Мы все живём в самоосмыслении

Премьера

В ближайшее время премьеры не запланированы!

Главная >Театр >Пресса >Мы все живём в самоосмыслении

03 декабря 2019
Валерия Новокрещёнова Блог фестиваля «BRUSFEST»

Двукратный лауреат премии «Золотая маска», петербургский режиссер Михаил Патласов представляет на фестивале «BRUSFEST» спектакль «Пыль». Медиацентру фестиваля Михаил рассказал о внутренней социальной миссии своих спектаклей, о том, за что он благодарен Дмитрию Брусникину, как документальный театр повлиял на этику в драматическом театре и почему депрессия полезна, а любой театр должен вносить социальный эффект.

Как вы объясняете сегодняшний интерес зрителя к документальному театру?

Я думаю, бум на документальный театр как раз идёт на спад. А был интересен он, прежде всего, тем, что человек со сцены слышал ту же речь, что и на улице, — с теми же оборотами, и о том, что волнует каждого. Этот способ говорить со зрителем бытовым языком про здесь и сейчас производит гипнотический эффект. Ведь драматический театр, конечно, поднимает те же вечные вопросы, просто иначе. Когда в городе идёт пять «Чаек», зритель выбирает между режиссёрскими интерпретациями. На основе чего он сделает выбор? — Скорее всего, пойдёт на имя режиссёра или актёра. А в документальном театре публика всегда идёт на тему. Получается, доктеатр, прежде всего, работает с вопросами зрителей.

Почему бум документального театра пошёл на спад?

Для начала стоит разобраться с понятием «документальный театр». Если в Европе на афише к спектаклю увидят слово «документальный», вас не поймут, ведь действие происходит в театре. Там нет разделения функций театра по принципу документальности. Я сам против этого деления. Спектакль, в основе которого лежит документ, может быть представлен в различной форме. В России же документальный театр начался с того, что перековывал восприятие зрителей вербатимами. Это приняли и очень быстро выделили в отдельное направление. Сейчас освоение вербатима продолжается, но документальный театр абсорбировался с другими театральными жанрами и его определение теперь включает в себя социальный и свидетельский театр. Во время беседы с Мариной Брусникиной и Юрой Квятковским мы определили это соединение словом «постдок», то есть документ, приобретший форму. Причём документом может быть и тело актёра, если это перформативные практики.

Подчёркивание слова «документальный» в данном случае может идти от кризиса информации — как её недостатка, так и переизбытка?

Думаю, да. Люди всегда хотят правды. В нашей стране такую ситуацию можно считать особенно актуальной. Не так давно распространилось много историй, связанных с «Синим китом» (название создававшихся в социальной сети ВКонтакте подростковых «групп смерти», где участники играли в «игру», финальным заданием которой было совершение самоубийства — прим. ред.). Я думаю, эти события происходили оттого, что подростки потерялись в бесконечных, часто противоречащих друг другу потоках информации. По телевизору они слышали одно, а в интернете читали другое. И, протестуя против информационного спама, находили эти страшные «игры». Таким был их способ психологической компенсации.

Должен ли документальный театр иметь социальный эффект?

Главная функция любого театра — драматического и документального —социальная. Каждый театр должен её для себя определить и осуществлять: один работает с проблемами подростков, другой — с вопросами пожилых людей, третий — с теми, кто проходит опыт миграции, и так далее. Театр изначально социальное заведение, но мы часто об этом забываем.

Какое из направлений документального театра, на ваш взгляд, будет развиваться в ближайшее время?

Про будущее говорить сложно, но сейчас в топе самоисследование. Например, когда человек, готовящийся к вербатиму и собирающий информацию, делает себя обьектом исследования, погружаясь в конкретные обстоятельства здесь и сейчас.

На фестивале был показан ваш спектакль «Пыль», поставленный в новосибирском театре «Старый дом». Как появился этот масштабный проект?

Я думаю, это довольно локальный проект. Была идея найти лицо Новосибирска, понять, чем живёт город, которому без малого сто лет, чем новосибирцы отличаются от жителей других регионов. Сперва спектакль имел рабочее название «Город-сад», оно отсылало к стихотворению Маяковского и концепции строительства городов, которая была в раннем СССР. Интерес вызывала научно-исследовательская жизнь Новосибирска: прототипами героев стали ученые и айтишники, которые занимаются Big Data («Большие данные» — структурированные и неструктурированные данные больших объемов. В широком смысле о «Больших данных» говорят как о социально-экономическом феномене, связанном с технологическими возможностями анализировать огромные массивы данных — прим. автора). Именно с помощью этой системы мы собирали и анализировали статистические данные. По запросам в поисковиках понимали, что интересует сибиряков. Второй строчкой в браузере выпало слово «пыль». Так мы выяснили, что пыль — насущная проблема жителей города и даже существуют законы, касающиеся пыли, регламентирующие её уборку. Потом нам пояснили, что большинство домов и зданий неслучайно выкрашены в серый цвет — так менее заметна оседающая на их стенах пыль. Получилось, что одна из главных характеристик города — его серость, а существенный штрих в его портрете — пыль. Это позволило нам выйти на разговор о проблемах экологии и культуры, ведь слои культурной пыли — всё, что от нас останется.

Как вы проводили кастинг героев и как работали с ними?

Со многими героями мы списались и созвонилось ещё из Петербурга. Затем в Новосибирске неделю собирали информацию и записывали интервью. С актерами я обычно провожу объёмную подготовку: мы делаем тренинги, обсуждаем, как работать над ролью реального героя, у которого есть прототип, возможно, придущий на спектакли. Иногда артисты говорят: «Документальный театр — это хорошо, но давайте без чернухи». Существенный момент, что доктеатр ассоциируемся с чем-то подобным, но в процессе работы артисты сами понимают, что полностью спрятаться от негатива не получится.

Что включает в себя тренинг?

Например, я прошу исполнителей написать две колонки: «Я» / «Новосибирск и мир». И они должны, начиная с момента рождения и до сегодняшнего дня, описать самые эмоционально важные события своей жизни. Для жителей города это был момент кристаллизации себя, ведь они новосибирцы во втором, максимум в третьем поколении.

Помимо личной биографии герои стали задумываться и о биографии города, об особенностях жителей Новосибирска. Мне было важно в спектакле определить социальный срез одного города, потому что все мы разные, хотя ищем ответы на одни и те же вопросы. Всё, о чем думают в Новосибирске, отражает всероссийскую проблематику, но характер тех, кто живет в Сибири, будет отличаться от живущих на Урале. Нам говорили, что по характеру сибиряки открытые и прямые, так и оказалось. Моя социальная миссия была в том, чтобы бороться за индивидуальность характеров, за отличия укладов жизни. Поэтому нужно больше локальных проектов и их активной гастрольной жизни. Всё это позволило бы больше смотреть на себя со стороны. Сейчас пришло время, когда мы все живём в самоосмыслении и самоисследовании.

Расскажите о второй части спектакля, которая происходит вне стен театра. Как она соотносится с основным действием?

Одной из моих главных задач было инфицировать Новосибирск документальным театром, показать его разновидности как зрителям, так и участникам. В «Пыли» за актёрами закреплены не определённые роли, а темы. Каждый член команды в процессе подготовки и сбора информации выбирал наиболее подходящую для себя и разрабатывал её.

Вторая часть — это бесконечная интеракция, в которой нет артистов. Все делают сами зрители и получают не менее интересный опыт. Она проходит параллельно, до или после первой части в лофтовом пространстве недостроенной станции метро, расположенной в тридцати минутах езды от театра. Это сеанс для социофобов, но без негативного значения. У него компенсаторная задача: чтобы зритель вышел из социальной грусти, он должен войти в состояние терапевтической депрессии. Это понятие объясняет ситуацию, когда человек узнал о себе что-то новое и от этого осознания впал в депрессию. Она несёт положительный заряд, поскольку в результате осознания люди переосмысляют свои мысли и поступки. В более традиционном театре это называют катарсисом.

Зритель впадает в депрессию от понимая того, что его история — лишь цифра среди множества подобных, статистика?

Верно. Есть макро- и микромир, и есть маленький человек в тисках этой статистики.

Кто модерирует зрителей во второй части?

Голос. Он задаёт зрителям вопросы, просить их что-то сделать…

Образ пыли позволяет закольцевать истории героев: всё пришло из пыли и в неё, в конечном счёте, обратится. Пыль в спектакле — это и наш электронный след в Сети, и результат жизнедеятельности. Что нам даёт эта «пыльная» статистика?

Научное прогнозирование. Так посредством документального театра мы можем заглянуть в будущее.

Какие специфические термины, относящиеся к документальному театру, вы часто используете в процессе работы?

В Москве реальных героев называют донорами, но в этом есть что-то вампирское. Я называю их прототипами. Проблема в том, что документальный театр у нас недостаточно отрефлексирован, нет серьёзного количества исследований и работ на эту тему. Он оказался за бортом государственных театров и очень редко попадает в их репертуар. Одно из исключений —«Чук и Гек» (спектакль М. Патласова — прим. ред.) на сцене Александринского театра. Поэтому я очень благодарен Дмитрию Брусникину за то, что он интегрировал метод вербатима в учебную программу профессионального учебного заведения. Он легитимизировал это направление в общественном сознании. Сейчас я даже не знаю актёрского курса, на котором бы не преподавали вербатим. Он уже не просто часть тренинга «наблюдение», а самостоятельное направление.

Насколько долгой может быть жизнь документального спектакля и от чего она зависит?

Наш проект «Неприкасаемые», рассказывающий истории бездомных, был сыгран всего четыре раза. Мы сразу решили, что он должен быть живым и герои будут меняться. Поэтому для каждого показа он полностью трансформировася, его всегда приходилось начинать заново. Совершенно иная ситуация сложилась со спектаклем «Антитела» (продукция театра «Балтийский дом», лауреат премий «Золотой софит» и «Золотая маска» — прим. автора) — он появился в 2011, и с каждым годом звучит остросоциальнее. Его развитие происходит изнутри структуры, чем и прекрасен документальный театр.

Иногда актёр вне сцены не может расстаться с персонажем, ему трудно отделить роль от себя. В этом смысле в документальном театре сложнее режиссёру?

Сложно в равной степени и режиссёру, и актёрам. Когда работаешь режиссёром с историей реальных героев, всегда понимаешь, что они станут частью твоей биографии. Это не Шекспир, которого прочитал и забыл. При выборе прототипов я сразу пытаюсь определить, готов ли я впустить нового человека в свою жизнь? Готов ли я общаться и созваниваться с ним на протяжении долгих лет?

Конечно, когда прототип приходит на спектакль, это очень меняет артиста. В таком случае невозможно решить персонажа исключительно с негативной стороны, нельзя обвинять его. Нужно быть с ним рядом, потому что артист в ответе перед прототипом. Работа актёров над ролью в документальном театре очень сильно изменила этику разбора роли в театре вообще.

Изменила отношение актёра к своему герою?

Документальный театр перепрошил взаимоотношения между актёром и его персонажем. На этот процесс сильно повлияла и Новая драма. Опыт работы актёра в документальном театре можно сравнить с вирусом. Как при гриппе перебаливает каждая клетка, прежде чем организм меняет свою генетическую структуру, так и документальный театр изменяет способ существования артистов. Делает его более органичным, способствует поиску нестандартных решений, ведь актёры и режиссёры в театре живут по неким клише, как жанровым, так и по представлению о том, или ином персонаже. Преимущество материала в документальном театре и самого документа в том, что он непредсказуем. Он может начаться как трагедия, а закончиться комедийно