Премьера
В ближайшее время премьеры не запланированы!
Театральная иконопись
30 апреля 2013Юлия ЩЕТКОВА Новая Сибирь
В «СТАРОМ ДОМЕ» состоялись смотрины нового штатного: приступив к своим обязанностям в мае прошлого года, режиссер Тимур Насиров разразился нынешней весной первой премьерой. Для дебюта на новом посту представитель питерской театральной школы выбрал объемный и по-новодрамовски мудреный текст Вадима Леванова «Святая Блаженная Ксения Петербургская в житии». Утрамбовав «пьесу в клеймах» в предельно лаконичный для серьезной драматургии полуторачасовой формат, режиссер попытался объяснить публике, что есть такое истинная любовь, однако не слишком удачно пикировал в откровенное моралите. Бывалые театралы нашли в том свою прелесть и умилились красотами великорусского языка и спектакля, и пьесы. Младокритикессы дружно защебетали о театральном событии. А рядовые зрители самоотверженно попытались преодолеть острую аллергическую реакцию на современную российскую драму.
Пьеса «Святая Блаженная Ксения Петербургская в житии» была написана в 2007 году по заказу Валерия Фокина. Именитый режиссер давно мечтал вписать фигуру самой почитаемой святой Северной столицы в свой «петербургский цикл», для чего недоставало лишь крепкой литературной основы. Подарить художественный полет небогатым на стилистические изыски церковным сказаниям довелось ведущему российскому драматургу, одному из основателей движения «новая драма» и создателю так называемой «тольяттинской школы драматургов» — Вадиму Леванову. «Патриарх», как к тому времени окрестили литератора театральные критики, с поставленной задачей справился, сотворив из однообразных житийных свидетельств и скромных на подробности официальных фактов крепко вросшую одновременно и в народную языковую культуру, и в новодрамовскую эстетику пьесу. Чуть позже нью-житие от Леванова не без оснований упрекнут в композиционной рыхлости, «недейственности» и отсутствии оригинальной проблематики, что, впрочем, не умаляет других очевидных достоинств текста. Как бы то ни было, в год написания «Святая Блаженная Ксения Петербургская в житии» получила главный приз драматургического конкурса «Евразия» и была принята к постановке в знаменитой Александринке под названием «Ксения. История любви». До второго пришествия своей «Блаженной Ксении» автор не дожил, скончавшись от злокачественной опухоли незадолго до выхода московской вариации на тему театрального апокрифа на сцене РАМТа. Новосибирск стал третьим городом, приютившим «Ксению Петербургскую», хотя между полномасштабными спектаклями и промелькнуло несколько читок и эскизов. Режиссером одного из work in progress, кстати, стал Тимур Насиров, успешно поставивший пьесу Леванова на фестивале-лаборатории «Новая драма в Челябинске» в 2011 году. Судя по отзывам рецензентов, кардинальных изменений, за исключением троичного расслоения образа главной героини, режиссерское решение спектакля с той поры не претерпело.
Став штатным режиссером «Старого дома», Насиров решил единым театральным духом связать Урал, Петербург и Сибирь, вернулся к «Святой Блаженной Ксении Петербургской в житии» и присовокупил к своему драматургическому камбэку любопытную, полную захватывающих дух параллелей, скрещений и созвучий концепцию. Постановщик задумал сотворить диптих, в котором вертикальный полет блаженной сопоставлялся бы с горизонтальными поползновениями легендарной Салтычихи, описанными все тем же Вадимом Левановым в пьесе «Кровавыя барыни Дарьи Салтыковой, московской столбовой дворянки, правдоподобное и елико возможно достоверное жизнеописание». Однако сценическим воплощением идея не завершилась, оставив «Ксению Петербургскую» без страховки и опоры. А жаль. Отброшенный клубок взаимоотношений пьесы и антипода не только лишил замысел рельефности и объема, но и снизил его сценическую манкость. Вместо обещанных на старте сезона «американских горок» режиссер вдруг прочел проповедь «о происхождении добра и зла, о старинных и современных чудесах, о вере, прощении и способности жертвовать собой ради других». Назидание вышло слишком прямолинейным и откровенным, чтобы подрастерявший доверие к театру зритель смог проглотить его (не театр, разумеется, а моралите) не поморщившись. Впрочем, пути театральных богов неисповедимы, и, быть может, взойдя на новосибирские подмостки в гордом одиночестве, «Ксения Петербургская» оказалась отнюдь не в проигрыше.
Возвращаясь к сценической истории пьесы Леванова, вспоминается вскользь брошенная кем-то реплика: чтобы ставить ТАКОЕ, нужно либо быть очень уверенным в своем зрителе, либо слыть отчаянным смельчаком. У режиссера Тимура Насирова уверенности в публике не было. Просто не могло быть. Для Новосибирска «Ксения Петербургская» вообще — диковинный зверь, начиная от прямых соприкосновений с православной культурой и тонкостями церковно-иерархического порядка, которых наш театр не без оснований чурается, и заканчивая хитросплетенной новодрамовской стилистикой пьесы, упоительной для чтения и неудобоваримой для репертуарной сцены. Да и сама главная героиня — святая блаженная Ксения Петербургская — не самый популярный, вернее даже, не самый известный и понятный местному обывателю персонаж.
Сведений о земной жизни Ксении Петербургской сохранилось немного. Все они, как того требует миф, туманны, загадочны, приблизительны.
ЗАЧАСТУЮ имеют более позднее происхождение, когда блаженной Ксении давно уже не было в живых, а в XX веке и вовсе оказались под одной обложкой, за которую драматургу Леванову явно доводилось заглядывать. Точная дата рождения Ксении до сих пор остается неизвестной, простираясь где-то между 1719 и 1730 годами. Воспитание и образование Ксении также потомкам неведомы. Происхождение же — «от благочестивых и благородных родителей». В двадцать с небольшим вышла она замуж за полковника Андрея Федоровича Петрова и прожила с ним душа в душу три с половиной года. В маленьком собственном домике на Петербургской стороне. Детей у пары не было. Андрей Федорович исправно нес свою полковничью службу и пел в придворном церковном хоре, а Ксения Григорьевна заведовала хозяйством и помогала бедным.
Семейная идиллия разрушилась внезапной кончиной супруга. По одному преданию, полковник умер неожиданно, потому и не совершил молитву покаяния. По другой версии, Андрей Федорович стремительно сгорел от тифа, но все же успел исповедоваться, причаститься Святых Тайн и благословить супругу. В любом случае в ночь смерти мужа Ксения рассталась со своей привольной жизнью, вообразив, что она не Ксения Григорьевна, а Андрей Федорович, что Андрей Федорович не умер, а только обратился в нее, в Ксению. К выносу гроба вдова полковника постарела и поседела, переоделась в мужнино платье и стала откликаться на имя Андрея Федоровича (взяв его имя, молодая вдова надеялась «замолить» имя мужа — своей жизнью, лишенной всякой роскоши). На свое прежнее имя она не отзывалась. Просила молиться за упокой души рабы Божией Ксении и обрекла себя на сорокапятилетний путь сурового подвижничества и скитаний. Свое имущество, включая дом, Ксения раздала, а от приюта и какой-либо помощи всю жизнь отказывалась. Из всех благ цивилизации юродивая позволяла себе лишь походы в баню и редкую смену одежды. Износив платье мужа, одевалась Ксения всегда одинаково — в толстую холщовую юбку зеленого цвета и красную кофту — в память о красно-зеленом мундире мужа.
Жители Петербургской стороны сначала недолюбливали «сумасшедшую», но жалели, поскольку «несчастненьких» и юродствующих в тех краях было немало. Затем, обнаружив в блаженной дар прозорливости, который она «смирением крайним и подвигом молитвы стяжала», стали ценить и привечать. Однако предсказывала будущее, угадывала судьбы, узнавала мысли, влияла на будущее и жизнь тех, с кем сталкивалась, помогала сирым и убогим (беря милостыню не больше копейки, умудрялась содержать несколько сот бедных семейств) Ксения только по своему желанию-усмотрению. Даже самая ничтожная помощь ее приносила счастье, чем регулярно пытались воспользоваться корыстолюбцы. Но их юродивая чуяла за версту и вниманием не удостаивала. В копилку чудес, приписываемых блаженной, входило и спасение жизней, и принесение удачи в делах, и избавление от одиночества, и сохранение имущества, и строительство храма, и исцеление венценосных особ, и крах злоумышленников, и предугадывание событий. «Блаженная Ксения была добрым гением заблудших и грозным судией бессердечных, строгим карателем дурных поступков и покровительницей ростков всего доброго, что встречала в людях», — гласит церковная история.
Данных о времени, месте, обстоятельствах смерти рабы Божией Ксении не сохранилось. Известно, что случилось это в самом начале XIX века, когда юродивой шел 72-й год. Тело ее было погребено на Смоленском кладбище, над могилкой со временем была построена часовня. После смерти святой блаженной петербуржцы стали считать ее своей покровительницей, а чудеса не только не иссякли, но и приумножились. До сих пор в тяжелые минуты Ксения является людям и помогает спастись от неминуемой гибели или неизлечимой болезни. В 1988 году на Поместном соборе Русской православной церкви блаженная Ксения Петербургская, Христа ради юродивая, была причислена к лику святых, став единственной канонизированной юродивой XVIII века.
Весь этот бэкграунд бережно, точно, хоть и не без поэтического изящества и форсированного драматизма, был запротоколирован Вадимом Левановым в пьесе. Справедливости ради, правда, стоит отметить, что левановская «Ксения Петербургская» бесконечно далеко ушла от сугубо ремесленной обработки мифологической основы. «Святая Блаженная Ксения Петербургская в житии» — замечательный образчик умственной «новой драмы», провозвестниками которой в начале нулевых выступило старшее поколение современных российских драматургов. Это — яркий пример мало востребованных сегодняшним театром пьес, где главную роль играет художественная структура и игра с первоосновой, а не вопиющая социалка, всей своей удельной массой напирающая на «здесь-и-сейчас». Не самая сценичная, но блестящая по языковому полету драма, актуальность которой выходит за недолгие сроки годности современного текста. Создавая пьесу-икону, Вадим Леванов намеренно погружает действие во вневременной контекст. Герои его произведения благополучно проходят сквозь века, разом смыкая вокруг хрупкой и сильной женщины четыре столетия — XVIII, XIX, XX и XXI. Конкретно локализовано лишь место действия — задворки города на Неве. Изнанка оплота империи, чей genius loci по определению не может быть пригляден. Непарадный Петербург — Ленинград, принимающий под свое крыло всех тех, кому не досталось места у роскошных фасадов и знаменитых дворцов. Город реальный и химирический. Обволакивающий и испытывающий. Отталкивающий и манящий. Город — миф, где реальность — сплошная фантасмагория, а чудо — материально и зримо, как явь. Город — бездна. Город — судьба. Режиссер Тимур Насиров установки драматурга принимает беспрекословно, а воплощает — бережно. Руками художника-постановщика Константина Соловьева он формирует предельно конкретный и в то же время призрачный, аскетичный и наряду с тем ненавязчивый образ. Стирает пунктиры пространства и времени, оставляя тонкий, но легко считываемый намек на Петров Град — расходящуюся кругами каменную мостовую и чугунную вязь, синхронно апеллирующую к знаменитым мостам, бесславным парапетам и кованым решеткам легендарных садов. Все остальное — воздух и полумгла, закоулки и пустоши, в которых люди, нелюди и тени действуют на равных. Не хватает воды — вечного спутника города и кары небесной.
Свою «Ксению Петербургскую» драматург Леванов называет «пьесой в клеймах», указывая на иконописный термин. Клеймо — сцена изображающая, развивающая или поясняющая сюжет центральной композиции житийной иконы. Чаще всего клейма располагаются на полях иконы, окружая ковчег со средником, где изображен главный герой — святой, которому и посвящена икона. По тому же принципу развивается действие «Ксении Петербургской», заодно вторя античной драме с ее бесконечными диалогами протагонистов и хора. В центре спектакля оказывается юродивая, чей образ раскрывается сквозь череду сцен-встреч с другими персонажами, объединенными драматургом в лик. Хитрая уловка с иконописью позволяет наполнить пьесу массой эпизодов, которые режиссер может тасовать по своему усмотрению, что Тимур Насиров, собственно, и делает, отбирая наиболее органичные его замыслу фрагменты.
Жизненный путь вдовы церковного певчего от оглушительного удара — духовной смерти после потери мужа — до смерти в буквальном смысле испещряет черед коротких, драматургических историй. Блаженную Ксению окружает народ, коллективное тело, гуттаперчевая масса, способная принять любой облик. Толпа любопытных, сборище «несчастненьких», сочувствующее простонародье, легион страждущих, скопище терпящих, вереница почитателей, рой последователей. Самые колоритные — «обитатели дна» — божьи твари, одержимые, пьяницы, упыри всех мастей, дворовая кодла, армия попрошаек, калечных, убогих, душегубов и кровопийц, проститутки, падшие, лиходеи, чумные, заблудшие etc. Все втянуты в единый строй и в нужный момент выталкивают отдельных представителей. Так, Ксения встречает бывшую любовницу мужа, жалкую, ошалевшую от горя и тоски Катю (яркая актерская работа Олеси Кузьбар), трусоватого, лицемерного отца Паисия (Виктор Пиджаков) и его бесноватую Попадью (Валентина Ворошилова), непризнанного Поэта (Василий Байтенгер). Апофеозом становится встреча с Марфушей — Христовой невестой. Лжеблаженная героиня народной артистки России Халиды Ивановой профессиональным чутьем угадывает в Ксении «идеологического врага». Коршуном набрасывается на «конкурента» и принимается феерично кликушествовать, заклинать, буйствовать. В страшной пляске шарлатанки проскальзывают беспросветное одиночество, тоска, страх, безысходность, — и это, право, стоит детального сценического препарирования.
Саму Ксению Петербургскую играют сразу три актрисы «Старого дома» — Лариса Решетько, Светлана Марченко и Яна Балутина. Каждая из них олицетворяет определенную ипостась блаженной: оглушительная боль, страдание, отрешение, ожесточение, борьба, смирение, понимание, принятие, всепрощение. Играют честно, обстоятельно, надрывно, самоотверженно, однако рождения «новой неповторимой актерской личности» не происходит. Грани Ксении для каждой из них — путь в рамках уже освоенных территорий актерского таланта. Новосибирская «Ксения Петербургская» — тот редкий случай, когда актеры вкладывают в спектакль ровно столько, сколько заложено в историю постановщиком. Режиссура Насирова не давит и не жмет, собирает по крупицам частотные приемы и не заморачивается их перековкой и переплавкой. Отсутствие «нового слова» компенсируется искренней и щемящей интонацией спектакля, тем наивным и прямолинейным посылом, который в эпоху театральной деконструкции воспринимается памятником давно прошедшей эпохи, но вопреки всему задевает зрителя за живое. А ключевую роль в этом поединке за душу зрителя играет добросовестно поддержанная режиссерским решением вербальная сила «Ксении Петербургской», когда в изломах и раскатах чистопородного художественного слова звучит приподнято-напевная декламация времен Ломоносова, пульсирует и стенает старорусская причеть, льется тихая молитва, ползет, извивается рифмованная осторожа, изгаляется, бурлит блатное арго, рокочет и бьет наотмашь крепко-терпкий глагол.
В статье упомянуты:
спектакли: