Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.
В новосибирской версии, написанной прямо в ходе постановочного процесса, никаких руин и никакого Вавилона уже нет — действие происходит в альтернативной и высокотехнологичной реальности, герои которой носят имена шумерских богов. Что это — недалекое будущее, как в «Солярисе», или сверхсекретная корпорация, существующая в наши дни, — понять невозможно.
Весь спектакль напоминает анимированный комикс, ожившие картинки которого вдруг стали говорить. На сцене — многоступенчатая конструкция, изъеденная дырами, из них, как кроты из нор, то и дело выскакивают герои. Они практически никогда не появляются на поверхности в полный рост: реальный мир недосягаем и никому не нужен — все погрузились в смоделированную корпоративную культуру, объединенную общей идеей божественного превосходства. Рядовые программисты Мэ (Наталья Пьянова) и Зу (Александр Шарафутдинов) — роботизированные масочные персонажи, говорящие скороговоркой и перебрасывающиеся язвительными колкостями, не переставая стучать пальцами по клавиатуре, — безуспешно пытаются добиться признаков сознания от искусственного интеллекта, попутно обсуждая, какие тяготы ожидают их в случае провала, — оно и понятно, у всех ипотека.
Молчанием нового Вавилона озадачены все: тихий администратор Кингу (Арсений Чудецкий), фанат ЗОЖ Бэлит (Тимофей Мамлин) и его подружка Инанна (Софья Васильева), последний представитель «старой гвардии» Нимрод (Василий Байтингер), влиятельная супружеская пара Царапанит (Вера Сергеева) и Ашшур (Андрей Сенько) и их неврастеничный сын Набу (Анатолий Григорьев) — никто не хочет облажаться, но все хотят получить выгоду.
Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.
Персонажи-маски действуют решительно: у них резкая стремительная пластика и чеканистая речь. Они отделены друг от друга — каждый появляется в своей норе. Персонажи существуют обособленно: мы узнаем, что между ними есть какие-то связи, но они проявляются лишь в ироничном отчуждении и постоянных попытках подколоть другого. Между норами-ячейками мечется Кингу: мы видим то его голову, кивающую на приказания, то руку, услужливо подающую напитки и документы на подпись, — он низшее звено на этом Олимпе. Изредка за масками полумультяшных богов начинают мерцать люди со своими проблемами: кредиты, зависимости, трудное детство и семейные измены — все-таки у этих героев тоже есть обыденная жизнь, кем бы они себя ни провозгласили.
Но в «очеловечении» нет ни слабости, ни уязвимости — только назойливая бытовуха, бросающая тень на глянцевое лицо абсолютного превосходства. Однако борьба человеческого и мнимого божественного в героях заявлена и дальше, она развивается все больше — и вот уже не маски, а вполне объемные персонажи рассказывают про свои самые страшные страхи, увиденные в тяжелых метафорических снах. В речи то и дело мелькают обычные имена самопровозглашенных богов, а ячейки — офисные клетки мерцают токсично-зеленым светом, как бы разъедая пространство изнутри.
Весь спектакль построен на неопределенности, он будто бы соткан из той же ткани, что и жизнь героев, его населяющих: пограничны и разрознены и драматургия, и способ существования артистов. Ни одна сюжетная линия не доведена до конца в полной мере, возникающие связи сразу же обрываются, артисты бесконечно перескакивают из масочного существования в психологическое — вне логики, вне какого-либо четкого закона, — все подчинено хаосу. За функциональным набором типологических черт — будь то престарелый мачо или железная леди — открывается бездна ужаса.
Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.
Герои разрываемы внутренними противоречиями и страхами — они не в состоянии справиться сами с собой, из-под контроля уже давно вышло собственное сознание, не то что искусственный интеллект. Он, кажется, один понимает, что делает и чего хочет — холодная машина, лишенная эмпатии, забавляется, посылая им короткие предсказания и загоняя айтишников все глубже в дебри собственного «я».
Искусственный интеллект немногословен и лишен голоса: его послания всегда появляются титрами — и на это время действие погружается в абсолютную тишину и статику, он — единственный солист своеобразной тихой оперы. Но даже в полной тишине никто не способен его услышать — каждый интерпретирует его слова по-своему, порождая множество альтернативных реальностей. Говорят герои, их двойники и двойники их двойников, даже вейпы, суп и чашечка с кофе берут на себя роль психотерапевтов, раздавая советы направо и налево, — но все тщетно и бессмысленно, нет ни ответов на бесконечное множество вопросов, ни выхода из замкнутой ситуации предощущения конца.
Чем больше героев поглощает их же собственный внутренний мир, тем ярче разгорается кислотно-зеленый свет их ячеек — героев будто выталкивает наружу, из капсульного мира одинокой черной дыры, из зоны комфорта, из границ собственного «я». Только, «выплюнутые» на поверхность, они уже не могут встать в полный рост — все чудовищно угнетены и тотально обречены. Выживет только гуманитарий — тихий администратор Кингу, способный отказаться от мечты о величии и грандиозных планов, овладевший философией маленьких шагов: впервые за весь спектакль он встает во весь рост и уходит через центральный портал зрительного зала — оказывается, из замкнутой системы был выход. Тот, кто был никем, вдруг стал всем, получив возможность на продолжение своей тихой жизни, — и это дает надежду и поддерживает, ведь кажется, уже не хочется ничего, кроме как просто знать, что вечером снова можно будет погладить любимого корги.
А. Григорьев (Набу).
Фото — Виктор Дмитриев.