Манифест театрального вожака

Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

23 march 2018
АНТОН ВЕСЕЛОВ "КОНТИНЕНТ СИБИРЬ"

Ближайший уик-энд в Новосибирске пройдет под знаком Шекспира. В «Старом доме» сегодня состоится премьера спектакля "Sociopath/Гамлет". Это не просто свежее прочтение, это своего рода манифест нового главного режиссера театра АНДРЕЯ ПРИКОТЕНКО. Корреспондент «КС» встретился с постановщиком-реформатором, чтобы узнать о новой «начинке» привычных стен.

— Андрей Михайлович, театральное здание, равно как и долгая история театра, сковывает развитие «Старого дома». Недавний статус Облдрамы, как мне кажется, предполагал определенную «народность» и доступность для понимания — шлейф этой универсальности все еще стелется. Хотя каждый главный режиссер, безусловно, «гнул палку» в свою сторону. В конце 80-х — начале 90-х, скажем, театр был центром «камерной классики», а в 2010-х стал экспериментальной базой для молодых режиссеров и сценаристов, родиной смелых фестивальных проектов. На элитарность, премиальность театрального «продукта» намекают и «новые вводные» — заявленные премьеры и возвращение зданию его первоначального «кирпичного» облика, и неизменные — размер сцены и зрительного зала театра. Как вы будете действовать?

— Мы будем действовать таким образом: хочется, чтобы театр продолжил развиваться в сторону современного искусства. Но, может быть, это современное искусство переводить из области элитарности в область общедоступности. Мы хотим, чтобы на современное искусство пошел массовый зритель. Вот это, если в двух словах сказать, такая цель и такая задача.

Как это объединяется со штукатуркой? Так и объединяется: вообще, все новое — это хорошо забытое старое. Вот мы внимательно следим за современной драматургией. На мой взгляд, появилась очень интересная современная драматургия, целое течение, целая волна последнего десятилетия. Но есть такая странная вещь. Появляются драматург Данилов или белорусский драматург Иванов и их произведения — «С Училища», «Человек из Подольска» или «Сережа очень тупой» — они созданы по законам классического драматургического произведения. Но поскольку это современная тематика, живой современный язык, то она сразу становится современной драматургией. Вот это какой-то наш путь — соединение лучшего, что приобрел российский театр. И наша замечательная универсальная система Станиславского, и наш психологический театр, и современная театральная культура. Кстати, из старого это не только Станиславский, но и то наследие, которое досталось нам от Брехта и от Гротовского.

Я хотел бы, чтобы наш театр был неким универсальным театральным организмом, который мог бы реализовывать вообще любые задачи, но сложные! Современное искусство, если надо, классический театр — пожалуйста. Если мы будем делать современные спектакли, это же не означает, что мы не будем делать классические спектакли. Просто есть некая направленность. Самое главное, что это современная драматургия.

— Театр «Старый дом» — маленький, камерный. Нет необходимости приводить в него каждый день 600 человек. И в этом смысле массовый зритель все равно сегментирован для театра. Есть ли какой-то идеальный зритель в этом отношении?

— По поводу массовости я хочу сделать маленькую пометку. Когда я сюда ехал, казалось, что 160 человек — это ерунда. А оказывается, наполнить зрительный зал даже на классическую постановку «Вишневый сад», хоть и сделанную не вполне классически, не так уж просто. Сказывается то, что мы на отшибе, что про театр мало знают в Новосибирске.

Я бы хотел, чтобы мы были общедоступны, для всех возрастов. Но это каждый режиссер так скажет, потому что хочется, чтобы тебя все понимали. Но сегмент — это, конечно, молодежь. Интеллигентная молодежь, какая-то новая интеллигенция, которая есть не только в Новосибирске, но и вообще в России, какой-то такой выделенный класс. Это не хипстерская история, хипсторюги отошли уже. Сейчас есть категория «от 16 до 35» включительно, когда такие люди в зрительный зал приходят, я чувствую, что наши спектакли им становятся доступны и понятны. Мы же ориентируем спектакли на себя, и получается, что ты этому поколению, этому сегменту наиболее понятен. Если бы на «Я здесь» шел старший возраст, и просто не унять было, я бы с радостью сказал: мы сориентированы на людей взрослых, нормальных, не надо нам эту молодежь, они воспринимают наши передовые вещи просто «на ура». Но такого ведь нет. Поэтому ориентируемся на тех, кому мы доступны. Мы ведь хотим обратной связи, чтобы зритель тебя понимал и давал отклик.

— Sociopath/«Гамлет» уже взволновал общественность. Во-первых, вы замахнулись на самого нашего, во-вторых, судя по афише, «под удар» попадет весь культурный базис нашего времени, в-третьих, ради этого спектакля вы перестраиваете зал, переписываете Шекспира, обращаете актеров в рэперов, в-четвертых, агрессивно и ярко рекламируете предстоящую премьеру. Так будет с каждой постановкой театра? Или только с вашими собственными? Это манифест нового руководителя или попытка примирить кассу и мятущуюся душу философа от театра?

— Это, конечно же, попытка примирить кассу и мятущуюся душу. Я очень надеюсь на то, что этот спектакль окажется все-таки популярным, что на него пойдет зритель. Он такой достаточно раскрытый для зрителя, достаточно зрелищный получается. Его просто очень интересно будет смотреть. А что касается манифеста — да, манифест. Я хочу, чтобы Sociopath стал программным спектаклем этого театра, переломным моментом в истории этого театра, некой путеводной звездой нашего нового направления. Относительно рэпа и прочего — ну, это просто такой язык времени. Я вообще считаю, и говорю про это все время, что рэп — это новая поэтика. В этом ритмическом стиле люди нашли применение своему поэтическому дару. И таких очень много, это целое явление. В Новосибирске, между прочим, огромное количество людей, которые пишут тексты. У нас в спектакле четверо артистов написали суперталантливые тексты для этих рэп-композиций. Рэп — это же просто ритм на самом деле. Ритм, чтобы ты мог дальше какими-то удивительными ритмическими композициями говорить текст.

— Манифест содержательно можно описать или это история, выраженная спектаклем, языком театра?

— Это синтез, как это сейчас принято, разных жанров, приемов — и медиа, и рэп, и пластический театр. А с точки зрения человека и его содержания, что для меня действительно очень важно, — я хочу, чтобы при всем синтезе артист оставался в центре. Он был бы самым главным, и не видео, не медиа, не какой-то другой прием, а все-таки артист. Это на самом деле непросто сочетать, потому что видео лучше работает, когда артист немного стерт и уведен на второй план. Но театр, который мы делаем, «Старый дом» — это театр игровой в первую очередь, он театр артистов. Это немножко не театр, где акцент сделан на зрелище, на визуальности, а артист может исполнять функцию. Мне хочется, чтобы артист являлся самой сильной нотой в спектакле. Хотелось бы, чтобы и другие режиссеры поддерживали это направление, хотя это и не принципиально. Если мы зовем режиссера, то уважаем его творческий подход, он нам интересен сам по себе, интересен его храм, и мы даем ему полную свободу в границах Уголовного кодекса.

— Труппа театра традиционно сильная. Но «пластическая энергоемкость» многих постановок оставляет молодой костяк вне конкуренции — в большинстве значимых постановок участвуют Анатолий Григорьев, Тимофей Мамлин, Василий Байтингер, Лариса Чернобаева. Эта «избранность» создает дополнительное напряжение в коллективе? По силам ли в одном, причем небольшом театре вести несколько линий — экспериментально-пластическую, классическую по Станиславскому, развлекательную?

— Что касается труппы, вы сами говорите «молодое поколение», а называете Байтингера. Он был молодым поколением 20 лет назад, когда я здесь спектакль первый свой ставил, тогда он играл у меня молодого человека. А сейчас Василий Васильевич уже такой. Молодость — она такая вещь… Вот Табаков до конца жизни молодой оставался, и играл замечательные спектакли. Я недавно пересматривал в связи с его смертью «Юбилей ювелира» — просто блистательный спектакль Константина Богомолова. Так что молодость — это качество интеллекта, сознания, ума, его живость.

— То есть нет конфликтов в труппе?

— Ни в одной труппе не бывает так, что нет конфликтов. Кто-то играет меньше и считает, что он незаслуженно затерт. Те, кто не дают ему играть, считают, что они совершенно справедливо это делают. В каждом коллективе так есть, потому что мир — в принципе несправедливая вещь. У нас, на мой взгляд, очень хорошо артисты заняты. Вот сейчас два спектакля одновременно репетируются, все заняты, все работают, кто хочет.

— Мне кажется, здесь есть проблема провала, который существует и в вопросе о зрителях, и в вопросе об артистах. Та система советская, которая строилась на готовом представлении о профессии, о театре, — вот этот провал и демонстрируется, когда зритель не принимает что-то новое, когда артист не готов меняться. Это наследие наше.

— Да всегда никто не хочет меняться. Это всегда происходит со скрипом. Но надо! Понимаете, у нас, с одной стороны, никто не хочет меняться, а с другой стороны, потом говорят: что-то вы отстали. Те, кто начинает менять, они всегда в положении разрушителей основ, это везде и всегда было, есть и будет. А те, кто не хочет ничего менять, должны быть готовы к тому, что потом про них забудут и скажут: а что вы сделали в своей жизни?

— Как вы относитесь к идее создания на базе театра своего рода идеологического центра, в свободное от спектаклей время «прикармливающего» и «окормляющего» театральную «паству»? Для того чтобы оторвать думающих от сериалов, нужно возвести поход в театр в привычку. В привычку разбираться в себе и в мире без лекарств и психологов — при помощи художественных образов и актеров — энергетических сгустков. Вы готовы сделать еще один шаг к открытому театру?

— Это очень хорошая идея. Нужно всеми силами призывать людей в театр. Мы должны, на мой взгляд, быть спокойны по отношению к нашему доминирующему жанру — мы всегда останемся театром. Если, допустим, мы какие-то другие формы изберем для того, чтобы люди приходили к нам, и это было им интересно. Пускай смотрят фильмы под тапера, это сейчас модно. Мы, в принципе, в этом направлении давно движемся. Мы делаем читки, а это не совсем театральная форма, делаем лекции, лаборатории, встречаемся с интересными людьми. Вот у нас была Гузель Яхина, автор романа «Зулейха открывает глаза», который у нас будет поставлен Талгатом Баталовым в этом сезоне. Мы готовы на то, чтобы делать какие-то нестандартные вещи с, например, дизайнерами, приглашать специалистов по видеоарту, делать мастер-классы, к счастью, оборудование сейчас есть, проводить какие-то иммерсивные акции в театре. Мы открыты. Проблема только в том, чтобы соединить это с репертуаром, который мы играем как подорванные.

— Театр, как и бумажные книги, становится стимулятором для продвинутых из поколения 30-летних. При неумолкающих разговорах о счастье технических возможностей нового времени особую радость приносят минималистичные работы на грани перформанса и театра. Мне кажется, это как раз ваша аудитория. И ее героями уже стали названные выше актеры. Вы планируете усилить воздействие на зрителя большей мультимедийностью постановок. Под каких постановщиков вы готовите эти «краски»? Что нас ждет в следующем театральном сезоне?

— Да, это наше направление тоже. Например, Максим Диденко сделал у нас спектакль «Я здесь», и я считаю, что это такой медиа-арт. Планируем ли мы? Ну, я не знаю, потому что мы зовем режиссера, что он там планирует, мы же им полную свободу даем. Но они, безусловно, будет привлекать и мультимедийные технологии, и мэппинг. Иначе зачем мы шесть проекторов купили? Это был бы нонсенс, приобрести такое количество оборудования только для «Социопата». Мы приобрели его лишь с желанием, чтобы это все потом работало. У нас сейчас очень хороший парк, шесть классных проекторов, которые могут залить весь наш зал по периметру. К тому же зал теперь трансформируется. Мы для спектакля Sociopath делали такой зал-трансформер: сцена продолжается в зрительный зал, зрители сидят по кругу, и мы оказываемся в ситуации, когда ты можешь играть на все четыре стороны. Можем продлить сцену до 17–18 метров глубиной, а это глубина какого-нибудь академического большого зала, и, конечно же, театр начинает выглядеть в связи с этим совершенно по-другому. Так что да, готовы к тому, чтобы быть трансформерами, мимикрировать в разные формы, чтобы быть интересными, современными, гибкими, готовыми к экспериментам.

— К тому же вы второй спектакль делаете с большой командой художников и видеохудожников, которые влились в театр.

— Это тоже такое следствие тенденций. Большая команда, они тоже требуют внимания. На мой взгляд, Оля Шаишмелашвили [художник-постановщик] замечательное пространство сочинила для этого спектакля, которое в себя вбирает и дает возможности для видеомэппинга от Олега Михайлова и Кости Щепановского, света удивительного, который делает Игорь Фомин, пластики, которую ставит Саша Андрияшкин. Тут есть возможность всем развернуться, все могут проявить себя. Сейчас уже мы видим результат того, что Оля сделала, это очень выразительно, Саша, по-моему, замечательную пластику выстроил в спектакле. И вот назад приезжают наши мэпперы, продолжают доделывать контент, посмотрим, что с видео у нас будет.

— Вы — человек питерский, с опытом руководящей работы в Европе. Какую сверхзадачу вы сами перед собой поставили, возглавив новосибирский театр? Как вы оцениваете нашу театральную обстановку? Эксперты сходятся во мнении, что Новосибирск остается театральным городом, в котором публики хватает и «классицистам», и «новаторам». В то же время в других жанрах неутешительные колебания — джаз из «культуры первой необходимости» ушел на задворки понимания, вернисажи собирают только своих — хотя растет популярность фотоискусства. Каков, на ваш взгляд, художественный «профиль» Новосибирска и какое место в умах горожан отдано театру?

— Моя личная задача… Ну, мне интересно театром руководить, в Петербурге у меня нет такой возможности, к сожалению, как ее теперь нет у Бутусова, например, и у других моих коллег. Кто из моих коллег, питерских режиссеров, руководит театром? Никто. Поэтому мы странствуем, скитаемся по свету, ищем, где одинокому есть чувству уголок, находим в разных местах, кто там, кто здесь. А тут замечательные артисты, очень гибкая дирекция, очень смелая директор Антонида Гореявчева, готовая на эксперименты, отчаянные акции. Вон, сейчас фойе перекрашиваем, чего ей, бедной, стоило решиться. Я-то так, пришел, сказал: «Все перекрасить!» А она несет ответственность. Я завтра убегу, а она с этим фойе перекрашенным останется.

Мне интересно, да и все, вот цели-задачи. Интересно спектакли делать со своими артистами, с ними двигаться. И мы это делаем, и это чувствуется. Это совершенно другое дело, когда ты с одними и теми же работаешь из спектакля в спектакль, чем когда приезжаешь и опыляешь каждый раз разные труппы. Мне вообще в какой-то момент это надоело. Приезжаешь, с людьми заново должен вступить в какие-то отношения, которые все равно имеют известный потолок, потому что вы первый раз друг друга видите. Невозможно добиться чего-то…

Мы на втором спектакле вообще другими вещами занимаемся, чем на «Вишневом саде», ну просто радикально другими, просто абсолютно. И это следствие того, что мы уже второй раз лучше друг друга понимаем, совершенно другая атмосфера в работе, они мне больше доверяют, понимают, что я их обмануть не хочу, я тоже понимаю… Ну и так далее.

Что касается зрителя… Ну два миллиона, двухмиллионный город, даже если процентное отношение посчитать, которые все время ходят в театр, ну все равно хватит! А уж на нас-то должно, 160 мест… Надо просто позиционировать, говорить о себе.

А что касается специфики, я не знаю, не могу сказать, что я прям такой знаток новосибирской публики, мне еще нужно ощутить и понять. Но есть, вообще просто в принципе не может не быть, есть творческая молодежь, ее какое-то огромное количество, как выясняется, просто их нужно вылавливать, выяснять, где наши потенциальные зрители новые, и с ними работать. Но они есть, в Новосибирске большое количество умной, думающей молодежи.

— А если не с точки зрения зрителя, а с точки зрения художественного предложения, что такое Новосибирск?

— Новосибирск с точки зрения художественного предложения — очень даже упругий такой городок. И Тимофей Кулябин, и мы, я считаю, и Паша Южаков, они там сейчас особенно что-то пытаются интересное закрутить, завязать вместе с новым директором Юлей Чуриловой, и другие сообщества, и «Глобус». Не знаю, тут, мне кажется, жизнь достаточно интересная, интенсивная. Идешь, хоп — и такая афиша, и так интересно сразу: ой, а что это они там выпускают? К тому же тут сильные творческие лидеры во главе театров: Крикливый, Кулябин, Афанасьев, Южаков. Петербург не может похвастаться такой палитрой, федеральные театры только, и все.