Премьера
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Михаил Пичигин: Мой организм не выносит рутины и компромиссов
18 января 2011Ирина Ульянина Новая Сибирь, 25.06.2010
35 из своих 59 лет он служит театру, вернее, театрам, которые менял не то, чтобы как перчатки, но довольно часто. Родился в Новосибирске, учился на актерско-режиссерском курсе в Ярославском театральном училище имени Федора Волкова — в колыбели российского драматического искусства. Ладная внешность, хорошая школа, да еще отменное владение гитарой и вокалом. Разумеется, парень был нарасхват. Но склонность к поискам, вечная неудовлетворенность уносила его то на Дальний Восток, то в Кузбасс. Михаил Иванович окончательно вернулся на родину уже зрелым мужчиной с опытом успехов и неудач, с длинным репертуарным листом. В 1999 году он обрел пристань в труппе «Старого дома», а теперь кажется, что он работал здесь всегда: человек абсолютно на своем месте.
Я хорошо помню, как мы познакомились. Дело было задолго до возвращения и отнюдь не в театре, а... в ресторане, где я заметила Андрея Болтнева — бывшего краснофакельца, звезду экрана — в компании другого мужчины. Сработал журналистский инстинкт, немедленно покинула свою компанию, подошла к их столику и попросила об интервью: «Я много времени не отниму, всего несколько вопросов!» Болтнев и его товарищ, которым и оказался Михаил Пичигин, не только не возражали, но и чем-то угощали. Сейчас вспоминать о той встрече и спонтанной беседе грустно, ведь Андрея уже 15 лет нет на свете.
— Я, вообще-то, не могу похвастать большим количеством близких друзей, не знакомых и приятелей, а именно друзей. С возрастом я стал менее открытым, не склонным к откровениям. А с Болтневым у нас сложилась по-настоящему близкая дружба, порой даже мистические отношения. Представь, мы вместе поступали в училище, с первого курса вместе снимали квартиру, потом в общаге в одной комнате спали, — рассказал уже сейчас Михаил Иванович. — Общая молодость. Это же такое время, такие отношения, когда делишься всем — и куском хлеба, и мыслями, и настроениями. А настроение и поведение у нас были весьма раскрепощенными...
— А почему вы жили на съемной квартире?
— Первокурсникам общежитие не предоставлялось, его требовалось заслужить достойной учебой. Педагоги были — строже не придумать, спуску не давали. Актерское мастерство вел народный артист РСФСР Владимир Алексеевич Салопов, а режиссуру — Фирс Ефимович Шишигин, легендарная личность, народный артист СССР, лауреат госпремий. Он до Любимова возглавлял Таганку, никого не признавал, кроме Мейерхольда, а потом попал во МХАТ и переменил взгляды. В общем, он учил нас по мхатовским канонам, по школе Станиславского. Я, наоборот, в молодости не принимал академизма, мы с Андрюхой ездили в Москву и смотрели спектакли совсем в других театрах — в Маяковке, «Современнике». Иногда опаздывали на последнюю электричку и ночевали на вокзальных лавках. Он был старше, опытнее меня и по натуре шутник, неунывающий весельчак. Я и вовсе человек легкомысленный. После второго курса решил, что пора завязывать с Ярославлем, подался в Горьковское театральное училище. Вскоре туда же приехали еще трое ребят, отчисленных с нашего курса. И вот как-то вечером идем мы после репетиций, а стояла уже поздняя осень, холодно, снежок сыпался, и мне почему-то так остро вспомнился Андрюха... Я стал парням его анекдоты и байки рассказывать, и вдруг он идет навстречу, похожий на Раскольникова. Прячет непокрытую голову в ворот поднятого пальто. Я прямо глазам не поверил, это действительно была мистика!.. Оказывается, он тоже бросил Ярославское училище и подался в Горький. Но я-то после зимней сессии вернулся, Салопов меня простил и восстановил, а Андрей остался там, позже работал в театре маленького закрытого городка Дзержинска Нижегородской области, потом в Уссурийске, далее в Майкопе.
Где бы мы ни были, связи не теряли. Родители Андрея — мама и отчим — жили в Туапсе, в райском месте, у них квартира располагалась прямо напротив морского порта. Чуть пройдешь, и пляж, где ходят девчонки вкупальниках светло желтых. Я напросился к Болтневым в гости на лето, на отпуск. И Андрюха обещал приехать. И вот день, второй, третий, неделю живу, а его нет. Мне уже перед его мамой Ниной Константиновной было неудобно. Кстати, она была бесподобная женщина, красивая полька, в юности стала чемпионкой СССР по мотоспорту, и о ней писали в газете. «Добжинская на старте» (у Андрея по матери фамилия Добжинский). В общем, ждал я его, ждал, потом матери говорю: «Схожу-ка на переговорный пункт, позвоню, узнаю, что случилось». Заказал разговор, жду. Только меня вызвали к телефону, снял трубку, смотрю — он стоит за стеклом кабинки.
— Тоже мистика!
— Мы постоянно встречались то в Новосибирске, когда я приезжал навещать родителей, а он с супругой Наташей Мазец работал в «Красном факеле», то на отдыхе в Щелыково (вотчине Островского) столкнулись. И, бывая в Москве, я останавливался в его скромной комнате, в коммуналке около Павелецкого вокзала. Он оставался таким же, каким был в студенчестве, держался непосредственно, нисколько не зазвездился, ничего для себя не требовал. Хотя так мощно дебютировал в фильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин», снялся в одном из первых российских сериалов «Противостояние» по роману Юлиана Семенова, в десятке других картин. И Гончаров — худрук театра имени Маяковского, известный помимо творческих заслуг тяжелым характером, — очень Андрея ценил, уважал, плотно занимал в ролях.
— Да, я знаю. Бесконечно летая на съемки, играя в Маяковке, прожив 10 лет в столице, Андрей умер, не имея московской прописки. Такая судьба... Светлая ему память.
— Ты сказала «судьба», и мне вспомнился еще и Иннокентий Смоктуновский. Ведь он тоже где только в молодости ни мотался, по самым окраинам — в Норильске работал. Артист Василиади, мой партнер по Хабаровску, который теперь патриарх в Омской драме, говорил: «Кешка у нас декорации таскал, не вписывался в труппу». Смоктуновский во всех испытаниях любви к искусству не изменил, на свой страх и риск поехал в Москву, и первым его заметил Михаил Ромм, занял в эпизоде фильма «Убийство на улице Данте». И дело сдвинулось. Далее он сыграл в кино солдата-интеллигента, и его заметил Товстоногов, пригласил в БДТ. Я недавно смотрел рязановский «Берегись автомобиля». Как Смоктуновский играет — всеми фибрами души, всеми частями тела, бровями, глазами, зрачками, ушами!.. А каким он был Гамлетом в фильме Козинцева! Смоктуновский — это явление.
— Миша, ты к чему это говоришь?
— К тому, что меня достают дискуссии о том, можно ли, нужно ли осовременивать классику. Я противник вольных интерпретаций. Мне ближе позиция Юрия Соломина, худрука Малого театра России, который считает, что нет ничего плохого в поддержании, в сохранении традиций.
— О, тут я твое мнение не разделяю. Малый театр, по моему ощущению, — это паноптикум, музей, мне в нем дико скучно. Вроде здание в большом порядке, дубовые двери, паркет сияет, костюмчики сидят, сценречь чистая, правильная, но... Мне эксперименты, к примеру, Кирилла Серебренникова как-то ближе и милее, интереснее.
— Я однажды, много лет назад, когда еще работал в Кемеровском драмтеатре имени Луначарского, целый месяц выступал в Малом театре на летних гастролях. Исполнял в основном ведущие роли. И, знаешь, там игралось легко и вдохновенно, на подъеме. В перерывах я выходил в так называемое Ермоловское фойе, туда, где старинная мебель и висят фотографии самых выдающихся актеров. Они почти все служили театру до глубокой старости — до 80–90 лет. Почему? Там, где созидают, сохраняют, а не разрушают, особая энергетика, особая аура, там существует вера.
— Безусловно, театры разные нужны, но без новаций нет развития. Ты предпочитаешь классику?
— Да. Я рад тому, что в «Старом доме» занят преимущественно в мировом репертуаре: «Волки и овцы» Островского, «Васса Железнова» Горького, «Женитьба» Гоголя, «Ворон» Карло Гоцци, «Камера обскура» Набокова и других. Кстати, свою роль в спектакле «Брак по-неаполитански» по пьесе Эдуардо де Филиппо «Филумена Мортурано», которую исполнил на бенефисе, тоже отношу к мировому репертуару.
— Еще бы! В экранизации этой пьесы недаром были заняты Софи Лорен и Марчелло Мастроянни... Но профессионализм заключается отнюдь не только в способности делать хорошо то, что нравится. Иногда приходится заниматься черт-те чем, а уровень все равно снижать нельзя.
— У меня такой характер... Моему организму противопоказаны компромиссы. Вот тебе пример: когда, окончив Волковское училище, я поступил в новосибирский ТЮЗ, мне пророчили большое будущее. Главрежем был Лев Белов, ставил также Владимир Гранат, талантливые люди, но... Заняли меня, помню, в репетициях модной комедии Рацера и Константинова, а я ничего не понимал. Анализировал их по психологической школе русского театра и испытывал отвращение. В Ярославле нам давали слишком много теории, а на практике я столкнулся с тем, что искусством и не пахнет, в советское время существовало поточное производство премьер на злобу дня, пьесы «причесывались», лакировались. Я от отвращения уволился, чтобы не бездельничать, принял участие в конкурсе дикторов телевидения, выиграл, полгода проработал в эфире и опять подал заявление. Не мое!.. Вернулся в ТЮЗ. Наудачу по приглашению известного режиссера Николая Мокина уехал в Хабаровск, в краевой театр драмы.
— И все-таки вернулся в Новосибирск.
— Новосибирск, на самом деле, некий бермудский треугольник, где легко пропасть. Вот всюду, куда уезжал, мне сопутствовали слава, яркий успех, а почему-то тянет именно сюда. Так происходит не только со мной, многие творческие люди чего-то добиваются уезжая, а все равно возвращаются или испытывают ностальгию. Можно найти объяснение в том, что это родина, с ней связывают незримые нити, родители, друзья...
— Кстати, я не спросила, кто твои родители.
— Они не имели никакого отношения к театру. Мама работала старшей медсестрой в поликлинике металлургического завода, папа был начальником поезда, постоянно находился в разъездах. Но по линии дедушки мои родственники — троюродные братья — актеры Аристарх и Игорь Ливановы. Наши деды были родными братьями, православными священнослужителями в Саратовской области. После революции их репрессировали, отправили по этапу. Я посылал запросы, отыскал след своего деда в Пензе, а далее он оборвался. Аристарх тоже искал своего деда, сказал, что видел в архивах расстрельные документы.
— Так вы общаетесь?
— Да, не часто, но видимся. В Новосибирске у меня есть еще и кузина — двоюродная сестра Светлана Ливанова, выпускница Дальневосточного театрального института. Есть родственник Ливанов, который был руководителем кукольного театра в Киеве. То есть наш род был склонен к творчеству. Более того, я подозреваю, что причина того, что мне свойствен протест, передалась от деда-священника, у меня в генах заложен протестный фактор. Иной раз мы с Игорем Белозеровым как схлестнемся в спорах о политике и истории, исторической справедливости, так...
— Мне кажется, и ты, и он любите бунтарствовать и спорить, потому что в этом процессе вырабатывается адреналин, полезный для профессии, для сцены. Вот ты утверждаешь, что ратуешь за традиции, за классику, а сам поставил довольно-таки импрессионистский спектакль «Вези меня, слепой таксист» по стихам Сергея Самойленко.
— Каждый человек имеет право на эксперимент. Я же не противник экспериментов, я против того, чтобы в них искажали психологию человека, его помыслы. Считать себя умнее автора — это глупо.
— Признайся, сам пишешь стихи?
— Да что я там пишу? Помню, на первом курсе нам задали сочинение на тему «Почему я решил стать актером?». Гена, наш с Андрюхой сосед по съемной комнате, быстро ответил, настрочил что-то типа: «Я хочу стать актером, потому что эта профессия сродни миссии ученого, врача и педагога, она необходима людям». А я вывел первую строчку и задумавшись откинулся к стене. И вдруг меня как шибануло! Обожгло и откинуло от стены. Оказывается, там была незакрытая электрическая розетка, меня током ударило, на спине отметины остались. И я увидел в том знак, нечто символическое...
— Знак того, что писать и быть актером больно?
— Да. Конечно, я пишу, иногда исполняю песни на свои стихи, но это ерунда, а не поэзия.
— Не верю. Спой что-нибудь!
— «Позвони мне в дождь, позвони мне в вечер. / Дай мне шанс надежд долгожданной встречи...»
— О, какой ты лирик. Да и вообще я представляю, насколько актерская жизнь чревата соблазнами и увлечениями. Поклонницы, все такое. В этой связи расскажи, как ты решился жениться, как тебе удалось стать примерным семьянином. Кстати, у меня самой твоя супруга Люба Дмитриенко вызывает стойкую симпатию. Видно, что она очень порядочный человек, к тому же замечательная актриса, красивая женщина.
— Даже такому беспечному и легкомысленному человеку, как я, не чуждо такое чувство, как любовь. Встретил, увидел Любу и полюбил. Не могу сказать, что я образец преданности, моногамен до предела, иногда держусь из последних сил, но держусь же?!.. Я свою супругу не просто люблю, а и очень уважаю, я ей очень благодарен за все. Ты правильно заметила, она глубоко порядочный и надежный человек, что само по себе редкость.
— Помню, ваша единственная дочь Катя как-то дебютировала на модельном конкурсе, и только слепой ею не восхищался. А почему она не подалась в артистки?
— Катя хотела, но Люба решительно воспротивилась и оказалась права. У дочки хорошее образование и стабильный бизнес. А для меня самым любимым человеком стал мой внук Саша.
— А любимым предметом остается гитара?
— Редкий день к гитаре не прикасаюсь. Между прочим, освоил инструмент на факультативных занятиях в Ярославле, мой педагог — ученик Иванова-Крамского — вообще советовал бросить театр, заняться исключительно музицированием: он сам прекрасно гитарой зарабатывал. Но дело не в этом...
— Дело в том, что когда ты учился, гитаристы — даже не виртуозы, а барды, владевшие тремя аккордами, были «оттепельными» кумирами, всячески морочили людям голову. Я сама в студенчестве авторских концертов не пропускала, ездила на Грушинские фестивали, благо близко — училась-то в Казани. Помню, мне безумно нравился Суханов с песнями на стихи Верлена и Бодлера, Новелла Матвеева, а еще больше — Вероника Долина. Но давно уже ни видеть, ни слышать ее не могу. Меня вообще раздражает и бесит бардовская культура.
— Почему?
— Она возникла на спекуляции чувствами и эмоциями благодаря системе, закрывавшей информацию за железным занавесом. А сейчас воспринимается наивным, беспомощным детским лепетом. Барды уже ничего не дают, наоборот, отнимают чувство реальности. Современные кондиции и конфликты стали жестче, напряженней. Единственный романтик из «старой гвардии», к которому я более чем благосклонна, — это Елена Камбурова, так она, впрочем, и не бардесса, а настоящая поющая актриса.
— Нет, а, по-моему, старые песни Визбора, Окуджавы, Дольского остались такими же знаковыми, не утратили актуальности. По крайней мере, для меня.
— Кое-что, когда есть время, и я бы с удовольствием послушала или спела. «Бригантина поднимает паруса», «Атланты держат небо на каменных руках» Городницкого, «А я еду за туманом» Кукина, «Не гляди назад» Клячкина, но, на самом деле, уже очень редко выдается время для того, чтобы еще и назад глядеть. Столько насущных проблем, и столько перспектив. На самом деле все те сильные образы, которые раньше использовали барды, сегодня пользует реклама: сердце, небо, звезды, искры и т. д.
— И все-таки я утверждаю, что надо петь, надо вспоминать песни. Музыка и пение, вокальная жизнь очищают организм, оздоравливают. Кроме того, для меня это тренинг. Чтобы оставаться востребованным в профессии, надо быть в хорошей физической и эмоциональной форме. Я уже 1,5 года назад отказался от спиртного. Иногда, вспоминая, как с друзьями квасил, какой испытывал кураж, думаю: а оно мне надо, трезвыми глазами на все эти безобразия жизни смотреть?
— Оно, безусловно, надо. Только трезвым взглядом и возможно что-то просечь, чтобы чего-то добиться: истины не в вине, а, например, в искусстве.
— Это правда. Это большое счастье — заниматься искусством. Марк Захаров утверждает, что человек при соприкосновении с хорошей литературой, драматургией начинает меняться на клеточном уровне, а творцы и вовсе ловят информацию из космоса.
— Точнее, идеи, которые носятся в воздухе.
— У меня есть мечта поставить «Женитьбу» Гоголя, сделав темой человека, который свою жизнь проспал. Ясно вижу первую сцену: Подколесин бреется в своей комнате опасной бритвой, щеки в мыле. А из граммофона раздается пение Шаляпина: «Ой ты ноченька, ночка темная». И тут Подколесин произносит ключевую реплику: «Вот как начнешь этак на досуге задумываться, так и поймешь... Э-э, надо бы жениться», — и нечаянно режется бритвой, кричит, зовет слугу. Каждому Обломову надобен Штольц. В этой пьесе все темы русской литературы сошлись...
— Скоро отпуск. Ты где собираешься отдыхать?
— У нас с Любой есть дача на Буготаке, там особый, ароматный воздух. Еще есть баня — я люблю париться. Прошлым летом построил домик 2х2, по сути, хозяйственная постройка, хозблок. Вагонкой его отделал, морилочкой обработал — залюбуешься. Внук с мальчишками его использует для игр, а вообще-то мы там дрова для бани храним. Можно, конечно, нынешним летом еще один хозблок построить, но... Чем бы я ни занимался, на что бы ни отвлекался, постоянно думаю о театре. Моя работа — это способ моей жизни.