О ВОЛЕ КАК ГЛАВНОЙ ТЕМЕ СПЕКТАКЛЯ
17 апреля 2023Нина Цукерман Maskbook
Для спектакля «Анна Каренина» Прикотенко переписал роман Толстого, перенеся его в наше время. Вы, готовя роль Анны, отталкивались больше от первоисточника или от современности?
Моя героиня, конечно, выстроена по совсем другим механизмам, в другом мироощущении, потому что Каренина, которую я увидела в книге и которую мы создали с Прикотенко, — две абсолютно разные женщины. Не знаю, хорошо это или плохо, но это по-своему, по новому. Основная тема (как и в нашем «Идиоте» Андрея Михайловича) была сохранена – мы не потеряли смысл, который сам Толстой вкладывал. Мы на репетициях размышляли о том, почему имя Шопенгауэра обязательно идет за ручку вместе с этим романом, почему Толстой часто оперировал к его философии, затрагивая вопрос воли. На мой взгляд, тема воли – самая главная в романе, во всяком случае, в линии моей героини. Мне кажется, текст, переписанный Андреем Михайловичем, не потерял ценности, но обострил толстовские проблемы, сделав их понятнее нашему поколению. Люди приходят в театр не просто посмотреть, как женщина не может определиться между двумя мужчинами, но затронуть такие важные вопросы как воля, свобода, возможна ли она и чем человек должен поплатиться за неё.
Почему тема воли для вашей героиня главная? В чем проявляется её воля?
Сначала мы хотели сделать любовную легенду Вронского и Анны без, скажем так, терний Вронского (что он не может разобраться в себе, не может полностью отдаться любви к Анне). У нас должны были получиться чистые герои – как Ромео и Джульетта. К сожалению или к счастью, но этого не получилось. Тогда мы более глубоко стали разбирать Шопенгауэра – вопрос воли, почему он важен для Толстого, что он хотел этим сказать. Та сверхзадача, которую я играю как актриса, — это принятие очень важного решения человеком, который понимает, что он разрушит всю свою жизнь, он разрушит семью, он потеряет самое главное. Насколько женщина, мать готова отказаться от человеческих общепринятых ценностей во имя свободы, личной свободы. Ни для кого не секрет (это и в романе прописано, и у нас в спектакле), что Каренина – это кукла, собственность Алексея Каренина. Она так живет уже 8 лет, живет не то чтобы не страдая от этого, но не придавая этому значения.
А появление Вронского абсолютно меняет всё в её сознании – у нее появляются категории, которыми раньше она не мыслила. Не потому что она не знала – ей просто было это не нужно в её окружении. Все так живут – и ты живи. Очень знакомая и распространенная история. Вронский выступает катализатором внутренней силы Анны. Это очень большая любовь – я даже так себе придумала, что не только к одному человеку, но к… к свободе что ли, любовь к человеку в принципе как к созданию, что он может быть гораздо большим, чем ему пытаются внушить. Я вопрос воли рассмотрела именно в таком ключе.
О ЛЮБВИ АННЫ И О ЕЕ ВНУТРЕННИХ ИЗМЕНЕНИЯХ
Анна по-настоящему влюблена в Вронского? Или он всего лишь становится катализатором ее внутренней трансформации?
Мне кажется, в нашем спектакле он больше служит символом её раскрытия как личности. Это не умаляет их любви как мужчины и женщины, но у нас все подробности (их первая ночь, беременность, роды) происходят за пределами сцены (это вынесено в сообщения, в телефонные разговоры). Это отсутствие (у нас всего два поцелуя с актером, играющим Вронского) подсказывает твоему телу, что они чисты – нет страсти, которая была в романе у Толстого, у нас всё это выходит на уровень выше. Вронский – даже не совсем человек, во второй части спектакля он как будто становится символом, чем-то возвышенным, к чему Каренина стремится ввысь, разрушая попутно все свои связи, какие-либо отношения, семью. Вронский может рассматриваться и как функция, и как действительно персонаж, к которому Анна испытывает те чувства, которые, кажется, никто в этом сюжете из героев никогда не понимал – настоящую любовь. Мне кажется, одно другого не исключает.
Первый акт заканчивается родами Анны. Какую трансформацию переживает ваша героиня от первого ко второму акту?
В первом акте моя героиня хочет умереть – она искренне верит в знаки, в сны. Роды не приносят ей никакой радости. С детьми у неё всё очень сложно и запутанно. Сережа у нас в спектакле отсутствует, и его значимость словно опускается, но в монологах и диалогах Анна несколько раз говорит о любви к нему. А вот с дочерью от Вронского у неё нет никакой связи – в спектакле это очень видно. Она готова отдать свою жизнь, потому что поняла, что произошло что-то необратимое. Она не может жить так, как жила до. А в начале второго акта происходит очень бытовой диалог с Алексеем Карениным – появляется иллюзия комфорта. Здесь начинаются игры со стороны Каренина – якобы всё забудется, ничего не потеряно (хотя ребенок от другого мужчины). Каренина, опять же в силу своей честности, в силу своей рефлексичности, сопротивляется этому всем своим естеством, поэтому она срывается на крик, хотя, как я сказала, у нас эмоции на 85-90% опущены – у нас эмоционирует только Каренин. Только в диалоге с ним впервые прорывается её крик, ей вообще не свойственный. Она всегда думает, что о ней подумают со стороны, как себя правильно вести – Каренин научил её этому. И общество её заставляет всё скрывать и таиться. А здесь впервые проявляются эмоции, она больше не хочет сдерживать свои истинные чувства. Благодаря Вронскому она познала самопредназначение. Она не может с этими чувствами справляться, поэтому во втором акте у нас видно, как человека ломает.
ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ АССОЦИАЦИЯХ
Личная история Анны, её выбор во втором акте сплетаются с социальным контекстом. Принимается закон Каренина, запрещающий развод; ведущий новостей провоцирует её травлю, манипулятивно сравнивая её с французскими коллаборационистами времен Второй Мировой. Что этот социальный фон меняет в вашей героине?
Роль ведущего, которая специально была придумана Андреем Михайловичем, я думаю, также служит инструментом для обострения сюжета. Роман был создан во второй половине XIX века, в XXI веке уже совсем другие правила, другой образ жизни. Мы долго разбирались, что мешает им развестись. В наше время это надуманная проблема. Мы же говорим про нашу страну, не про какой-то другой менталитет. Информационная война, которая разворачивается против одного человека, — очень актуальная история.
Сюжет про французский коллаборационизм – история про манипуляцию медийным лицом, которое направляет все общество, всю страну против одного человека. Люди, не зная, откуда шум, откуда звук, цепляются на эту иглу и начинают проживать чужие эмоции, чужую жизнь. Превращаются в абсолютно жестоких, равнодушных к чужим трагедиям персонажей, которые готовы уничтожить любого человека, потому что кто-то где-то сказал, что он якобы что-то сделал против мирового спокойствия. Никто не хочет разбираться и подключать критическое мышление. Все пытаются сразу взять вилы и идти наказывать. Кого-то наказать, кого-то научить, как правильно жить, — всегда присуща человеку эта черта.
Историческая параллель с XX веком обостряет этот невидимый «поезд», который давит Анну на протяжении всего спектакля. Это делает историю, которую мы рассказываем зрителям, более точной и правдоподобной, чтобы не возникало никаких вопросов, что это невозможно. Это возможно, и у нас в спектакле объясняется почему.
Анна ломается из-за социума? Или этот слом обусловлен внутренними причинами?
Мне кажется, что одно вытекает из другого. Изначально у нее всегда присутствует образ её мужа, образ человека, которому она причиняет боль – её это убивает изнутри. Я точно могу быть уверена и уверить других, что он это видит и грамотно этим пользуется: что ни диалог, — постоянно какая-то провокация, манипуляция. Анне, как человеку честному (в первую очередь с самой собой), это больно, для нее это трагедия. Она не может как Бетси, как Лидия (у нас она явно им противопоставлена), она не может врать. У нее начинает сопротивляться тело. Что ей мешало просто убежать от Каренина?.. Он же сам ей предлагает развод, показывая, какой он милосердный, прекрасно понимая, что для неё это невозможно. До середины второго акта Анна переживает такие эмоции как сострадание к другому человеку, к Каренину – жалость, невыносимое желание прекратить всё это и помочь ему. Но она не знает как. Остаться она с ним тоже не может – это враньё по отношению к самой себе.
А после выступления ведущего она не может не отвечать – она встречается с Лёвиным, она реагирует на сообщения в социальных сетях, на угрозы. Она живое существо, она не может просто абстрагироваться и наплевать на чужое мнение. Её это убивает. Она всего лишь полюбила человека, она всего лишь сказала, что хочет быть счастливой, а её за это решили убить. В финале она не может сделать ничего, кроме как как пойти и закончить эту историю самоубийством. Только так можно спасти этот мир и сохранить равновесие, которое она нарушила…
О ФИНАЛЕ ГЕРОИНИ
В финальном монологе она обещает найти Вронского и буквально через несколько минут кончает жизнь самоубийством. Почему?
Когда ставили спектакль, я пыталась логически объяснить её поступки, её монологи, я вспоминала, как написан роман Толстого. Он был одним из первых писателей в мировой литературе, который описал поток сознания человека – когда ты не понимаешь, что происходит вокруг, не можешь объяснить, ты в состоянии аффекта. Ты не можешь адекватно реагировать. Это женщина, которая жила в коконе в течение восьми лет, а на неё обрушивается многомиллионная аудитория, которая желает ей смерти, которая обвиняет её во всех смертных грехах. Её жестоко избивают на улице, затаскивают в какой-то двор – и ей никто не помог. Сказать, что героиня потеряла рассудок – ничего не сказать. Она транслирует то, что чувствует в данный момент, перескакивая с мысли на мысль – меня избили фашисты, пересказывает сон, потом переключается на Вронского (это огромная фигура в её жизни, особенно в последние дни). Она готова идти спасать Вронского, потому что она его безумно любит, но вдруг она видит пути и понимает, что сейчас ей надо идти туда. Это состояние аффекта избитого человека.
За несколько минут до конца она разговаривает по телефону с Долли, но так ей и не рассказывает, какой ужас она переживает. Почему она ей говорит, что у неё все хорошо?
Для неё это последний кинжал, который втыкает человек, раньше всячески показывавший: «Я – твоя подруга, я тебя поддержу», «я бы хотела быть как Анна». А здесь ей звонит Анна, просит помощи, а она, под давлением всей этой травли (она тоже боится) говорит: «Извини, ничем не могу помочь, у меня тут ребёнок, надо на гимнастику отвезти, надо гулять идти…» (чего только я ни придумываю себе в этом разговоре с Долли). В её последнем монологе (и в разговоре с Долли) нет ничего просто так: там каждый кусочек – это важнейший паззл в мозаике смерти Карениной. Когда близкий тебе человек отворачивается от тебя, других вариантов у подавленного человека нет, кроме как радикально прекратить всё это.
И последний вопрос, более общий. Два года назад вас номинировали за роль Настасьи Филипповны в «Идиоте». Кто – Достоевский или Толстой – вам ближе?
ТОЛСТОЙ ИЛИ ДОСТОЕВСКИЙ
Это сложный вопрос – выбрать одного… Для меня это два абсолютно разных в подходах и в философии миропонимания писателя. Достоевский писал незыблемые вещи – ничего не меняется, человек наступает на одни и те же грабли, существуют всё те же слои общества… Одни правят миром, другие подчиняются. А Толстой, даже если и затрагивает эти же темы, пишет совсем иначе. После «Идиота» было интересно читать и репетировать «Анну Каренину», потому что там нет больных людей. В «Идиоте» нет ни одного психически здорового человека, с ними невозможно разговаривать, там никто никого не слышит. Это звучит остро – и по сей день люди не понимают друг друга, все эгоисты до крайней степени. Толстой отличается тем, что у него обстановка, в которой происходят сюжеты, более бытовая, более человеческая. Если любовь у Достоевского, это обязательно изнасилование, что-то выходящее за грани понимания обычного человека, который с этим не сталкивался. У Толстого – обыкновенные люди и рассматриваются с точки зрения привычных ролей общества (жена – дети, дети – родители). И все это идет в понятном восприятии, очень легко можно себя сопоставить с его героями. Но в наше время, когда мир претерпевает такие изменения, в стороне нет ни одного человека, принцип Достоевского и Толстого – оба актуальны, выделить одного я не могу.
В статье упомянуты:
Люди:
спектакли: