Premier
В ближайшее время премьеры не запланированы!
«ЖИТЬ В ТВОЕЙ ГОЛОВЕ»
18 june 2020Мария Кожина Петербургский Театральный Журнал
В спектакле Антона Маликова, как и в тексте Гауптмана, действие запускается событием, вынесенным за скобки, — смертью жены Маттиаса Клаузена, после которой рушится привычный для персонажей порядок вещей. Работая с первыми редакциями пьесы, 1922 и 1928 годов, прежде мировому театру неизвестными (драматург (адаптация текста) Мих Пабиан, редактор Ануля Вавжиняк, переводчики Александр Филиппов-Чехов, Ольга Чехова), режиссер далеко уходит от «классической» трактовки. Его лишь отчасти волнует история старого человека, который пытается начать новую жизнь и на этом пути, как шекспировский король Лир, сталкивается с предательством детей и лишается всего, что у него есть. Маликов с интересом психоаналитика исследует, что происходит с главным героем, не способным смириться с утратой: каковы его страхи, мании и психозы; почему его воспоминания, видения из прошлого, становятся частью действительности, заслоняя собой настоящее. Режиссер застает Маттиаса в период внутреннего распада, когда жизнь превращается в подобие жизни, становится суррогатом. Как и в «Недоразумении» Альбера Камю, поставленном Маликовым в «Старом доме» полтора года назад, в спектакле «Перед заходом солнца» он разбирается с экзистенциальными тупиками, в которых оказывается человек.
Знакомо ли вам состояние, когда хочется как можно больше времени проводить во сне, потому что жить в мире иллюзий интереснее, чем в реальности? Нечто подобное происходит с Маттиасом Клаузеном (артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок), одержимым идеей воскресить прошлое, возвратить время, которое из сегодняшнего дня кажется ему счастливым. Но, как постоянно повторяет Кламрот (Виталий Саянок), стрелку часов не повернуть назад. Герой Лемешонка блуждает в коридорах своего разума, извлекая на свет внутренних демонов. Он застревает в матрице, где обитают странные существа в людских обличиях, которые действуют как часовые механизмы. Оттилия (Яна Сигида), укачивая ребенка, словно по команде, разражается громким деланным смехом; Эгмонт (Александр Вострухин) плавными, какимито змеиными движениями будто обволакивает окружающих; Паула (Наталья Пивнева), как по щелчку, начинает кричать и дергаться из стороны в сторону в истерическом припадке. Создаваемый и разрушаемый изнутри мир похож на дженгу, в которую на видео дети Маттиаса играют со своей матерью — строят башню, вынимая бруски из ее основания до тех пор, пока она не падает.
Юбилей Маттиаса, когда собираются друзья и члены его семьи, напоминает сеанс групповой психотерапии. В просторной комнате — пространстве, наполненном холодным синеватым светом, — участники сидят в кругу. Под наблюдением доктора Штайнитца (Анатолий Григорьев) поочередно говорят о трагедии, произошедшей несколько лет назад, а после с поднятыми вверх руками обращаются к высшим силам, к духу матери семейства. Но существуют ли все эти персонажи на самом деле или они появляются в воображении главного героя? Вопрос, насколько реально происходящее внутри спектакля, остается открытым. Антон Маликов создает разорванную структуру, которая складывается из разнородных элементов, между собой как будто не связанных. Как только удается уловить логику развития событий, она тут же ускользает, поэтому любой ответ на поставленный вопрос окажется лишь версией. Режиссер ведет зрителя по лабиринту запутанных смысловых связей, из которого на первый взгляд выбраться невозможно — дорога постоянно петляет. Остается только следовать за ним, пытаться разгадать ребус, сложить паззл, даже если в итоге получится совершенно иная картина, отличная от режиссерского замысла.
Реплика о том, что у Маттиаса никогда не было детей, которая звучит в аудиозаписи его разговора с адвокатом, произносится им быстро, по-деловому, в проброс, как будто за пределами сновидческого мира — там, где реальность можно зафиксировать, — он действительно одинок. Остальные персонажи возникают образами, картинками в его голове. Маттиас постоянно ощущает чужое присутствие. кто-то следит за ним, стоя по другую сторону стеклянной стены в глубине сцены. В фантазиях героя эти фигуры становятся объемными. Он наделяет их способностью мыслить и чувствовать, поэтому им передается его болезненное состояние. Рядом с Маттиасом оказываются люди «со сдвигом», с внутренним дефектом. Даже преданность Беттины (Лариса Чернобаева) оборачивается чем-то противоестественным, патологическим. Она надевает белую маску, напоминающую посмертный слепок (маска заменяет портрет жены Клаузена, о котором говорится в пьесе). Она порывисто целует отца в губы, желая занять место, для нее не предназначенное. Кажется, придуманные персонажи выходят из-под контроля, обретают свободу действий. К тому же они появляются не только в присутствии Маттиаса, но и существуют автономно. Доктор Штайнитц может находиться как вне ситуации, наблюдая за пациентами, так и внутри, превращаясь в одного из них. Меняя положение в действии, он запутывает нити сюжета, отчего происходящее становится еще более неоднозначным.
