Снежное шоу «Петерс» в Новосибирском театре «Старый дом»

14 october 2020
Ирина Скабардина Конверт впечатлений

---

 

На табурете, в центре комнаты, которая вот-вот скатится, вывалится из сценического пространства по наклонной плоскости прямо в зал, сидит, заполняя темноту беззвучным дыханием, голый толстый пупс. Это Петерс (А. Григорьев) – дитя кукушки, упорхнувшей в тёплые края с негодяем, подброшенное бабушке и совершенно несоразмерное комнатам остывшего гнезда, «где по углам сидели тряпичные куклы». Там, среди сундуков, вспухших от запахов нафталина и чистенькой старости, среди ненужных безделушек и едва припудренных нежной пылью фарфориков и хрусталя, в зарослях толстокожего алоэ на подоконнике, прямо в плюшевое заячье ухо нелепое существо мечтало о прекрасной будущей жизни, которая – вот-вот, а пока – Карлсруэ! КАРРРРлсруэ!

 

Это бабушка учит его немецкому. Он старается изо всех сил и толкает неповоротливые слова непослушным языком, но чаще беззвучно глотает манные комья обид и прячется в толстеющий по женскому типу живот.

 

Объемный костюм, многослойные одежды, линзы очков с палец толщиной - казалось бы, харизматичного Анатолия Григорьева и не видно за всем этим! Но почему-то споминается Леонардо ди Каприо, гениально сыгравший улыбку Гэтсби – полную неиссякаемой ободряющей силы. Григорьев сыграл взгляд Петерса – доверчивый, беззащитный, такой бывает у есенинской, разве что, собаки или мамонтёнка, искавшего маму. Только в этой сказке иной сюжет.

 

 

«Дундук какой-то эндокринологический» – позже убийственно рассмеётся над ним, безнадежно влюбленным, блестящая коллега Фаина (греч. – «сияющая») и исчезнет, оставив его с головой, засунутой в открытую пасть духовки. Авария на линии. И – здравствуй новая весна!

 

Спортсменка Валентина (лат. – «сильная», «здоровая») – «такая молодая, такая с фиалками» ударом дефибриллятора вернёт в «белое, безволосое, усеянное нежными красными родинками» тело робкую надежду. Но мы-то помним и внутренний голос, неотступный спутник и многоголосый комментатор (Т. Мамлин) не даст забыть, кто есть кто.

 

За два с половиной часа Тимофей едва ли отошёл от буквально дословного изложения семнадцатистраничного рассказа, поразив зрителя не только памятливостью, но и актерской гибкостью, способностью к мгновенным перевоплощениям, умением закрутить спираль действия вокруг одного стержневого образа – каменно-неподвижного практически Петерса.

 

 

Это он, воображаемый герой, мог бы «вдохновенно, с переливами» овладеть немецким, а заодно и роскошной женщиной, чтобы «... и – заря, заря…»

 

А Петерс? Он – гоголь-моголь с желтком букета. И каждая его попытка облазит жалкими расползающимися бумажными хлопьями под кислотой дождя до ничем неприкрытой наготы спасительного «пузечка», огромного шара – единственного его прибежища и схрона. Там он и заснёт непробудным сном, проспит и весну, и лето, и уже не он, а сама жизнь окажется обманутой, заколдованной злой девочкой с бородавками в Зазеркалье. Его голос едва ли слышен, он звучит пронзительными, горючими аккордами композитора Ильи Голицына и течёт по щекам, подбородку, шее прямо за ворот, умывая сердце.

 

 

Женские образы – синергичная демоническая, довлеющая сила, дающая и отбирающая жизнь, пульсирующая энергия. Квартет актрис слажен и блестяще сыгран: Лариса Чернобаева, Альбина Лозовая, Софья Васильева и Наталья Серкова сумели выдержать баланс на постоянно меняющемся, цветном холсте, натянутом художником Ольгой Шаишмелашвили.

 

Петерс будет смотреть на происходящее уже изнутри плотного своего пузыря мутными стеклами безразличных глаз, не слыша глухого имени твёрдой женщины с большими ногами, питающей его охлаждённой цыплятиной.

 

Петя, Петя, Петушок, золотой гребешок…

 

Густым духом куриного бульона наползают финальные слайды повествования на первые ряды и дальше, дальше. И хочется крикнуть: «Хватит! Горшочек, не вари!» Но сводный женский хор уже сплетает вокруг Петерса в траурных «семейниках» плотный капроновый кокон.

 

Прямо из огромной алюминиевой кастрюли он ест, рвёт нежную белую плоть, запихивает куски липкими от жира пальцами в рот, жуёт; будто древний Уроборос, пожирает самоё себя, «так и не познавшего ни любви, ни воли». Закольцован жизненный цикл в невозможном, безвоздушном пространстве, которое вот-вот вывалится прямо в зал, прямо тебе на колени огромным плотным белым мякишем так и не ставшего живым, бесполезного тела.

 

И выходишь на ватных ногах в фойе, автоматически сдаёшь номерок, получаешь пальто, надеваешь, не застёгивая, и идёшь, идёшь… И падает на лицо «снег снег снег снег снег снег снег» поэта Александра Денисенко:

это кажется метель пурга

все уляжется уйдет в снега

мерзлый тополь отойдет ко сну

в бесконечную свою страну

ешь откусывай хрусти вино

пока вьюги на Москве гостят

это мертвые давным-давно

с неба девушки летят летят

 

 

Фото: Виктор Дмитриев

---

The article mentions:

perfomances:

• Петерс