«Котлован» (реж. А. Фёдоров, театр «Старый дом», Новосибирск)

С Платоновым у меня очень сложные отношения: безусловно, он - один из самых больших писателей русской литературы 20 в., но каждый раз, когда берусь за него, у меня ощущение, что я до него ещё не доросла. Во всяком случае, это очень сложное чтение, когда надо вчитываться в каждое слово, чтобы поймать его уникальный и очень своеобразный язык. С режиссурой Федорова у меня отношения ещё более сложные: признаю, что у него есть своё лицо (что очень ценно, конечно), но не мой это театр - я часто уплываю в его потоке сознания, в его мороке, а его спектакли кажутся слишком ровными, с движением из ниоткуда в никуда.

Но, надо сказать, что, Платонов ему очень идёт. Во всяком случае, он поймал ту интонацию, с которой этот текст можно прочитать на сцене, с минимальными потерями, чтобы языковые странности были слышны. Фёдоров работает на контрастах. Актеры (здесь - больше ансамблевая работа, чем яркие индивидуальные роли, хотя я так ждала уже любимых Григорьева и Мамлина) внешне максимально противоположны платоновским героям: рабочие тут выглядят как элегантные франты - слегка набеленные лица, белые (иногда красные) пышные бутоньерки. От инвентаря рабочих - одни лопаты, которыми они отбивают ритм по сцене, заваленной чёрным песком. Правда, эта песочница больше напоминает могилу (не зря мелькает периодически череп, а головы лошадей, абсурдно торчащие из стены, в конце тоже превращаются в большие черепа), да и герои с их набеленными лицами кажутся уже мертвецами, на автомате что-то продолжающими делать. Отсюда и странная интонация, так хорошо подходящая Платонову, - замедленная, со странными паузами, напоминающая то какой-то говор, то мультяшных героев.

Из мультипликации в спектакле ещё - девочка. Очень страшный эпизод Платоновной повести, когда девочка обнимает труп матери, здесь, скорее, выглядит сентиментально. Девочка - единственный персонаж, которого в реальности нет на сцене, ее проекция отображается на стене. Но парадоксально ее появление - первая живая интонация, которая появляется в спектакле: посреди странных механизированных то ли кукол, то ли людей ее последний разговор с мамой («Мама, ты жива? Или тебя уже нет?») выглядит контрастно живым. Отсюда и ужас, когда этот ребенок только и может произнести зазубренные слова про героя Ленина и про то, что кулаков надо бить.

«Не расти, девочка, - затоскуешь» - точная фраза, потому что этот мир больше похож на морок, в котором как из вакуума высасывают все живое: «Мы ничего теперь не чувствуем - в нас один прах остался».

И только планеты, зажигающиеся над сценой поочерёдно, и звездное небо, натянутое над зрительным залом в самом конце, - как жалкая надежда, что где-то в другом мире жизнь устроена несколько лучше.

В статье упомянуты:

• Котлован