«Летов»: Все, что было не со мной
20 октября 2015Дмитрий Королев Новосибирский театральный журнал ОКОЛО
Новосибирский драматический театр «Старый дом», всегда открытый для экспериментов, в этом сезоне запустил помимо основного репертуара альтернативную off-программу. Одним из её пунктов стал спектакль «Летов», жанр которого обозначен как «русская народная игра». Этот проект инициирован и воплощён художниками Антоном Болкуновым и Сергеем Мельцером, а также режиссёром Галиной Пьяновой. Этим и интересен. На протяжении почти двух часов «своего Летова» на сцене театра создают пятеро: два художника, режиссёр, саксофонист Егор Миллер, и всего лишь один актёр – Андрей Сенько.
Это не все неожиданности этого спектакля. Устроен «Летов» многослойно и многосложно. В нём сталкиваются несколько способов рассказывания и сюжетных логик. С одной стороны мы видим здесь условно биографическое повествование о лидере «Гражданской обороны», затрагивающее ключевые, узловые моменты его жизненного пути: рождение, первые рок-н-ролльные пластинки, поездка в Москву к брату, принудительное лечение в психиатрической больнице, Янка, НБП… С другой – «личный» сюжет авторов, в котором также два слоя. Первый – встреча друзей, двух молодых людей определенного поколения (одни из последних советских детей, рождённые на заре перестройки, бывшие подростками в девяностые), которая косвенно происходит благодаря Егору Летову, взаимоотношения этих друзей друг с другом. Второй – личное отношение каждого из авторов (в первую очередь, конечно, Антона Болкунова и Сергея Мельцера) со своим Героем. То, как он влияет на формирование их личностей, как определяет дальнейшее существование в искусстве и в мире, что значат любимые песни. Собственно, монологами художников «Летов» начинается и завершается.
В первые минуты свет в зале не погашен, на сцене художники и режиссер. Антон Болкунов представляет публике Сергея Мельцера и рассказывает, как изменилась его жизнь после того, как в его руках впервые оказалась плёнка с записями «Гражданской обороны». Он говорит, что благодаря Егору Летову понял, что человек способен на все. Даже пробить стену, если очень постараться. И… тут же начинает пробовать. Вот уже все трое ходят от стены к стене, сталкиваются с ней, и никаких чудес, естественно, не происходит. Эта сцена сразу обозначает один из главных мотивов спектакля: несоразмерность героя и авторов. О канувшем в небытие сияющем гиганте рассказывают люди, которые не находят в себе сил быть такими, как он. Всё, что будет сказано и сделано в спектакле дальше, несёт на себе отпечаток этого ощущения собственной слабосильности. Люди на сцене будут по-разному пытаться с этим ощущением работать: выхватывать кусочки неохватного Летова и приноравливать к своему существованию и своим масштабам, стать Летовым на пять минут и непременно тут же сбежать, вынырнуть из этого образа, не задерживаясь на глубине слишком долго (кажется, в разных маленьких эпизодах «сыграть» Егора приходится-таки всем), говорить о нём, как говоришь о себе, рассмотреть его, как ребенка эпохи. Немного другой эпохи.
С этого рассмотрения и начинается «биографический» рассказ о главном герое спектакля. Но прежде вводится вторая «долгоиграющая» тема: акт творения, созидание здесь и сейчас. Сначала на сцену через зрительный зал выходит Андрей Сенько с мешком картошки и меняет пространство одним жестом: прорезает в огромной бумажной «стене» проход. То же действие за ним повторяют художники, и начинают менять декорацию, обклеивая ее узнаваемыми знаками «ГрОб-овской» визуальности. Как оригинальными картинками с обложек альбомов, так и просто чем-то напоминающими о них. И вот, биография… В одном из прорезанных окон появляется Галина Пьянова и начинает петь квазинародную песню о женщине, полюбившей военного и родившей ему двух сыновей. Тут же этой женщиной и становится. Актёр, одетый в фуражку и шинель, вручает ей сверток. Далее в череде бесконечных метаморфоз авторы спектакля будут на глазах у зрителя создавать «своего Летова». Создавать из своего повествования, из своих тел, и создавать буквально, скульптурно, будут его «лепить». В одной из первых сцен изображающий отца Андрей Сенько создаёт кукольного человечка из нескольких картофельных клубней. И далее на сцене будут появляться куклы Летова, большие и не очень.
Подробно описывать всё, что происходит между началом и финалом «Летова», пожалуй, не имеет большого смысла. Ключевые эпизоды биографии музыканта от рождения до девяностых годов всем известны. Гораздо важнее сказать о том, из какого материала Мельцер, Болкунов и Пьянова создают своего Летова, и как они это делают. Материал разный. Например, советская музыка и зарубежный рок-н-ролл шестидесятых-семидесятых годов. Главный герой, похоже, интересует создателей спектакля не как художник, но в первую очередь как личность, как пассионарий, повлиявший на судьбы многих советских и постсоветских людей следующих поколений. Поэтому им интересно всё, что формирует саму эту личность: какая действительность окружала его, какие пластинки крутились на его проигрывателе. Очень важным отпечатком летовской личности здесь выступают различные фрагменты его интервью. Не стихи и не тексты песен, но куски прямой речи, где сам Егор говорит о музыке, об искусстве вообще, о целях и методах художника. Каждый раз, когда кто-то из присутствующих на сцене проговаривает собственный летовский мировоззренческий текст, его высказывание повисает в воздухе звенящей мощной точкой. И всё, что происходило до этого момента, начинает казаться невероятно бестолковым, куда более бестолковым и бессмысленным, чем до того, как прозвучали эти важные слова. Слово Егора здесь мера всех вещей и действий. И ничто не может соответствовать этой мере. Возможно, поэтому собственно песни «ГО» звучат в спектакле лишь однажды. Чтобы под ошеломительным напором творческой энергии героя не рассыпалось всё творимое авторами.
Через долгую, но не мучительно затянутую цепь биографических эпизодов и превращений всего и всех во всё и всех, мы подходим к финалу спектакля. Завершается он, как было сказано выше, монологом художника. Сергей Мельцер рассказывает о девяностых. О проникновении воровских порядков повсюду. В частности, в школы. Иллюстрирует это рассказчик случаем, который ему довелось наблюдать. Как одного парня «опускают» старшие, и его (рассказчика) одноклассники выстраиваются в очередь к школьному туалету посмотреть на унижения, плюют в лицо отцу «опущенного», и так далее. А затем рассказчик идёт на какой-то фест слушать местные группы и «Гражданскую оборону». Огромный Летов взмывает к потолку, Мельцер устремляет взгляд на него, повернувшись к публике спиной. Здесь возникает удивительный эффект: рассказанный эпизод жестокости, который, судя по содержанию, мог бы потрясать или хоть как-то эмоционально воздействовать на зрителя, не воздействует никак. Происходит это, похоже, из-за выключенной позиции рассказчика. Мрак девяностых происходил как бы не с ним, но где-то в стороне, его можно было подсмотреть, приоткрыв дверь туалета, выглянув из-за угла, и так же легко было сбежать от него и скрыться. Жизнь Егора Летова, которую этот человек только что более часа проживал на сцене, оказывается более настоящей, чем его собственная, о которой он повествует как наблюдатель.
«Летов» – это во многом история не о самом легендарном музыканте и поэте, а о художниках, которых он своим влиянием создал. И о том, как вообще современный художник обнаруживает и позиционирует себя в мире. Это разговор Болкунова, Пьяновой и Мельцера друг с другом через великого сибиряка. Это их попытка кое-что друг о друге выяснить. И как будто выясняется, что тень Летова, говорящая в них сейчас, это чуть ли не самое главное, что есть внутри них. Этот спектакль важен не сам по себе, но как жест его создателей. Как попытка осмелиться заговорить об этом человеке и как способ пересобрать свою память и свой язык.
В статье упомянуты:
спектакли: