Иудушка Головлев был одним из моих самых ярких подростковых кошмаров. Не Фредди Крюгер, конечно, но он, вызываемый в снах моим богатым воображением любительницы чтения, так страшно и неотрывно выплывал ко мне из темноты в пятнистых тенях, что я немела и бессильно погружалась в его «ласковые глаза». И вот столько лет спустя почти тот же Иудушка из моих снов возник из погреба-люка на сцене театра «Старый дом».

 

Режиссер Сергей Федотов к авторскому прочтению этого классического произведения подошел уважительно и стилистически точно. Герои спектакля живут – страдают – умирают в исторически узнаваемых интерьерах русской дворянской усадьбы ХIХ века. Верю, что перед таким иконостасом замаливали помещики свои прежние грехи перед тем, как совершить новые; за таким столом с кружевной скатертью читала письма от городского сына-мота властная мать семейства Арина Петровна (Вера Сергеева); под такими потемневшими портретами предков на крепких деревянных стенах металась тень безумного отца Владимира Михайловича (Ян Латышев). И вот когда я как зритель начинаю верить режиссеру с первых минут разворачивающегося передо мной действия, тогда и становлюсь очень податливой к метаморфозам собственных эмоций и сознания.

 

В этой постановке, как и в своих детских снах, я безропотно следовала за Кровопивушкой-Иудушкой в исполнении Анатолия Григорьева. Именно он – неоспоримый для меня центр этого сценического мироздания, вкрадчиво-хищно-пластичный, мягко-жуткий, кошмарно-притягательный. Именно он, со своей «каиновой печатью» убивца (пусть и не обагрившего руки кровью) своих братьев, сыновей, племянниц , со своими автоматически быстрыми крестными движениями, сопровождающими каждую подлость, втягивает в свою неотвратимую сеть-удавку так, что рука невольно тянется к горлу – ослабить, не дать себя задушить, подобно другим беззащитным героям.

 

Ибо нет защиты от «злого демона» семьи Головлевых его братьям, бывшим лихим военным, смерти в лицо смотревшим. Степану (Леонид Иванов) и Павлу (Тимофей Мамлин). И росли-то они вместе, и «милый друг маменька» особой любви к Порфирию не испытывала, не заблуждаясь на счет его «мелкопакостной» натуры, а вот переиграл-победил под прикрытием «молитвенного стояния» братьев Иудушка! Завладел и фамильным имением Головлевым и почти всем семейным капиталом. Ничем, ни маменькиным тарантасом, ни двумя коровками не брезгуя! И вот из надрывно-беспомощного крика Павла, не способного отогнать от своего смертельного ложа набожного братца Иудушку, прорастает то ужасающие понимание, что нет спасенья от таких «законников-кровопивушек». Да еще крестным знамением «прикрытых». Полтора века прошло, а изменилось ли что на Руси?..

 

Ох, живуч-могуч этот «последний представитель вымороченного рода»! Ждут денег от папеньки сыновья? Надежды юношей питают? Напрасно! Наложит руки на себя лишенный финансового обеспечения безответный сын Володя (Станислав Кочетков), который «неправильно понял милого папеньку» про свое желание жениться. Разобьется об отцовский отказ возместить проигранные казенные деньги карьера и жизнь офицера Пети (Виталий Саянок). И только холодный пот со лба утрешь, услышав иудушкины приговоры-причитания «Ах, Володя, недобрый ты сын! Видно не молишься Богу за папу!». И душой так брезгливо вздрогнешь – как ласково-то подтолкнула отцовская рука к краю бездны. Подтолкнула и закончила в полете молитвенный жест. Аминь!

 

Что уж после братьев-сыновей про бедных сироток-племянниц говорить! Эти устремившиеся на свет провинциальной театральной рампы, как бабочки к огню, наивно-восторженные Аннинька (Софья Васильева) и Любинька (Анна Матюшина) были изначально обречены на недолгий век лишением наследства от бабушки и дядюшек. Одна на могилу отверженной самоубийцы при дороге, другая на быструю смерть у некогда семейного очага. Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать? Так ведь не крепостные крестьянки, а урожденные дворянки. Кабы небольшое наследство, да, приданое, глядишь, и пошла бы новая веточка дворянского Головлевского рода. Но нет живого ростка там, где ничто не ускользнет от ласково-удавливающего взгляда Иудушки! Где уж таким нежным созданиям и пытаться!

 

Цепенея душой и даже отчасти телом к концу спектакля, вроде уже закругляешь неизбежное «всё мертво, все мертвы», ан, нет. Вот же она молчаливая и столь гибкая, проворная, скользящая, что даже иудушкины сети не по ней! Улитушка (Валентина Ворошилова). Вот чей единственный взгляд – быстрый, хитрый, цепкий – истинный противник взгляду кровопивушки. Вот он, новый, росток-дичок в старом дворянском гнезде. Не благодетельный, не изукрашенный высокими душевными порывами, «себе на уме», знающий свою выгоду. Улитушка – не Лопахин в юбке, конечно, но все-таки антииудушкино противоядие. Вот за нее глазом-эмоцией и зацепилась в финале, чтобы всплыть со дна омута головлевского кошмара! Всплыть и «самой об себе подумать»: а не нацепляла ли и я, вырываясь из детских кошмаров, по жизни каких-никаких «иудушкиных семян»? Не распознать, не затоптать ли их, пока не меркнет свет, пока горит свеча?…