Спектакль рассказывает историю жизни Ксении Петербургской, которая была причислена Русской православной церковью к лику святых. Не желая принимать внезапную смерть любимого мужа, она облачается в его одежды и призывает всех величать ее именем покойного — Андреем Федоровичем. Героиня встречает непонимание, ее считают сумасшедшей, называют «юродивой», «бесноватой», на ее пути встречаются одни «подонки». Перед началом спектакля режиссер Тимур Насиров предупреждает публику, что со сцены будет звучать мат, «потому что подонки по-другому не умеют». 

Роль Ксении Петербургской исполняют три артистки, которые меняются в течение спектакля. В театре пообещали, что из показа в показ постановка будет меняться, и даже один и тот же зритель, вновь придя на нее, сможет увидеть что-то новое. После первого показа спектакля в «Старом доме» состоялась интерактивная беседа со зрителями, на которой творческая группа пыталась объяснить, зачем нужны были эти приемы. Тайга.инфо выслушала мнения публики и комментарии режиссера.

«Мат на сцене — это для меня вообще сложно принять. Спектакль получится ни к чему, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга»

Зритель: «Я, конечно, заранее извиняюсь за то, что я сейчас скажу, но мне спектакль совсем не понравился. Много людей, много шума, все бегают, этот колокол... Мне все это мешало. К тому же мат на сцене — это для меня вообще сложно принять. Спектакль получится ни к чему, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. И потом, мы сейчас живем в мире, где очень много информации, чересчур много, и поэтому хочется, чтобы строже отбор был к пьесам и к решению режиссерскому, потому что тут очень много всего, очень много поверхностного, много мельтешения. Тема не раскрыта. Здесь нет церковной тематики, в христианстве все совсем не так, и это не про Ксению Петербургскую».

Режиссер: «Я считаю, что все это общие слова, и вот почему: когда я говорю „тема“, я обычно объясняю, что это за тема. Следующий комментарий, пожалуйста».

Зритель: «Я тоже ставлю спектакли иногда, и я выражаю свой респект. В первую очередь, чем покорил спектакль, — блестящей ансамблевой работой. Я такую вижу сильную крепкую команду людей, которые видят друг друга и слышат друг друга, при этом видна индивидуальность каждого. Я вижу ваши лица и догадываюсь о каком-то вашем внутреннем человеческом содержании, что крайне важно. Важно, что нет всякой крутящейся навороченной ахинеи, постановочной машинерии, есть только вы, ничем неприкрытые, активно ведущие эту историю вперед, понимающие, что вы делаете. Я боюсь говорить о теме, я же буду после этого еще думать и понимать, что же именно я увидел. Но в первую очередь я увидел очень сильную актерскую ансамблевую историю, и это вызывает у меня огромное уважение к театру».

Зритель: «Ни на кого не хочу нападать, ни в коем случае не хочу никого обидеть. У меня на самом деле противоречивое мнение, потому что, наверное, большую часть спектакля я не видела цельной истории, и мне это очень сильно мешало, мне мешала разрозненность и несостыкованность, и я даже от текста временами отключалась, мне это очень мешало. Я не могла понять, в чем дело, как чеховская Душечка — мне надо было, чтобы мне подсказали, как мне на это реагировать. Но когда случился финал, я как-то вдруг поверила сразу во все, что видела до этого».

«Никогда до вас не дойдет, что то, с чем вы столкнулись, еще страшнее, чем вериги: когда из-за вас убили человека — как вы дальше будете жить?»

Режиссер: «По поводу цельной истории: понимаете, это пьеса в клеймах, знаете, что такое клеймы — в русской иконографии нет цельной истории, там сценка — сценка — клеймо — клеймо — клеймо. Мы пытались изо всех сил понять, разложить, разобраться. Вот, например, у вас горе большое, вы решили мужу своему рай вымолить и надели на себя вериги и пошли совершать подвиг юродства. И тут с вами случается: вы думаете, будет трудно босиком по снегу ходить, опять же, вериги впиваются в тело, но в жизни никогда до вас не дойдет, что то, с чем вы столкнулись, оно еще страшнее, чем вериги: когда из-за вас убили человека — как вы дальше будете жить? Когда вдруг: я не знаю не только женщин, даже мужчин, вот умирает там муж или жена, и тут-то вы узнаете, что была любовница или любовник, и легко ли простить? Мы пытались как-то на себя примерить, через что нужно пройти, чтобы быть в мире с собой и с миром, то есть стать святым. Потому что пьеса заканчивается, когда она стала святой, потому что нас не интересует Ксения как святая, нас интересует, как она дошла или, по крайней мере, по какой дороге пошла».

Зритель: «На меня сильное впечатление произвел фильм „Остров“, но ваш спектакль, уровень у него даже выше, чем „Остров“, потому что тут в зале сопереживаешь, соучаствуешь, вот такое сильное впечатление».

Зритель: «Мне понравилась сразу сценография, я вдруг увидела, что обычный облдрамовский театр стал таким огромным, такая большая площадь чудесная, начался спектакль, начались вот эти многоголосные сцены, было ощущение, что спектакль будет выстроен в приемах Таганки, когда только группой работают. Вот эти все части хорошие, потом хор разваливается на отдельные сцены-зарисовки жанровые, и тут, на мой взгляд, тоже есть такие моменты, на которые стоит обратить внимание. Либо они обживутся в процессе прокатывания спектакля, либо они растеряются, потому что там есть, например, первая сцена — попытка насилия, мне кажется, они штрихом только нарисована, мне кажется, она может быть жестче, ведь это первое чудо юродивой, когда она останавливает насилие. Остановить надо что-то такое гадкое, а здесь оно такое — никакое... Но мне понравилось, что много героинь, что каждая история играется одной женщиной, от этого создается объем, потому что вообще это вовсе не про юродивых, это спектакль про всех нас, которые должны жить и задумываться о том, как живем, потому что жизнь вечная только не потому, что ты чем-то одарен, а что ты вообще на этой земле ты оставил, то есть будут тебя помнить или не будут тебя помнить».

«Я вдруг увидела, что обычный облдрамовский театр стал таким огромным. Было ощущение, что спектакль будет выстроен в приемах Таганки, когда только группой работают»

Зритель: «Спасибо всей труппе, действительно работа трогает. Я очень не люблю мат на сцене, это вообще самое страшное, но здесь это была такая правда, и так это было откровенно, оттого, что человек не знает других слов, от его скудности, потому что его переполняют эти впечатления. И хочется, чтобы ваш зритель, который будет к вам приходить, он тоже с какими-то новыми впечатлениями уходил. Церковь и театр говорят вроде бы об одном и том же, но разными языками».

Режиссер: «Я ненавижу зрителей, которые приходят в театр для развлечения, потому что как раз такого зрителя очень трудно будет увлечь и развлечь. Здесь надо думать».