Premier

В ближайшее время премьеры не запланированы!

TODAY IN THEATER

08 December, Sunday

more details>

«Котлован»

22 may 2024
Ольга Вайсбен блог
«Котлован» по повести Андрея Платонова. Режиссер и художник Антон Федоров. Композитор Григорий Калинин. Художник по свету Игорь Фомин. Мультипликация – Надя Гольдман.

Я очень ждала этого спектакля, и не зря. Фантасмогорическая проза Платонова, с ее уникальным сочиненным языком, с помощью которого корчится безъязыкая улица, словно создана для Антона Федорова, который как мало кто умеет сочетать абсурд с точностью психологических деталей и рифмовать ужас с нежностью.
 
На сцене выгородка из досок, создающих герметичное пространство, в центре дощатого пола большая прямоугольная выемка, засыпанная песком. Тот самый котлован, который роют рабочие, чтобы заложить фундамент для дома всеобщего счастья. В задней стене прямоугольные окошки в которых мелькает природа, меняющиеся времена года, возникают головы лошадей, в общем идет какая-то жизнь. Но строители котлована живут в своем герметичном мире, пытаясь сосредоточиться на строительстве светлого будущего. Но строительство котлована скорее похоже на рытье общей могилы. Из земли выкапывают череп – ироническая ассоциация с бедным Йориком неизбежна. В костюмах соединяется несоединимое – черные строгие пиджаки с бутоньерками (белыми у землекопов, красными у «кулаков») и грубые резиновые сапоги. То ли могильщики, то ли участники похоронной процессии, то ли парада…
 
В поэтике спектакля – характерные черты федоровского стиля, делающие их мгновенно узнаваемыми и уникальными одновременно. Гротеск, юмор, наглядность метафор. Так, например, инвалид Жачев (Виталий Саянок), лишившийся ног на войне, повсюду таскает за собой искусственные ноги. Это не протезы, они никак не помогают в ходьбе, а лишь напоминание о прошлом, когда он был «целым» человеком. В руках у работяг лопаты, но вот неожиданно в какой-то момент появляются грабли. – Это те же? – спрашивает один из героев. Те же, те же! – так и хочется крикнуть. Вот уже бог знает сколько лет прошло, а грабли все те же, и мы на них исправно наступаем. Воодушевлению и вере в грядущее всеобщее счастье мешает задумчивость и поиски истины. Из-за них пострадал Вощев (Тимофей Мамлин), которому дали расчет с прежнего места работы «вследствие слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Но задумчивость и тоска по так и не обретенному смыслу жизни не проходят, давят, у него «без истины тело слабнет», и он оседает на землю. Мается от задумчивости и Чиклин (Анатолий Григорьев, один из лучших актеров труппы «Старого дома», незабываемый князь Мышкин и Каренин в спектаклях Андрея Прикотенко), произнося бессмертную фразу: «Некуда жить, вот и думаю в голову…» Ненадолго жизнь обретает смысл, воплощаясь в сиротке Насте. В романе роль девочки очень значительна. Она для героев и особенно для Чикина – воплощение будущего, живой пример человека, который будет жить при социализме, оправдание того, зачем живем, зачем страдаем. В спектакле Настя появляется лишь в виде мультяшного изображения на стене и «закадрового голоса». Потом изображение перемещается за пазуху Чиклина, а после и вовсе исчезает… А был ли мальчик – зчркн – девочка? Или это был мираж, плод фантазии, мечта?..
 
Убийство Сафронова (Евгений Варава) и Козлова (Вадим Тихоненко), представленное в гротесковой мультяшной стилистике, происходит за пределами сценической выгородки, мы наблюдаем за ним через окошко, а потом на сцену выбрасывают муляжи обнаженных трупов. Убийцы - те самые «кулаки» с красными гвоздиками в петлицах, которых самих отправят на смерть вслед за их жертвами. На плоту, который соорудят из досок, вырванных из пола. Кулакам будет дана пара минут на причитания, и они громко и по-клоунски нарочито прокричат-прорыдают свое «ааа…», а потом буднично отправятся умирать…
 
Еще в спектакле будет игрушечная елочка, елочная мишура, нелепый, какой-то юродский танец мужиков, но Федоров не был бы Федоровым, если бы контрапунктом к гротеску и черному юмору в спектакле не возникла пронзительная лирическая нота, попросту говоря, тема любви, по которой здесь тоскуют не меньше, чем по светлому будущему.
 
В текст инсценировки режиссер включил письма Платонова к жене, которые в спектакле пишет инженер Прушевский (Юрий Кораблин). Эти письма он кидает в конверт, но она попадают мимо и разлетаются по сцене, попадая в руки разных персонажей, которые их читают вслух, с запинками, по слогам, но с тоской и надеждой, с той же тоской, с какой они задирают головы вверх, туда, где под колосниками, как огромные разноцветные шары висят разные планеты, по очереди загораясь одна за другой, словно говоря о наличии другого, горнего мира. А в этом мире к концу спектакля на сцене оказывается гора трупов, и Кичин протягивает над сценой и зрительным залом огромный черный навес, сквозь который мерцают огоньки, создавая звездное небо у нас над головой. Остается разобраться с нравственным законом внутри…
 
И последнее. Я уже писала пару дней назад в своем посте про «Ау», что театр в последнее время вся чаще рефлексирует по поводу самого себя в самых разных спектаклях. В какой-то момент действие словно останавливается, четвертая стена, и без того призрачная, рушится окончательно, и Вощев (или артист Тимофей Мамлин в образе Вощева?), словно бунтуя против театрального притворства, говорит что-то вроде: «Ну зачем это все? Ведь лошади не настоящие, и (обращаясь к Жачеву или Виталию Саянку в образе Жачева?), ноги у тебя есть, и ты (к Прушевскому – Юрию Кораблину) на самом деле ничего не пишешь». И тут же, махнув в отчаянии рукой: «Ой, нет, уж лучше так». Вот и я думаю, что с театром все-таки гораздо лучше. Особенно с таким.

The article mentions:


Peoples:

perfomances: