Premier
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Андрей Бутрин: мне нравится всё настоящее
15 february 2018Светлана Фролова «Один & дома»
Андрей Бутрин: мне нравится всё настоящее
Андрей Бутрин о художественном училище, Чечне, собственной «социопатии» и грядущей премьере «Старого дома» «Sociopath».
Андрей Бутрин. Актер. Окончил Новосибирское театральное училище по специальности «Актер драматического театра и кино» (1999 г., педагог - Борисова Л.Б.), доцент кафедры актерского мастерства и режиссуры Новосибирского государственного театрального института. Работал в новосибирском театре «Старый дом» и «На Левом берегу».
– Есть такая известная байка, мол, все актеры мечтают сыграть Гамлета. Как у вас с такими желаниями?
– Наверное, такая байка существует. Но ко мне лично она никак не относится. Потому что я трезвомыслящий человек, в том числе и актер. Потому что актер – (а актер тоже человек все-таки, нужно стремиться оставаться человеком) – должен трезво определять свои возможности в рамках театрального пространства. Рамки своего использования, что ли. Поэтому у меня претензий на Гамлета не было никогда в жизни.
Про художественную школу, пьющих педагогов, ГИТИС и географа
– Я заразился театром в подростковом периоде, где-то в седьмом классе школы. До того, когда я попал в драматическую студию, учился в художественной школе. Но мне не хватало усидчивости.
Когда тебе задают на лето 365 карандашных эскизов – вот это количество меня всегда убивало. То есть до художественной школы я любил рисовать, а когда попал туда, разлюбил это дело.
Я вообще не люблю насилие, четкость, отчетность – подай вот столько и станешь (наверное!) художником. Короче говоря, с художественной школой у меня не сложилось. С баянами, аккордеонами и фортепьянами – тоже. Почему-то все эти педагоги жестоко пили. Один педагог просто пил одеколон. А что касается тетеньки по фортепьяно, я всегда приходил и видел записку: «Я на похоронах», «Я на свадьбе», и пр. И все это было просто изо дня в день. А когда рассказывал дома, родители мне не верили.
А вот в драматической студии, у нас наоборот был чудесный педагог. Она училась в ГИТИСе, у Покровского, на «музыкальном театре». Звали ее Наталья Алексеевна Лексенкова.
В студии все было непринужденно и весело. Мы ставили какие-то рассказы Зощенко, водевили… «Беда от нежного сердца». Короче, я туда бегом бежал. И это был первый раз в жизни, когда меня никто не заставлял заниматься чем-то вне школы. Это был такой МОЙ мир, приятная компания. И я понял, что все это вообще мне очень близко. Мне нравится, когда люди смеются. Когда мы вышли на публику, меня это заразило… попало в меня.
А потом, уже после школы, я попал в наше Театральное училище. Где был такой режиссер Гранат. И вот, он меня посмотрел. Посмотрел, потому что у папы был друг – актер Ромашко. И вот, мне сказали, что надо попробоваться. Я пришел к Гранату, и тот сказал: «Я вас возьму на второй курс». Но это же было театральное училище! Меня бы сразу забрали в армию…
Поэтому я поехал в ГИТИС. Понял, что Гранат меня берет, и, на всякий случай (да, мы все это делаем) поехал в Москву. А в ГИТИСе был такой чудесный педагог Владимир Левертов.
О том, что он чудесный, я узнал, правда, гораздо позже, когда учился уже на заочном факультете. И вот, я туда поехал, весной. Там набирали одновременно две мастерские – Касаткина и Левертов. А Левертов, он похож немножко на Ролана Быкова – тоже невысокого роста.
Что касается Касаткиной – здесь все понятно: я же в кино ее видел. И я сразу как-то туда лыжи намылил. А тут выходит какой-то дядечка: «Вы приезжайте, – говорит. – Сдавайте экзамены в школе и приезжайте ко мне сюда». Позже понял: так он намекнул, что возьмет.
А я в это время один в Москве. Накопил денег самостоятельно и жил в гостинице. Ничего не соображал… в таком случае нужен человек, который поможет, объяснит. Потому что в Москве ты какое-то насекомое, микроб. Никто ничего не посоветует. Ни один человек не сказал: «Конечно, иди к этому педагогу, это же такой чудесный мастер». Я ... приехав уже летом, сдал экзамены в школе, и пошел к Касаткиной. А к Левертову даже не завернул. Идиот.
Москва. Везде очереди… Короче, там я, естественно, не прошел. Потому что у Касаткиной (как мне говорили потом взрослые люди) курс был набран давно.
Набирали они каких-то очень статных барышень: двухметровых с гитарами. С академическими внешностями. Для меня они казались очень взрослыми людьми. Но у каждого педагога свои вкусы и своя перспектива развития. И все равно есть какое-то видение актера, и материла, который он набирает.
Поэтому с Левертовым я промазал. Приехал сюда и поступил в Пед: нужно было как-то отодвинуть армию.
И окончил естественно-географический факультет.
Про КВН, театр миниатюр Харитонова и Борисову
– В этот период я активно работал с эстрадными артистами. У нас когда-то в городе был театр миниатюр Харитонова. Такой театр миниатюр со своим репертуаром: они ездили с гастролями по всему Советскому Союзу.
Там были очень неплохие артисты. Группа с двумя актерами – Ольга Теплова и Алексей Коротаев, – называлась «Смех гарантируем». А директор их – Олег Зубаков, который всю жизнь проработал в филармонии, возивший артистов, был отцом моего одноклассника. Где-то меня в школе увидел и сказал: мол, давай к нам. Будешь ездить.
И вот, я, пять лет обучаясь в Пединституте, ездил с этими актерами. Ездили по близлежащим городам и области. И для меня это был таким глотком воздуха, потому что между нами, учеба в педагогическом институте – это было не мое.
Биология мне давалась легче – все-таки это такая наука о жизни. Все живое. А химия – совершенно неведомая для меня область. Меня выручали КВН-ы, смотры самодеятельности: бурная творческая жизнь процветала в Педе. Нас награждали путевками на юг.
И когда я уже заканчивал Пед (он тогда уже стал университетом) у нас был концерт с нашими эстрадниками в сегодняшнем зале Каца. И Ольга Теплова, ведущая этого коллектива, пригласила Любовь Борисовну Борисову – легендарную личность и педагога нашей театральной сибирской школы – на этот концерт. И опять же, Борисова увидела меня и говорит: «Я бы вас взяла в театральное училище».
А потом… потом я год служил в армии – в ансамбле песни и пляски Сибво.
Про Чечню, салюты и письма
– Началась война в Чечне. Я загремел с концертами туда. Это был очень интересный опыт – у меня даже есть справка, что я участвовал в зоне военных действий.
Там было шесть концертов в разных местах. У меня иногда бывает даже желание об этом написать…очерк написать. Зафиксировать, короче. Но может, это и не нужно. Я же актер. Мне, безусловно, помогало восприятие окружающей действительности через призму актерского романтического восприятия.
Представляете: едем мы ночью на этих БТР. Вокруг солдаты с автоматами. Мы в военной форме. А я смотрю на это чудесное небо, на эти звезды. И летают ракеты. Мне тогда казалось: какой-то салют или что-то вроде… Конечно же, я не понимал, что идет война. Ощущение страха было только перед началом поездки: несколькими самолетами летели. Потом приземлялись, приземлялись, приземлялись…
Потом мне передали много писем. Телефонов. Я звонил материям – из новосибирской области были ребята, которые просили позвонить, сказать, что их сыновья находятся уже за линией фронта. Что они скоро приедут домой – живые и здоровые. Реакция на той стороне трубки была замечательная…
И вот, когда я уже отслужил в армии, звонит мне моя подруга, с которой мы участвовали в этих КВНах, в Педе. Она училась на иностранных языках. И в драматической студии мы с ней занимались. И она говорит: «Андрюха! Набирает курс Борисова. Я хочу поступить в театральный, а ты не хочешь пойти со мной?» К этому времени я уже знал Борисову: мы с ней виделись, и я много о ней слышал.
А в этом ансамбле мы служили с артистом театра «Глобус», Славой Кимаевым. И уже в середине этой службы – февраль месяц, 1995 год, у нас было увольнение. Помню, он говорит: «В «Красном факеле» будет бенефис такой замечательной женщины!»
И я посмотрел этот спектакль, поставленный режиссером Серовым «Загадочный мир театра». И вторая часть была, непосредственно, ее бенефис. Мощнейшее впечатление. У меня до сих пор есть видеокассета: это было прекрасно… Там играл Владимир Лемешонок, Татьяна Классина. Неизгладимое впечатление.
Я до сих пор так воспринимаю театр: мне симпатичны спектакли, где талантливо играет масса людей. Где все концептуально. Но в то же время, я считаю, что театр строится на каких-то персонах, личностях. Притягательных личностях.
…После этого я понял, что армия надо мной уже не висит, я свободен и могу поступать в училище. Не вообще в училище, а конкретно к Борисовой. Я к ней пришел. Четыре года учился у этого матера, которого люблю до сих пор, и считаю очень талантливым педагогом.
Это был ее последний курс.
Про театр «Старый дом», «На левом Берегу» и изменения
– После обучения я сразу пришел в театр «Старый дом». Это был 1999 год. Меня пригласил Семен Яковлевич Верхградский. Но об этом я узнал не непрямую от него, а от Ирины Серебровской. Которая у нас на курсе тоже ставила спектакль.
Ира в то время уже училась на режиссуре, у Хейфица. И она меня агитировала в «Старый дом». А я был всегда такой свободный человек всю жизнь. Никогда не привязывался.
У меня, кстати, нет ощущения ущербности от того, что я живу в провинции или наоборот – оттого, что я нахожусь в Москве. Говорят, можно объездить весь земной шар и изучать мир. А можно опуститься в лужу и открыть в ней целый мир. И это мое кредо: не важно, где ты творишь. Это может быть вообще какой-то подвал. Но сейчас я абсолютно уверен, что это должно тебе доставлять удовольствие. Никакого насилия быть не должно. Если ты прокручиваешь себя через мясорубку – тогда отказать. Ты должен получать какое-то удовольствие, кайф от участия в творческом процессе.
– Помню время, когда были одним из самых занятых актеров «Старого дома». А потом куда-то исчезли. Куда? Что произошло?
– Я много раз исчезал. Мне что-то не нравилось – мог уйти… Так складывается жизнь. В «Старый дом» я пришел в связи со спектаклем «Акт». Мне близка была эта эстетика – такой современный интересный театр. Хотя я всегда тяготел к академической драме. Мне нравится, например, то, что делает режиссер Юрий Бутусов. И театр Фоменко мне тоже нравится. Мне нравится все настоящее. Разное. И я, как актер, себя видел бы и там и сям.
Я понимал. Что какая-то жизненная боль вложена в этот спектакль… «Акт» меня сильно задел и зацепил. И поставил его Сережа Бобровский. Следом он собирался ставить «Служанки». Мне сказали, что режиссер хочет меня занять. И у меня сразу вопросов не было.
Потом я понял, что разные могут быть постановки. Кстати, тот период в «Старом доме» был прекрасен еще и тем, что очень много было приглашенных режиссеров. Театры же разные бывают: где-то все ставит один режиссер. Мне нравилось, что очень много было постановок от разных режиссеров.
Тогда во главе стоял Верхградский. У него проходили пара постановок в год. И он был, кажется, доволен таким положением вещей. Была жизнь... Театр был живой. Она и сейчас там есть.
– Так почему исчезали-то?
– Раза два исчезал. В первый раз я ушел на несколько месяцев. Причиной стали взаимоотношения: для меня важно сохранение хотя бы мнимой, но человеческой свободы. Мне нравится, когда меня уважает. Этого всем нам хочется.
Актерская профессия предполагает полное смирение. А я тогда была еще такой парень резвый. И если что не так – мог легко и свинтить. Но через пару месяцев меня позвали обратно: нелепый был случай, уход на пару месяцев. А вот потом было интересней: поступил в ГИТИС на заочный факультет на курс Михаила Вартановича Скандарова вместе со Стасом Бернвальдом и Светой Галкиной. И уже полтора года учился. В то время менялось руководство театра.
– Честно говоря, мне не очень понятно, зачем нужен был ГИТИС…
– Понимаете, я человек ведомый. Как я попал, вообще, в ГИТИС? Мне сказали: «Что ты тухнешь в «Старом доме?». Езжай, учись». А потом оказалось, что нельзя сохранить и работу, и учебу в ГИТИСе. Нужно что-то одно выбирать.
Прикинул: денег особо нет. Или бросать ГИТИС, или театр. В общем, я вынужден был уйти. Это было горько и больно. Я собирался ехать в другой город, к тому же Сереже Бобровскому.
Но тут случайный звонок композитора Анатолия Дериева. Он как раз устроился музыкальным руководителем в театр «На Левом берегу». Звонит, и говорит мне: «Андрюша, тебя ждет Валерий Чумичев».
…Актеры должны нормально жить и спать. У всех дети, семьи. Я вижу как бьются люди на каких-то корпоративах и халтурах – все это не от хорошей жизни. Просто чтобы выжить. И я считаю, что это должны понимать люди, которые заинтересованы или не заинтересованы в актере. Если есть сознательная цель кого-то уничтожить – ну, отберите у него этот кусок хлеба. Копейки, на которые он существует.
Мои приходы и уходы из «Старого дома» были связаны исключительно с материальной стороной вопроса. Это печально. А с другой стороны, чего умирать?
Я поиграл в «Левом берегу» два года. Валерий Чумичев дал мне возможность выжить. Правда, потом я опять сказал: «Хочу вернуться в «Старый дом». Чумичев обиделся, конечно. Но делать нечего: я снова вернулся. Меня всегда туда тянуло.
Скажу так: я человек, который часто что-то менял. Но я не люблю этого делать. Люблю устойчивое состояние, привыкаю ко всему. Те изменения, которые в моей жизни происходили – я их не хотел.
Про режиссеров и общие взгляды на жизнь
– С какими режиссерами у вас строились отношения наиболее конструктивно, на ваш взгляд? Почему?
– Со всеми. Я ладил со всеми абсолютно. Даже с самыми сложными. И с нежностью вспоминаю о каждой работе, потому что мы создаем какие-то миры. У каждого своя эстетика. И у каждого свои какие-то заморочки. Каждый неспроста берется за тут или иную пьесу. А актер – знай свой огород и не мешай режиссеру.
Это как ассистенты у хирурга. Тебе говорят: скальпель, зажим, тампон. А у тебя такая роль: тампон подай вовремя. И это будет твоя задача. С особенной нежностью я, конечно, вспоминаю Сережу Бобровского, спектакль «Служанки».
– А какие-то общие взгляды на жизнь в работе помогают?
– В каких-то моментах, да – помогают. А вообще, режиссеров надо беречь. Потому что их работа гораздо сложнее, чем у актеров.
– Вы первый раз работаете с Прикотенко?
– Да. Встречаясь с Оксаной Ефременко и с Антонидой Гореявчевой, я обронил как-то: мол, если вдруг пригодится актер моего возраста, вы имейте меня в виду. Я бы что-нибудь порепетировал.
И тут вдруг, в прошлом году, весной, Антонида Александровна звонит мне и говорит: «Ты говорил, что можешь поучаствовать в каких-то наших проектах. А ты не хочешь встретиться с режиссером?» Когда? Сейчас. Через полчаса приехал в театр. Встретился с Андреем Михайловичем. Пообщались.
На следующий день я пришел, он мне предложили почитать на репетиции роль. Я прочел. И он тут же говорит: «Рад, что Андрей в нашей компании».
Я благодарен Антониде Александровне и Оксане Ефременко, потому что это, скорей всего, произошло не без их участия.
…Важно, когда режиссер находит своего актера. Общность должна быть какая-то: я думаю, это, прежде всего чувство юмора. Вот когда ты приходишь на первую встречу с режиссером, что можно проверить? Как человек выглядит? Как одет? Но основа – это чувства юмора. Которое либо сходится с твоим. Либо…
Я очень рад, что все сложилось, и мы начали репетировать.
Конечно, благодарен еще и Важенину с его антрепризой. Это, конечно, отдельная история. Можно к этому относиться пренебрежительно – мол, коммерция… У нас много антреприз в городе. Люди работают. Опять же мы со Светланой Галкиной так работали – была возможность какого-то выхлопа. А тут, захотелось, работая со студентами, как-то НЕ ПОТЕРЯТЬ. Потому что антреприза – это, в первую очередь, деньги. А репертуарный театр – это творчество, и все что угодно, только не деньги.
В «Старом доме», во-первых, очень нравится компания. Я же не просто так побежал на встречу с режиссером, а потому что я посмотрел ряд его спектаклей. И мне очень нравится команда, которая там сложилась.
Молодая команда – Толя Григорьев, Лариса Чернобаева (с которой мы много работали с 2000 года). Мне нравится то, что я вижу на сцене. А «Вишневый сад» Андрея Михайловича я посмотрел уже после того, как с ним встретился. Раньше видел только «Саня, Санька, Александр…». И еще я очень рад, что мы репетируем на разных площадках – в частности, в лофте «Подземка».
Про то, что происходит в лофте, гороскутеры и «эту пьесу»
– Происходит ощущение свободы: Андрей Михайлович отпускает артистов на волю. Но, в то же время, абсолютно точно знает, чего он хочет. Репетиция – это исключительное удовольствие. Я это вижу во всем.
Андрей Михайлович, на мой взгляд, человек очень современный. Я больше такой ретроград. Но на каждой репетиции я думаю: «Боже мой. Если я вписываюсь в концепцию, это же прекрасно!» Если бы было какое-то противоречие, я бы в этом и не участвовал. Но для меня это не перестает оставаться удивительным.
Рэп, баттлы… я все это вижу, но это не значит, что все это мне близко. Oxxxymiron – это вообще для меня как иностранный язык. А что касается самих репетиций, там есть какая-то свобода, как будто это вовсе и не репетиция. Какая-то домашняя атмосфера. Простая.
Для меня важно сотворчество, когда режиссер дает возможность почувствовать тебе себя таким же умным и талантливым. Когда он не возводит себе такой пьедестал, на котором многие преждевременно бронзовеют и превращаются в памятники. И становятся мертвыми. И театр становится мертвым. Мне кажется, что то, что делает Андрей Михайлович – это живой театр.
Приехал чудесный Андрияшкин, и репетиции с ним – это вообще отдельная тема. Потом приезжает Прикотенко, все это отсматривает. И все это происходит кантиленно. Сам Прикотенко становится на этот гироскутер и на нем катается… У Прикотенко нет отдельного режиссерского трона.
– Вы там так и будете на гироскутерах?
– Не знаю. Насколько я понимаю, картинка – какой-то мир, – соберется, когда будет уже все готово.
– Времени-то осталось немного.
– Немного, в марте премьера. Но в театре всегда и все так делается.
– Вам приходило в голову, что вы когда-нибудь будете связаны с этим персонажем?
– Нет. А сейчас я понимаю, что в компании этих персонажей мне только и играть этих папаш…по возрасту. А может, и старше. Потому что так органично все… Впрочем, я стараюсь найти что-то общее с собой.
Во первых, я в восторге от пьесы, которую написал Прикотенко. Я просто ржал в голос, – потому что она очень смешная. И он тоже говорит, что должно быть смешно. И через это трагично.
Потом – использование ненормативной лексики… Я это обожаю. Первое, о чем он меня спросил: «Как вы относитесь к мату?». А я к нему отношусь чрезвычайно положительно. Я так и сказал. Это создает такой… бульон. Впрочем, весь мат мы из пьесы все-таки уберем. Но останется все также интересно.
Про социопатов и полезные зависимости
– Социопатия – термин психопатологический. Вам по жизни встречались социопаты? Можно ли с ними как-то сосуществовать, на ваш взгляд?
– Я считаю, что с возрастом становлюсь типичным социопатом: не люблю компанию, шум. Не очень люблю людей.
– Не путаете социопата с социофобом?
– Ну, любимая мною Татьяна Толстая называет себя социопатом. Она же не больной человек.
– Наверное, она слегка иронизирует.
– Я тоже. Но я не люблю людей. Люблю животных. В частности, собак. Людей с возрастом перестал любить. Может, социопат – это такой вектор. Я кстати, прошел тест, который сделал «Старый дом». И сейчас, согласно нему, нахожусь на пути к социопату.
– У большинства социопатов есть определенные зависимости. У вас есть?
– Нет. Я стараюсь их избегать… Физиологических у меня нет. Я понял, что восстанавливает меня только природа: люблю уединение. У моих родителей дом в деревне, куда я уезжаю летом со своими собаками и там живу. Это, кстати, становится уже зависимостью.
– Это здоровая потребность.
– Да. Потребность в тишине, опять же. Край деревни. На краю деревни – дом. А дальше только горизонт, лес, и внизу речка. И когда все это еще вечером, в тумане – ты в этом молоке открываешь окно, и тишина такая, что звенит в ушах… Это зависимость. Но это прекрасная зависимость. Это восстанавливает.
И мы с вами придем к выводу, что некоторые зависимости могут быть даже полезными. Потому что то, что мы называем в жизни «движухой», когда мы среди людей – мы себя гробим. А зависимость от деревни может, например, благотворно влиять на здоровье. И на психическое, хотелось бы верить. И возбудить к жизни.
Хотя, когда ты потом приезжаешь по осени в город – очень тяжело в первые дни.
Светлана Фролова
Фото предоставлены Андреем Бутриным, из архива
The article mentions:
Peoples:
perfomances: