С 3 по 5 декабря на сцене Студии театрального искусства пройдут гастроли новосибирского театра «Старый дом», главным режиссером которого является Антон Федоров. Один из лидеров современной режиссуры в прошлом сезоне выпустил спектакли-хиты «Собачье сердце» в МТЮЗе и «Мадам Бовари» в театре «Место». В Москву он везет «Котлован» по Андрею Платонову. Спектакль, полный неподдельного ужаса, черного юмора и любви к людям.

«Котлован» – первая работа Федорова в вверенном ему театре. Бесстрашие, с которым она поставлена, потрясает. Экзистенциальная проблематика, заложенная автором литературного исходника, труднейший новаторский язык, наслоения фантасмагорий, чувство абсурда и обреченности – то, на чем строится драматургия. Но, что удивительно, при всем этом в спектакле нашлось место и юмору, и нежности, и той негромкой лиричности, которая так свойственна федоровской поэтике.

Мрачную сатиру на общее для всех нас прошлое режиссер превращает в черную комедию и фэнтези о любви. Как? Включает в текст антиутопии про рытье котлована под фундамент светлого будущего платоновские письма жене Марии. И вдруг ужас бытия, соприкасаясь с человеческой нежностью, рассеивается, звучат пронзительнейшие строки: «Я люблю тебя всей кровью». История великого чувства оказывается важнее истории великой идеи.

Платоновский текст про котлован между тем остается неизменным. Гипнотический морок накрывает девятерых мужчин, на самом деле роющих себе общую могилу. Мужики-копатели (их играют девять блестящих актеров труппы «Старый дом» – Анатолий Григорьев, Юрий Кораблин, Тимофей Мамлин, Евгений Варава, Вадим Тихоненко, Виталий Саянок, Андрей Сенько, Арсений Чудецкий, Алексей Ефимов) рассуждают об «общепролетарском доме», «колхозе Генеральной Линии» и «классовой борьбе с головотяпами и упущенцами». И невзначай запускают цепную реакцию жутких смертей. Убийства в спектакле показаны подробно, как и положено в черной комедии. Среди других примет жанра – гора окровавленных трупов и истеричный злой танец выживших убийц рядом.

Федоров любит черный юмор и умеет им пользоваться – здесь он становится основным выразительным средством. Безногий инвалид Жачев таскает с собой не нужные ему искусственные ноги, задумчивый Вощев неуверенно бродит по сцене, сокрушаясь из-за увольнения «вследствие слабосильности среди общего темпа труда». В какой-то момент из свежевскопанной земли возникает череп бедного Йорика, лопаты в руках героев оказываются граблями и слышится вопрос: «Это те же?» Апофеозом набирающего обороты платоновского абсурда (и его наглядной метафорой) становится брутальная дискотека с огоньками новогодней гирлянды под «Летний дождь» Игоря Талькова и хиты группы Enigma.

Оправдание своих прижизненных страданий герои находят в заботе о девочке Насте. У Федорова сиротка и по совместительству «дочь полка», которую котловановское братство взяло на поруки, – мультяшный персонаж, озвученный закадровым голосом. В ее хрупком образе (художник-аниматор Надя Гольман) сосредоточена вся несбывшаяся нежность мужчин, которых не любили ни разу в жизни. Настя то ли фантом, то ли мечта, она та, которая будет жить в построенном ими коммунистическом раю. Одно «но» – пока они его строят, Настю нужно защищать от ужасов реальной жизни. Сцена, полная отчаяния и любви, – когда один из героев прячет Настю у себя под курткой и проекция гаснет на месте его сердца.

Федоров выступил не только режиссером спектакля, но и его художником. Обшитая деревом коробка сцены, чернозем на дощатом полу и небольшие прямоугольные проемы в задней стене, в которых периодически мелькает природный ландшафт, меняющийся в зависимости от времени года. На первый взгляд герметичное пространство в финале приобретает космический объем. Над головами убитых и убиенных обитателей котлована зажигаются и гаснут планеты, и смысл кантовского категорического императива («звездное небо надо мной и моральный закон во мне») вдруг становится еще огромнее. Героев этой истории Федоров одел в черные костюмы, прикрепил гвоздики к нагрудным карманам и раздал всем резиновые сапоги. Так еще сильнее оказался виден контраст между никому не нужными в котловане высотой мысли и тягой к прекрасному и реальным состоянием дел рабочей массы.

На этом же контрасте построен финал. Письма Марии, которые зрителю поочередно зачитывали все герои, обрушиваются лавиной из почтового ящика на сцену. Их больше никто не прочитает. Над зрительным залом возникает широкое светящееся полотно (кантовское звездное небо?). И горькой философией звучат платоновские строки: «Мир этот должен погаснуть, глаза закрыться, чтобы видны были другие миры».