрид. Это был мой первый опыт работы через переводчика и первый опыт столкновения с совершенно другим менталитетом. А еще была очень интересная роль. Мы ставили «Ночь трибад» Пера-Улофа Энквиста, рассказывающую о взаимоотношениях Августа Стриндберга, его первой жены Сири фон Эссен и ее любовницы Марии-Каролины Дэвид. Впервые в своей карьере я сыграла лесбиянку. Сегодня я бы не обратила на ориентацию героини никакого внимания, сфокусировавшись на судьбе, но в то время мне как простой советской девушке это было непонятно, чуждо. Режиссер все время повторяла: «Ну, что тут непонятного? Лесбиянка и лесбиянка. Когда женщине комфортно жить с другой женщиной — это нормально!» Но я так и не смогла ее до конца понять. Работая над пьесой о Стриндберге, мне захотелось играть самого Стриндберга. Вскоре Мария Фрид вновь должна была приехать в Омскую драму, чтобы поставить «Фрекен Жюли». Я очень хотела сыграть заглавную роль, хотя прекрасно понимала, что в этом театре исполнить роль Фрекен Жюли мне не дадут.
   — Закулисные козни?
   — Это был тот период, когда молодых девушек играли заслуженные 50-летние артистки. Поэтому когда мне позвонили из Красноярска и предложили сыграть Фрекен Жюли на сцене Красноярского драматического театра им. Пушкина, я сочла это даром судьбы, знамением божьим… и покинула Омск. В Красноярске «Фрекен Жюли» ставил теперь уже знаменитый режиссер Григорий Козлов. Он был режиссером кукольного театра, и «Фрекен Жюли» стала первой его работой с профессиональными драматическими артистами. О работе с Григорием у меня остались очень хорошие впечатления. Репетировали мы странно. Не понимали его совершенно. Скорее — верили на слово. Но когда дошло до соприкосновения душ, все встало на свои места. Я впервые встретилась с таким глубоким погружением, такой тонкой игрой на уровне поворотов и взмахов ресниц, и поняла: это — мое.
   — Театр «Старый дом» принес вам памятный опыт взаимодействия с режиссерами?
   — В «Старом доме» мне встретились два режиссера, которые произвели на меня впечатление. Это Александр Нордштрем времен работы над спектаклем «Дом Бернарды Альбы». Меня поразила тогда его западноевропейская система работы, когда все выверено до мелочей, просчитано и разложено по полочкам. И Линас Зайкаускас — режиссер, которого я очень понимаю и уважаю.
   — Так сложилось, что именно в спектаклях Линаса Зайкаускаса вы сыграли две знаковые, как мне кажется, для вашей актерской карьеры роли — Аркадину в «Пяти пудах любви» и Карлу в «Ночи Гельвера». Вы со мной согласны?
   — Конечно. В моей жизни накопилось много того, что я смогла вложить в эти образы. И Аркадину, и Карлу я делала из себя. Но если «Ночь Гельвера» Линас ставил именно на меня, то в «Пяти пудах любви» мне изначально отводилась роль Полины. Я сама подала заявку, прошла кастинг и была допущена к роли. Фактически мне предстояло играть саму себя — актрису во всех ипостасях. Это многоликая и объемная роль: женщина-мать, женщина-актриса, женщина-сестра, женщина-любовница, наконец просто женщина. Роль получалась хорошо, мы репетировали, разбирали. Проблемы стали возникать тогда, когда приехала Алферова. У нее уже был опыт работы над этой ролью, поэтому она старалась перетянуть одеяло на уже созданный и отработанный ею образ. Линас не спорил с народной артисткой, но зачем-то пытался натянуть на меня то, что предлагала Алферова, будто забывая о нашей работе. Меня это возмущало, раздражало. Потом все разрешилось само собой. Алферова играла так, как ей хотелось, а я играла так, как мы задумали с Линасом. И я очень благодарна судьбе за эту роль. Это — мое. Я люблю такие объемные, чуть порочные образы.
   — Чем вас притягивает порок?
   — Положительные роли очень постные. А порок играть интересно — в нем есть что-то загадочное, цепляющее. Здесь главное понять и простить. Я никогда не выступаю прокурором своих ролей. Всегда — адвокатом. Пытаюсь разобраться и вынести оправдательный приговор. Взять, к примеру «Карлу». Она — положительная во всех смыслах, но пьеса построена так, что и в ее поступках приходится искать оправдание. Здесь на первый план для меня выходит тема взаимоотношений с ребенком. Моему сыну сейчас 14 лет. Это очень сложный возраст, и, миновав его, очень важно сохранить собственное мнение. Важно не поддаться влиянию толпы или более сильного человека. Важно уметь отстоять свою позицию, сохранить привитые родителями ценности. Моя героиня — очень сильная женщина. Чтобы переломить ситуацию, не поддаться разрушительной силе окружения, эта хрупкая, одинокая женщина берет на душу страшный грех — убивает своего ребенка. Я нахожу Карле оправдание, но сама бы я так поступить не смогла.
   — Ваш сын видел этот спектакль?
   — Ребенок хорошо относится к моей профессии, но в силу возраста я не могу приглашать его на многие мои спектакли, в том числе и на «Ночь Гельвера». Он пока еще не разделяет маму-актрису и персонаж. Для него это — единое целое. Ему кажется, что мама и в жизни может себе позволить все, что делает на сцене. Сын очень чувствительный, переживательный, и если мама делает что-то на сцене не так, то «ай-ай-ай, мама, как же ты могла»?
   — Вы удовлетворены своей актерской судьбой?
   — Конечно, есть еще немало ролей, которые я бы хотела исполнить. Я бы хотела поиграть Достоевского, Стринберга, Уильямса. Но я довольна своей судьбой. Я совершенно не жалею, что когда-то кардинально изменила свою судьбу. У меня до сих пор сохранился какой-то космический восторг к своей профессии. Я благодарна театру за радость, удовлетворение, удовольствие и загадки, которые он мне все время подбрасывает. Для меня в мире существует три чуда — рождение ребенка, музыка и театр. Я люблю, обожаю театр и не перестаю удивляться тому, как из ничего — из разговоров, жестов, взглядов — вдруг возникает нечто удивительное и прекрасное.
   — Мы встречаемся накануне вашего юбилея. Для вас юбилейная дата несет особое значение, или это всего лишь очередная цифра?
   — Юбилейная дата пришла ко мне неожиданно. Лет двадцать назад я думала, что в таком возрасте даже не живут. Я представляла себя умудренным опытом преподавателем театрального института, в окружении внуков. С атрофированными желаниями, возможностями и так далее. Но все произошло совсем не так. Я прекрасно живу и не ощущаю возраста, а мой мозг отказывается понимать, что у него какой-то серьезный юбилей. В моей жизни все всегда происходило немного позднее, чем у простого обывателя. Я позднее поступила в институт, позднее вышла замуж, позднее родила ребенка. Наверное, и к юбилейной дате приду тоже позднее.
   — Какой спектакль вы готовите к юбилейному бенефису?
   — Я все еще не могу определиться. Сейчас у меня две важные роли — Аркадиной и Карлы. Но оба спектакля, в которых я эти роли исполняю, психологически тяжелы и не дарят ощущение праздника, которым должен быть наполнен бенефис. А комедийные спектакли, которых немало в моем репертуаре, — для меня уже пройденный этап. Пожалуй, я хотела бы сыграть мелодраму. Например, «Любовные письма».

В статье упомянуты: