Берегите ваши лица: «Дачники» Горького, версия 2023

Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

Берегите ваши лица: «Дачники» Горького, версия 2023

09 january 2024
Жанна Зарецкая Журнал «Театр»

Минувшей осенью в новосибирском «Старом доме» появился ещё один спектакль, имеющий прямое отношение к сегодняшней реальности. «Дачники» Никиты Кобелева по пьесе Дмитрия Богославского, радикально переработавшего текст Горького, лишились обличительного пафоса и превратились в искреннюю попытку исследовать феномен «как будто бы культурных людей» в России образца первой четверти XXI века.

«Дачники» Горького, в которых главные герои: адвокат, инженер и писатель – пьеса, что называется, с судьбой. И это не только про богатую историю постановок с основательными режиссёрскими именами: Бабочкин, Товстоногов, Штайн, Херманис, Марчелли. Это и про исторический и литературный контекст. Неистовое недовольство Горького интеллигенцией, выбравшей обывательский комфорт, вместо протеста против кровопролитной для России Русско-японской войны и обнищания страны, превратило пьесу в целом едва ли не в памфлет. Мало того, это был яростный выпад против слишком мягкого в отношении интеллигенции Чехова: и сами образы, и реплики в «Дачниках» откровенно пародируют героев и тексты Чехова. Скандальная премьера «Дачников» в ноябре 1904 в петербургском Театре Веры Комиссаржевской после демонстративного ухода «мирискусников» чуть не вылилась в манифестацию поддержки писателя (позже Горький утверждал, что никогда не чувствовал в такой мере собственной социальной значимости).

После читки «Дачников» в апреле 1904 года в МХТ жена Чехова Ольга Книппер писала Антону Павловичу: «Тебе я скажу, что это ужасно. Не чувствуешь ни жизни, ни людей, сплошная хлёсткая ругань, проповедь. Мне было тяжело за Горького». Примерно в том же духе высказался артист Иван Москвин: «Вообще меня Горький удивил, никакой любви к людям. Холодный. Жестокий. Ужасно досадно». Понятно, что писали это актеры, «крещённые» Чеховым, и в литературной дуэли принявшие сторону любимого автора, а после смерти Чехова три месяца спустя, в июле 1904, на целый год Горького отвергнувшие вовсе. Но всё же про полное отсутствие любви к героям и холодность они были правы – и побороть этот канон, предписывающий в России ставить пьесу как злую сатиру, не удалось даже Товстоногову, автору постановочной формулы «Горький – чеховским способом». Товстоногов с его любовью к эпиграфам, определяющим позицию режиссера относительно сюжета спектакля, начинал своих «Дачников», выпущенных в БДТ в 1976 году (то есть в разгар застоя) с диалога сторожей, перенесенного из середины пьесы. «Дачники – все одинаковые. За пять годов я их видел – без счету, – говорил один из сторожей в исполнении Анатолия Гаричева. – Они для меня – вроде как в ненастье пузыри на луже… вскочит и лопнет… так-то». А дальше уже Олег Басилашвили (адвокат Басов), Олег Борисов (инженер Суслов), Владислав Стржельчик (писатель Шалимов) включались в игру в полном соответствие с идеей Товстоногова создать спектакль «о бездуховности в широком смысле этого понятия» – живописуя (и, надо сказать, с блеском) отъявленных циников и пошляков.

Пишу я всё это к тому, что «Дачники» новосибирского «Старого дома» интересны прежде всего тем, что им удалось, не избегая социальной остроты и абсолютной узнаваемости персонажей, из этого канона выломиться. Дмитрий Богославский сделал всё как драматург, а Никита Кобелев как режиссёр, чтобы уйти от обличительной интонации и попробовать честно разобраться, что произошло с персонажами, рожденными в СССР, взрослевшими в период ларьков, где торговали всеми товарами «прожиточного минимума»: от трусов до водки и чипсов, ходившими на оппозиционные митинги в начале нового века, а потом как-то незаметно для себя принявшими условия системы и достигшие степеней известных. И потому, для начала, в пьесе Богославского по мотивам горьковской нет никакой «глупой дачи», построенной наспех каким-нибудь предприимчивым Лопахиным, продуваемой всеми ветрами и со скрипучими полами. А есть большой загородный дом в элитном коттеджном поселке – свидетельство и символ правильно сделанных выборов, приведших к полному комфорту. А на сцене есть дополнительные места для публики, так что получается, что четверть зрителей спектакля находится буквально внутри новенькой дачи адвоката Басова – Евгения Варавы и его жены Варвары – Альбины Лозовой. Собственно, новоселье – и есть повод для того, чтобы гости съехались на дачу.

На фото — Евгений Варава в роли Басова и Анатолий Григорьев в роли Шалимова в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Люди собираются вполне приличные: давний друг хозяина дома инженер Суслов, который теперь весьма успешен в строительном бизнесе – Виталий Саянок с женой-актрисой Юлией, которую играет недавно перешедшая в «Старый дом» из «Глобуса» Анастасия Белинская, помощник Басова Замыслов – начинающий артист Дмитрий Иванов, многократно разведённый известный писатель Шалимов (инсценировка его предпоследнего романа «пожаром идет по всем театрам страны», а экранизацию последнего в формате сериала показывает главный телеканал страны) – Анатолий Григорьев. Также приглашены соседи: старшая подруга хозяйки дома, педиатр Марья Львовна – Наталья Немцева, доктор Дудаков – Андрей Сенько с супругой, домохозяйкой и матерью его пятерых детей Ольгой – Ларисой Чернобаевой и молодой человек по фамилии Рюмин, в новой версии пьесы не праздно шатающийся, а занимающийся общественно важной профессией журналиста – Александр Шарафутдинов. Наконец, есть родня: брат Варвары Влас, еще один референт адвоката – Тимофей Мамлин и сестра Басова, перформерка Калерия, увлекающаяся йогой, кришнаизмом и астрофизикой – Наталья Пьянова. Позже, для участия в домашнем спектакле (типичная халтура современных артистов), за который отвечает Юлия, появится её коллега, господин Семенов – его играет молодой Арсений Чудецкий, успевший стать очень заметным, а местами и незаменимым звеном в этой труппе. Вот, собственно, и всё: вместо сторожей – ЧОП, вместо кухарки – кейтеринг. Зато всех можно рассмотреть крупным планом.

На первый взгляд, люди все, вроде бы, при деле и – большинство – при деньгах, делить им особенно нечего. Более того, налажена взаимовыручка: адвокат помогает и инженеру – чтобы несчастные случаи на стройке не имели последствий, и писателю – улаживать бумажные дела с бывшими женами. Бедный родственник, шурин, занимается сносной работой – судебной бюрократией, зарабатывая на жизнь своим трудом. Соседи ни в чем непристойном не замечены. Но что-то пошло не так – и вечеринка, обещавшая быть вполне расслабляющей и для всех приятной, превратилась в выяснение отношений, переросшее в скандал, и могла бы закончиться трагически, но обернулась, как водится, фарсом.

На фото — Александр Шарафутдинов в роли Рюмина в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Художник Нана Абдрашитова умеет создавать такие функциональные декорации, которые при этом ещё и рассказывают о людях, в них обитающих. Всё первое действие я и те, кто предпочел сидеть на сцене, провели в еврогостиной, соединяющей в себе кухонное пространство, где каждая склянка – еще и элемент дизайна (ремонтом явно занималась жена Басова), а барная стойка с внешней стороны представляет собой книжный шкафчик (культурные люди, как и было сказано), – это всё у стены справа, и уютный островок для отдыха с диваном и креслами – в центре. Все, что происходит за пределами этой гостиной, но внутри дома, включая и веранду, выводится на большой двухсторонний (для зрителей в зале и на сцене) экран над сценой, раздвигая игровое пространство (видеохудожник Илья Старилов). Художник по свету Игорь Фомин проявил свой всегдашний класс, и использовал множество световых точек, чтобы помещение имело максимально естественный вид, а ощущение театральности исчезло.

Режиссер Никита Кобелев строит действие так, что знакомство с персонажами вызывает, как минимум, интерес. Первой на сцене (после пролога на экране, где с подачи Марьи Львовны случился спор о необходимости социальной ответственности у каждого человека) появляется хозяйка, Варя – Альбина Лозовая, хрупкая, изящная женщина с подростковым обаянием. С первых её движений – порывистых, неприкаянных, хотя она находится в своем доме, – ощущается её досада пока не понятного свойства, но как-то сразу веришь, что её печаль не случайна. А после первых двух диалогов – с назойливым Рюминым и с мрачным шутником, братом Власом, и вовсе начинаешь воспринимать её как индикатор здешней эмоциональной атмосферы. Примерно такое же моё зрительское доверие вызывали и её Настасья Филипповна в «Идиоте», и её Анна в «Карениной» предыдущего главрежа Андрея Прикотенко, который и пригласил Альбину в труппу ещё студенткой. Словом, ты как зритель не сомневаешься, что, раз эта молодая женщина, как кажется, готова расплакаться, кто-то определенно не прав – и тебе немедленно хочется в этом разобраться. Есть на свете такие предельно честные, прямые люди, которые категорически не способны притворяться. Вот этот взгляд на мир «дачников» Вариными глазами – крайне удачная находка режиссера. В дальнейшем, на протяжении трех часов остальные герои будут, даже в отсутствие Варвары, пытаться с ней объясниться или перед ней оправдаться, извиниться. Отчаяние или даже простое огорчение в таких глазах будет пострашней любого суда. И есть еще одно удивительное свойство у этой Вари: даже произнося по сути своей обличительные речи, она никогда не скажет «ты» или «вы» виноваты, а всегда будет говорить «мы», осуждая (когда до этого дойдет до этого) себя прежде всего.

На фото — Евгений Варава в роли Басова и Альбина Лозовая в роли Варвары в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Когда есть такое зеркало, как Варя Альбины Лозовой, другим артистам можно спокойно занимать позицию адвокатов своих героев – пытаться понять, где, когда и почему произошел их личностный сбой. Первый акт – это и есть череда жанровых эпизодов, в которых персонажи, находясь уже на определенном градусе релаксации, проявляются максимально искренне, но это та искренность, про которую один офисный менеджер в одной пьесе (той, что до определенных событий «пожаром шла по всем театрам страны») говорил: «Но, учтите, завтра я буду всё отрицать». Семейные сцены в такой ситуации наиболее показательны – тут наружу вся подноготная, тут обычно ничего не изображают. И что же? Выясняется, что у каждого из героев – свой ад. Басов – Евгений Варава, каждым жестом – широким, хозяйским, каждой деталью одежды – ковбойской шляпой, шортах и футболкой «павлиньих оттенков», желтого, зеленого, синего, – изо всех сил пытается утвердиться (в своих и чужих глазах) как альфа-самец. И вроде бы имеет полное право: дом – его, все гости – его потенциальные клиенты. Он и бороду густую отрастил для солидности. Но стоит ему громко сказать какую-нибудь бестактность – и Варя вместо того, чтобы не заметить, как подобает жене миллионера, реагирует так, как музыкант с абсолютным слухом, услышавший фальшивую ноту: даже если она не говорит ни слова, вся её фигурка непроизвольно сжимается. Но, бывает, что и вырвется у неё: «Сергей, ну ты-то куда?!» И это будет означать только одно – что он опять не лучший в условной референтной группе. И тогда доминировать остается только по рецепту из знаменитой книги Франса де Вааля «Власть и секс среди обезьян», который, собственно, и предложил применять понятие «альфа-самца» к человеку: повалить Варю на диван. Но до страшного дело не доходит, и не только потому, что культурный слой у нашего адвоката оказывает не настолько тонок, а еще и потому, что, несмотря ни на что, у него не получается испытать к жене хотя бы маломальскую агрессию или раздражение – только обиду. И чувства у обоих друг к другу еще вполне живы. Поэтому предельный накал разряжается сразу, как недоразумение. А вместо извинений достаточно на строгое Варино «Теперь иди и позови гостей для финального развлечения», ответить послушно «Иду. Зову».

На фото — Анастасия Белинская в роли Юлии и Виталий Саянок в роли Суслова в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Мучительные, но близкие до неразрывности отношения каждой пары выверены режиссером и артистами так детально, что по этому спектаклю можно было бы написать учебник по этике и психопатологии семейной жизни. В паре Сусловых очень точной и тонкой в своей сокрушительной женственности актрисой Анастасией Белинской сыграна невозможность для Юлии простить мужу давние измены, невозможность не устраивать ему изощренную пытку с применением всех актерских талантов героини (а Юлия здесь таланлива), невозможность в качестве мести не спать с юнцом Замысловым. В этой Юлии нет непорядочности (формулировка, бесспорная для Товстоногова), она так же растеряна перед жизнью, как и Варя: не антипод её, а, скорее, сестра по несчастью. В ней тоже жива беззащитная девочка, которой в этом мире неуютно и холодно, несмотря на внешний комфорт. Только если Варя – это девочка, которая убегала от вечно пьяного отца в ларёк к матери, где получала 20-минутное счастье в виде пачки чипсов Lays со вкусом лука и чупа-чупса со вкусом кока-колы, то Юле и с мамой не повезло: рассказав ей о взглядах учителей-мужчин, от которых она «почему-то краснела», 12-летняя школьница услышала в ответ, что «должна научиться этим пользоваться». А тут муж с такими же взглядами и бессчетными изменами. Актриса Белинская играет так отчаянно, словно отстаивает твою героиню перед присяжными, и ей тоже веришь. И то, что в качестве кредо своей стратегии мести этому миру за ту шестиклассницу она избрала афоризм Жванецкого «Красиво жить не запретишь, но помешать можно», тоже работает на неё. Но тут важно, что и Суслов – Виталий Саянок не пытается делать вид, что невиновен, что все его преступления – дела разгульной юности, и с кем, мол, не бывает. Наоборот, он удивляет своей покорностью, с которой сносит Юлины пытки. Так можно себя вести, только если внутренне, без всякого принуждения признал, что такие преступления срока давности не имеют. И в его слезах (подлинных), в его истерзанности до последнего предела (в какой-то момент кажется, что он действительно умрет, если сейчас же не проглотит горсть антидепрессантов) местами проявляется такая полная безысходность, что не сочувствовать ему невозможно. Он не врет, когда, глядя на дуло Юлиного пистолета, говорит: «Ну, давай!» В этой паре есть какой-то натурально достоевский надрыв, какая-то кромешная любовь.

На фото — Андрей Сенько в роли Дудакова и Лариса Чернобаева в роли Ольги в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

В семье врача Дудакова – Александра Сенько, не столь преуспевшего в плане благосостояния, но зато, в контрапункте с тремя бездетными «героями времени», нарожавшего уже пять наследников, всё попроще. У актрисы Ларисы Чернобаевой – роскошной Гертруды из «Социопата» того же Прикотенко, – роль на предельное сопротивление, которая сыграна ею отлично. Её Ольга на первый взгляд – безмозглая истеричка со следами былой красоты, но постепенно сквозь налет распущенности и агрессивной бестактности (токсичных симптомов, вызванных бокалом вина на фоне предельной усталости от постоянных тревог за детей), проявляется прежняя Ольга, знавшая другого Сергея Басова, человека с идеалами и мечтами, и сама вместе с Варварой мечтавшая совсем об ином. Но, спустя время, опять истерика до визга – и тут же хладнокровный диагноз, выставленный самой себе: «Да, баба, ну и что?» – с вызовом, но и с чувством вины, но не перед мужем, глядящим на неё с печальным недоумением, а перед собой прежде всего.

И есть еще одна пара, которая возникает на наших глазах, в процессе спектакля, когда младший брат Варвары Влас вдруг объясняется в любви женщине, годящейся ему в матери – той самой Марье Львовне, которая терроризирует окружающих требованием «возвести случайный факт своего бытия в степень общественной необходимости». И кажется, ничто не может помешать двум этим симпатичным людям построить отношения, лишенные патологии: умнице Власу, которому Тимофей Мамлин дарит всё своё пробойное обаяние и внутреннюю честность, как у сестры, лишенному в детстве домашнего тепла, избиваемого до полусмерти отцом-алкоголиком, обрести, наконец, женскую заботу и нежность, а Марье Львовне впервые в жизни испытать счастье быть любимой. И какая разница, сколько кому лет? Чай, начало XXI века – не конец XIX, и с предрассудками можно бы расстаться, но героиня Натальи Немцевой впадает в ступор и панику одновременно, и весь её социальный пафос, выраженный, в частности, фразой: «Сейчас стыдно жить личной жизнью», – оборачивается всего лишь бегством от самой себя. И точнее всего её позицию сформулирует именно Ольга Дудакова, заработав еще несколько положительных очков: «Кажется Марья Львовна не хочет брать на себя ответственность за кого-то конкретно, поэтому решила – за всех, за нацию». Фактически это обратный вариант бессмертной формулы Конфуция: «Если хочешь изменить мир – начни с себя».

На фото — Тимофей Мамлин в роли Власа и Наталья Немцева в роли Марьи Львовны в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

С героями-одиночками тоже всё не идеально. Вот ведь знает третий из «красиво живущих», писатель Шалимов – ещё одна снайперски точная в смысле попадания в образ роль Анатолия Григорьева, – что дурацкая родилась у Басова идея: чтобы ему, Шалимову, приударить за Варей с целью отвлечь её от тоски, всё дальше уводящей её от мужа, но всё же соглашается – уж очень заманчиво пополнить таким редким женским экземпляром свою донжуанскую коллекцию. И это не единственный его компромисс с совестью: когда он просит у Басова помочь ему присвоить в качестве наследства квартиру давно брошенной жены, он выглядит как «застенчивый воришка» Альхен Ильфа и Петрова. Этот Альхен практически непрерывно мерцает в Шалимове-Григорьеве, и потому он ступает неслышно, по-кошачьи мягко и осторожно в своих белых тапочках, и потому говорит не как трибун, а тихо, словно цедя слова сквозь тонкие губы, достигая таким образом сразу двух целей: во-первых, люди начинают вслушиваться, и возникает эффект гипноза, а во-вторых, в любой момент можно отказаться от своих слов, если результат будет не тот, какого ожидал – убедить человека, что он ослышался. И, видимо, этот приём всегда прокатывал, вот только Варя – ох уж эта Варя – гипнозу не поддалась и ударила с размаху в болевую точку: «Вы какой-то неловкий соблазнитель». И тем не менее, этот Шалимов – тоже талантлив, и в этом его сила. О том, что не просто так его тексты бьют рекорды востребованности, свидетельствует его острая самоирония. Снимая красную хипстерскую шапочку и смело демонстрируя Варе свою лысину (на месте прежней восхищавшей её шевелюры), он тут же и диагноз себе выставляет: «Скользкий я стал». И остроумнее и точнее не скажешь. Не случайно человек со стороны, приезжающий подзаработать актер Арсения Чудецкого, сходу принимает его за своего, за иллюзиониста, а, поняв ошибку, объясняет её: «У вас такое лицо, будто грим». И с этого момента тема маски и лица, которая прежде возникала точечно – когда исключительная женская интуиция Юлии заставляла её запеть про желание «примирить две половины души» ВИА гры, или когда перформерка Калерия предложила Юле сделать совместный перформанс «про то, как люди живут одну жизнь, а на самом деле другую», – становится доминирующей.

На фото — Альбина Лозовая в роли Варвары и Анатолий Григорьев в роли Шалимова в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Калерию Наталья Пьянова играет вовсе не глуповатой старой девой, пишущей графоманские стихи, а молодой самодостаточной женщиной, интригующей экстравагантными нарядами и философским образом мыслей. Во втором действии она, нарядившись в голубой костюм с капюшоном, из которого торчат иглы (видимо, это антенны для прямой связи с космосом) устраивает-таки собственный перформанс, где выглядит сегодняшней мировой душой, явившейся просветить собравшихся на предмет базовых понятий астрофизики. Во всяком случае, её сравнение космической «черной дыры», ограниченной «горизонтом событий», с сегодняшним индивидом, поглощенным собственной жизнью настолько, что границы её он в принципе не может пересечь, выглядит весьма остроумным, тем более, что в финале Калерия призывает верить в теорию Стивена Хокинга о том, что черные дыры не вечны, и это должно внушать надежду. Но занятный мир Калерии служит убежищем только для неё, это её своеобразная «дача», гораздо менее угрожающая достоинству, чем дача реальная, для постройки которой требуется, по выражению Власа, «оборачивать совесть в крупные купюры». Окружающие же, обижая нежную душой Калерию, отказываются верить даже в то, что после скандалов на освободившееся от негативной энергии места приходит чистая энергия космоса – достаточно просто сесть, сложить пальцы в определенный мудру и произнести «Омммм». Даже попробовать не хотят.

На фото — Наталья Пьянова в роли Калерии в спектакле «Дачники» © Виктор Дмитриев

Остается познакомиться только с журналистом Рюминым. Кажется, он нужен в сюжете только для того, чтобы продемонстрировать антипода удачливого человека. Это такая епиходовщина: герой всё делает не просто не так, а до абсурдного предела этого «не так». Ему мало влюбиться в хозяйку дома, он еще и агрессивно требует взаимности, и в этот момент у него случается носовое кровотечение. Но именно потому, что артист Александр Шарафутдинов играет его на грани фола, но не перешагивая эту грань, он местами вызывает даже некоторую симпатию. Добавлю, что журналистам не стоит обижаться: в финале, где Рюмин с призывом «Think positive!» приставит пистолет ко лбу, выяснится, что работает он в отделе прогнозов погоды.

В пьесе Горького герои перманентно репетировали спектакль, но так его и не дореперировали, и не сыграли. У Никиты Кобелева всё второе действие: спонтанный, выплеснувшийся вместе с эмоциями всех героев спектакль. Контрапунктом к первому действию выглядит и обстановка от Наны Абдрашитовой и Игоря Фомина: весь мир «Дачников» они превратили в театр: портал собран из металлических ферм, есть и бархатный красный занавес, который висит не по центру, а сбоку, чтобы зрители, сидящие с двух сторон подмостков, могли видеть идентичную картинку. Софиты безжалостно ярко высвечивают каждое из лиц, и героям ничего не остаётся, как стать невольными исполнителями импровизированной пьесы, где каждый должен произнести монолог без фальши, от имени персоны, человека, потому что врать в луче софита все равно, что плевать против ветра. У Толстого в «Воскресении» один из героев на вопрос, кто он, отвечал «человек» – и оказывался единственным в своем роде, потому что остальные герои рапортовались социальной ролью. Незапланированный спектакль начинается после планового – «капустного» пересказа истории любви хозяев дома, прерванного на половине, поскольку страсти к тому времени уже достигли точки кипения. А триггером для взрыва становится внешне очень спокойная речь Варвары, которая, наконец, нашла два критерия для оценки происходящего: достоинство и ответственность – и, поверив ими всех и, в том числе, себя, выставила всем «неуд», который вкупе с «дачниками» превращается в «неудачники». Свою оценку героиня Альбины Лозовой объясняет исчерпывающе: «Мы арендовали маски, которые носим, и теперь расплачиваемся за это каждый месяц, каждый день, каждую минуту. Мы даже не можем назваться романтиками, потому что заложили наши чувства в залог статуса и положения».

Тихая эта речь производит эффект оглушительного взрыва. И из-под масок, которые, казалось, намертво приросли к лицам, начинают выглядывать даже не прежние молодые люди с идеалами, а… дети. У Горького Марья Львовна, призывая всех героев к ответственной позиции, говорит: «Дети прачек, кухарок, дети здоровых рабочих людей – мы должны быть иными! Ведь еще никогда в нашей стране не было образованных людей, связанных с массою народа родством крови…» – в том смысле, что масса темного народа, страдающего от своей необразованности – не абстракция, а родные люди. Сегодняшняя Марья Львовна выходит на подмостки с мотком колючей проволоки, найденной на участке, и выглядит школьницей, пытающейся вывести нужную формулу в режиме реального времени, стоя у доски – Влас Тимофея Мамлина, хоть нам и приходится в одном из эпизодов видеть его слезы, в этом спектакле явно взрослее своей дамы. Текст про народ наконец-то звучит у Марьи Львовны не как роль, маска, не как затверженный лозунг, а как открытие. Метафора необразованности как тюрьмы – важный нюанс: всеобщее образование, равные возможности – фейк для манипуляций, который пора разоблачить. Фактически Марья Львовна повторяет слова одной исключительно социально ответственной российской журналистки: «Пока наши сверстники в Рубцовке Алтайского края режут цветмет, стоят на бензозаправках, мы учимся, учимся, учимся. Они идут в армию, мы – в университет. Знаете, почему нам общество дает эту возможность? Чтобы мы смотрели назад и вперед и прокладывали путь, а если этот путь окажется неверным ловили свою страну на краю пропасти». Вдохновленная любовью Марья Львовна вместо нравоучений теперь задает вопросы. В частности, вопрос «Можно ли наплевать на тех, кто остался по ту сторону проволоки?». И тут же она придумывает единый образ для поколения, чей вход во взрослую жизнь пришелся на 90-е, то есть детство прошло там, в фальшивом насквозь СССР: дети в леопардовых шапках.

Вот эти дети и выходят на подмостки для дачного спектакля, и каждый монолог превращается во встречу со своим внутренним ребенком, которой давно не случалось. Один – мальчик из села Верхненовокутлумбетьево Оренбургской области, который стал студентом, когда мать уволили по сокращению, а отец – 8 месяцев без зарплаты (Басов). Второй – мальчик, который делил с братом сникерс под линейку и слышал от матери: “только бюджет, платное не потянем”» (Суслов). Из троицы «хозяев жизни» только Шалимов сохраняет хладнокровие и помалкивает, по обыкновению ускользает от волнительных для него ситуаций. Его внутренний монолог в этот момент, кабы мы могли его прочесть, видимо, совпал бы с текстом «красного графа» Алексея Толстого: «Я циник, мне на всё наплевать! Я — простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и всё тут. Моё литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Чёрт с ним, я и их напишу! Только не думайте, что это просто». Практически этот текст произносит в спектакле другой персонаж, менее сдержанный Суслов, после того, как получит «неуд» ещё и от Марьи Львовны за то, что «плюёт» на погибших в результате несчастного случая двух рабочих на стройке. Текст Суслова у Богославского, как и у Горького, тянет на манифест целой социальной прослойки. В интернете сохранилась запись горьковского варианта монолога Суслова, который в спектакле Товстоногова произносил Олег Борисов, демонстрируя полное хладнокровие и феноменальную бессовестность. Виталий Саянок выплескивает наболевшее, и его горячечная речь выглядит попыткой оправдаться и одновременно обвинить. Кого? Как обычно, время и обстоятельства, но именно национальные обстоятельства, так что монолог этот, пожалуй, разойдется на цитаты: «91-й, 98-й, 2008-й, 2014-й, 2022-й. Всё! Моя рука превратилась в кулак! Вот так! И оттого жизнь наша, как по волнам, каждые 7-10 лет. Только вынырнешь, тебя снова накрывает! Не успел воздуху набрать – на дно! И снова всплываешь – год, два, три!». Именно в его речи единственный раз за спектакль звучит слово «интеллигенция»: «Либерализм, интеллигенция, демократия… я уже в конце девяностых, когда студентом был, все эти модные слова сказал, и цену им знаю. Да, я философствовал! Пока не понял, что законы демократии работают только в условиях демократии. А потому – это всё враньё. Всё это – мёртвое… всё – ложь!» А дальше – по Горькому: про «отдохнуть и пожрать» и про «рядового русского обывателя», но без цинизма, а с вызовом, с болью, с подростковой позой.

Мне думается, что драматург, режиссёр и актёры могли бы подписаться под словами Вениамина Смехова про одного из его героев – писателя Глебова, сыгранного им в любимовском «Доме на набережной»: «Это был не злодей какой-то, который очень талантливо и зло вспоминал свою молодость, – я играл со зрителями, глазами, интонацией и жизнью говоря только одно: вы смотрите на меня как на отрицательного героя, а кто из вас другой? Кто в этой стране другой? Вы все такие же, как я». Пожалуй, нет в «Дачниках» Кобелева такого персонажа, с которым я хоть раз не солидаризировалась бы. Что не отменяет того факта – и это, пожалуй, главный месседж спектакля, – что тот зазор, который образуется между маской и лицом, заполняется только пошлостью в самых разных её проявлениях: от отношения к женщине как «низшей расе» до публичных деклараций любви к родине, сложенных из пафосной банальщины, от сплетен по поводу чужих чувств до бесстыжего выбалтывания чужих тайн, etc. И тогда лицо в этой замкнутой системе тоже меняется необратимо. Кстати, роль актера в исполнении Арсения Чудецкого в свете разговора о масках, обретает философский смысл. Всем своим видом воплощая знаменитую фразу классика «Артист горд!», господин Семенов, вышагивая во фраке, транслирует немудреную, но бесспорную мысль: если хочешь носить маску, не рискуя достоинством, иди в актеры и делай это профессионально.

Финала у спектакля два. Один – фарсовый: тот самый, где Рюмин вздумает стреляться ровно в тот момент, когда хозяин дома Басов – Евгений Варава, попробует вернуть ситуацию в формат добрососедской вечеринки с лежаками и вином. Спойлер: не получится ни того, ни другого. А второй финал – интерактивный. На экране горят окрестные леса, то есть пожар подбирается к дому, но на протяжении всего действия герои оценивают эту катастрофу исключительно с точки зрения угрозы личному комфорту – дороги перекрыты, выбраться в город невозможно. И тут Анатолий Григорьев от лица Шалимова обращается напрямую к зрителям в фирменно шалимовском стиле: вкрадчиво, чарующе, объясняя, что пьеса, которую публика сейчас увидела – по сути документалистика (Богославский в самом деле писал текст с привлечением реальных размышлений актеров о героях и о нынешней реальности), и что каждый может оказаться объектом интереса писателя, так что к жизни своей стоит относиться серьезно: чтобы, «если уж попасть на театральную сцену, так в каком-то человеческом виде». И тот факт, что говорит это комичный по сути персонаж, уничтожает всякую назидательность, так что происходящее воспринимается как игра, предполагающая в качестве фидбэка личный и непубличный ответ зрителя на вопрос: что делать, когда где-то что-то глобально горит в прямом и переносном смысле, а ты, на первый взгляд, ничего не можешь с этим поделать? Мой ответ такой: можно, как Влас – Тимофея Мамлина, читать людям стихи хороших современных поэтов (Влас выбирает Веру Полозкову, но вообще выбор современной актуальной поэзии в России, к счастью, довольно большой). Можно – как Замыслов – Дмитрий Иванов, который во время несовместимого с жизнью детдомовского детства пытался повеситься на дверной ручке на шнурках от ботинок, но его откачали, – просто встать и уйти, если зашел не туда. А можно просто упорно в публичном пространстве называть черное – черным, а белое – белым, ради сохранения критериев нормы, потому что во времена катастроф даже приличным людям иногда начинает казаться, что всё не так однозначно. А каков ваш ответ?