«Котлован» по повести Андрея Платонова. Режиссер и художник Антон Федоров. Композитор Григорий Калинин. Художник по свету Игорь Фомин. Мультипликация – Надя Гольдман.

Я очень ждала этого спектакля, и не зря. Фантасмогорическая проза Платонова, с ее уникальным сочиненным языком, с помощью которого корчится безъязыкая улица, словно создана для Антона Федорова, который как мало кто умеет сочетать абсурд с точностью психологических деталей и рифмовать ужас с нежностью.

 

На сцене выгородка из досок, создающих герметичное пространство, в центре дощатого пола большая прямоугольная выемка, засыпанная песком. Тот самый котлован, который роют рабочие, чтобы заложить фундамент для дома всеобщего счастья. В задней стене прямоугольные окошки в которых мелькает природа, меняющиеся времена года, возникают головы лошадей, в общем идет какая-то жизнь. Но строители котлована живут в своем герметичном мире, пытаясь сосредоточиться на строительстве светлого будущего. Но строительство котлована скорее похоже на рытье общей могилы. Из земли выкапывают череп – ироническая ассоциация с бедным Йориком неизбежна. В костюмах соединяется несоединимое – черные строгие пиджаки с бутоньерками (белыми у землекопов, красными у «кулаков») и грубые резиновые сапоги. То ли могильщики, то ли участники похоронной процессии, то ли парада…

 

В поэтике спектакля – характерные черты федоровского стиля, делающие их мгновенно узнаваемыми и уникальными одновременно. Гротеск, юмор, наглядность метафор. Так, например, инвалид Жачев (Виталий Саянок), лишившийся ног на войне, повсюду таскает за собой искусственные ноги. Это не протезы, они никак не помогают в ходьбе, а лишь напоминание о прошлом, когда он был «целым» человеком. В руках у работяг лопаты, но вот неожиданно в какой-то момент появляются грабли. – Это те же? – спрашивает один из героев. Те же, те же! – так и хочется крикнуть. Вот уже бог знает сколько лет прошло, а грабли все те же, и мы на них исправно наступаем. Воодушевлению и вере в грядущее всеобщее счастье мешает задумчивость и поиски истины. Из-за них пострадал Вощев (Тимофей Мамлин), которому дали расчет с прежнего места работы «вследствие слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Но задумчивость и тоска по так и не обретенному смыслу жизни не проходят, давят, у него «без истины тело слабнет», и он оседает на землю. Мается от задумчивости и Чиклин (Анатолий Григорьев, один из лучших актеров труппы «Старого дома», незабываемый князь Мышкин и Каренин в спектаклях Андрея Прикотенко), произнося бессмертную фразу: «Некуда жить, вот и думаю в голову…» Ненадолго жизнь обретает смысл, воплощаясь в сиротке Насте. В романе роль девочки очень значительна. Она для героев и особенно для Чикина – воплощение будущего, живой пример человека, который будет жить при социализме, оправдание того, зачем живем, зачем страдаем. В спектакле Настя появляется лишь в виде мультяшного изображения на стене и «закадрового голоса». Потом изображение перемещается за пазуху Чиклина, а после и вовсе исчезает… А был ли мальчик – зчркн – девочка? Или это был мираж, плод фантазии, мечта?..

 

Убийство Сафронова (Евгений Варава) и Козлова (Вадим Тихоненко), представленное в гротесковой мультяшной стилистике, происходит за пределами сценической выгородки, мы наблюдаем за ним через окошко, а потом на сцену выбрасывают муляжи обнаженных трупов. Убийцы - те самые «кулаки» с красными гвоздиками в петлицах, которых самих отправят на смерть вслед за их жертвами. На плоту, который соорудят из досок, вырванных из пола. Кулакам будет дана пара минут на причитания, и они громко и по-клоунски нарочито прокричат-прорыдают свое «ааа…», а потом буднично отправятся умирать…

 

Еще в спектакле будет игрушечная елочка, елочная мишура, нелепый, какой-то юродский танец мужиков, но Федоров не был бы Федоровым, если бы контрапунктом к гротеску и черному юмору в спектакле не возникла пронзительная лирическая нота, попросту говоря, тема любви, по которой здесь тоскуют не меньше, чем по светлому будущему.