Психическое расстройство Маттиаса постепенно усугубляется. Несвязанные эпизоды-видения, разделенные световыми эффектами, сменяют друг друга, словно случайные мысли, выхваченные из глубин подсознания. Черно-белые полосы по стенам. Звук несущейся электрички. Ощущение бешеной скорости, хотя совсем не двигаешься. Вокруг шумит, звенит. Но кажется, это гул в голове. Страшно. Чужие фантазии теперь твои собственные. Проваливаешься куда-то в пустоту, обнуляешься. Никаких мыслей. Остаешься один на один с собой, оглушенный, дезориентированный. Страшно. Выпадаешь из сценической реальности, выпадаешь из своей реальности. Ничего нет. Только это черно-белое дребезжание. Смена кадров.
Ощущения настоящего и прошлого возникают с появлением Инкен (Софья Васильева), в которой Маттиас видит реинкарнацию своей жены (Вера Сергеева). Правда, сходство между женщинами исключительно внешнее — светлый парик, искусственная деталь, благодаря которой в иллюзиях героя происходит чисто техническая замена одного человека другим. Светловолосая Инкен в костюме телесного цвета — материал, из которого можно создать все что угодно. Хотя кажется, что в этой системе координат именно ей предоставляется выбор. Дважды героиня обрывает связь с тем миром, который могла бы назвать своим: когда на дне рождения Маттиаса прощается с матерью (Халида Иванова), когда яростно спорит с ней (или сама с собой, произнося реплики и за себя, и за нее). В символических действиях, которые совершает Инкен— Васильева, в том, как она повторяет движения жены Маттиаса, буквально превращаясь в ее копию; в том, как, повинуясь герою, покорно становится в позу «Раненой Ниобы»; в том, как сжимается от боли, когда он надевает ей обручальное кольцо, — выражается отказ героини от возможности жить собственной жизнью. Маттиас приносит ее в жертву своей утопической идее.
Если Софье Васильевой режиссер предлагает подробно выстроенный внешний рисунок роли, то в работе Владимира Лемешонка важны нюансы внутренних состояний. В отношении Маттиаса к Инкен проявляется сложное, подчас противоречивое, устройство человеческой природы. Нежность, бережность, трогательный трепет. Вдруг жесткость, властность, желание обладать. Медленные, медитативные движения становятся резкими. Энергии переходят друг в друга. Происходящее завораживает, гипнотизирует. Так бывает, когда смотришь на танцующие языки пламени. Мысли проплывают, растворяются. Наблюдаешь за ними со стороны. Успеваешь ловить только их обрывки. Содержание текста становится второстепенным. Следишь за колебаниями воздуха.
В малейших изменениях интонации, мимики, пластики ощущается, как Лемешонок точно передает внутреннюю жизнь персонажа. В начале спектакля Маттиас Клаузен кажется человеком бесстрастным, неспособным что-либо чувствовать, как будто он находится под действием анестезии. Внутренний пожар разгорается постепенно. Но вместе с настоящими чувствами, живой энергией в герое пробуждается что-то пугающее, отталкивающее. Словно в забытьи Маттиас, как сломанную куклу, волочит Инкен по полу, когда ему не удается поверить в то, что перед ним его погибшая жена. В этом проскальзывает что-то маниакальное, садистское — так палач с наслаждением истязает свою жертву. Но неожиданно, буквально в один момент, ближе к финалу сильный мужчина, способный подчинить своей воле другого, превращается в немощного старика с деформированным после инсульта лицом, который не может передвигаться без посторонней помощи. Внезапная потеря самостоятельности воспринимается как возвращение героя к реальности, сопровождаемое осознанием иллюзорности мира вокруг, крахом ложных надежд и принятием себя одиноким, беспомощным. Движение сценического действия — путь Маттиаса—Лемешонка к пониманию того, что его идея фикс недостижима, что искусственно созданные обстоятельства не способны сделать его счастливым, что подобие жизни не может заменить подлинную жизнь, а значит, его существование не имеет никакого смысла.
Верный слуга Винтер (Эльвира Главатских) — в спектакле фигура аллегорическая: то ли дух рода, то ли воплощение судьбы — по-матерински обнимает Маттиаса, укачивает, убаюкивает его, пока доктор Штайнитц в экстатическом исступлении ставит ему многочисленные уколы. Происходящее ассоциируется с процедурой эвтаназии, то есть добровольным уходом человека из жизни, когда он больше не может переносить физических и душевных мучений, — в каком-то смысле самоубийством. Вспоминается другая роль Анатолия Григорьева — Густав Штром из «Путешествия Алисы в Швейцарию» в постановке Сергея Чехова. Тем более Швейцария в спектакле «Перед заходом солнца» упоминается как место, где чувствуешь себя свободным, в том числе свободным от жизни. Только если у Чехова Штром — человек со стороны, то у Маликова Штайнитц — часть Маттиаса, словно отделившаяся от него. Пока Клаузен в последний раз засыпает на руках Винтер, обнаженный герой Григорьева стоит за стеклянной стеной в глубине сцены, вырвавшись из мира чужих идей.
Солнце заходит за горизонт. Фиолетовый свет заливает сцену. Человек умирает. Человек рождается. А ты сжимаешься от жалости. И вместе тем испытываешь радость. Слезы застилают глаза. На экране скачет Плуто из диснеевского мультфильма. По стенам скользят хлопья снега. Как красиво! Сколько воздуха! Страшные сны остались позади. Теперь только спокойствие, безмятежность.
Фото: Фрол Подлесный
The article mentions:
Peoples:
perfomances: