новосибирский государственный
драматический театр

Театральные критики и эксперты «Золотой маски» Татьяна Тихоновец и Владислава Куприна о спектакле «Наизнанку»

В декабре на сцене театра «Старый дом» прошла премьера спектакля «Наизнанку». Пьесу, написанную драматургом Кариной Бесолти в рамках первого сезона Фабрики нарративного театра «Дисциплина», поставила молодой новосибирский режиссер Джемма Аветисян. Магистральной темой сюжета стало домашнее насилие и положение женщин в современном обществе, по инерции обнуляющем личность до состояния «функции» и «вещи».

Уже на подступах к спектаклю режиссер Джемма Аветисян была уверена: «Наизнанку» никого не оставит равнодушным. Ситуация, когда совершается домашнее насилие и члены одной семьи становятся глухи и слепы по отношению друг к другу, случаются везде ‒ в каждой стране, городе, селе, в вашем в доме или у соседей за стенкой. Неприятие и агрессивное отношение к чужим границам, увы, стало привычной частью нашего культурного и общественно-политического пейзажа. Именно поэтому творческая группа спектакля сознательно ушла от локальной идентичности как движущей силы истории и создала на сцене метафорическую модель деформации межличностных отношений. Последствия страшной социальной патологии и непроходящего синдрома потрясений, проблемы искаженной шкалы ценностей и ломки социальных институтов, причины утраты самоуважения и возникновения «комплекса неполноценности», чреватость псевдонорм и нетерпимости, засилье страха и дегуманизации обсудили на примере спектакля «Наизнанку» с артистами театра «Старый дом» театральные критики и эксперты «Золотой маски» Татьяна Тихоновец и Владислава Куприна.

ТАТЬЯНА ТИХОНОВЕЦ

Художественное оформление

— Спектакль очень стильный, хорошо одетый. Мне очень понравилось пространство, которое придумали Александр Мохов и Мария Лукка. Жесткое, замкнутое, графически точно разделяющее жизнь на сегменты-клетки, которые с трудом друг с другом пересекаются, а то и не пересекаются вовсе. Персонажи переходят из одного пространства в другое. Снизу — вверх, сверху — вниз. Они как будто путешествуют по эти странным крошечным комнатам. Эти комнатки и этот дом могут быть везде — перед нами идеальное экзистенциальное пространство. Костюмы тоже ровно в той степени абстрактные, чтобы быть в любом месте и избежать какой-либо национальной или этнической конкретики. Очень хорошо работает экран. Ты еще ничего не понимаешь, но видишь эти жуткие кадры — глаза, руки, ноги — и по телу начинают бежать мурашки.

Пьеса

— Для меня это не психологическая драма, но драма идей, в которой характеры не развиваются. Они даны, как даны. Каждый герой выходит к зрителю со свой жизненной идеей, с определенным отношением к тому, что произошло. А что произошло они стараются не упоминать, скрыть. И когда появляется девушка, которая пришла именно для того, чтобы узнать обо всем, драма отчасти превращается в расследование, начинает развиваться в сторону психологического детектива. В этом смысле мне кажется важным разговор Фаризы, сестры умершей девушки, с Лидой, ее свекровью. Это одна из лучших сцен спектакля, режиссерский разбор которой мне кажется очень точным и правильным. У одной героини цель ‒ выяснить правду, а у другой ‒ эту правду не сказать. Фариза очень осторожно и последовательно выспрашивает, а Лида не хочет говорить, но в то же время не может не говорить. И она, конечно, нечаянно проговаривается.

Персонажи

— Каждый персонаж выступает со своей правдой, и все эти правды — на самом деле, конечно, страшные — в спектакле сталкиваются друг с другом. Вот Вадим. Он еще не вышел, а про него уже начали говорить, кто он и что он. Человек, который ни за что и никогда не признает своей вины, но, может быть, когда-нибудь повесится или совершит что-нибудь в этом духе, потому что надрыв, в котором он существует, предполагает, что история этого человека не кончится добром. Младший брат Астемир — слабый человек, он раздавлен, сломлен и не может пережить то, что с ним произошло, но пытается связать свою жизнь с сильной девушкой. Он все время просит не бросать его и повторяет: я пропаду, пропаду. В спектакле вообще все персонажи выстроены по принципу «слабый- сильный». Славик, отец Иды и Фаризы, слабый, а Аида, его жена, напротив — сильная. Халида Иванова играет такую страшную женщину, которая точно знает, как в этой жизни все должно быть. Она знает, что нужно сделать, чтобы дети были счастливы, и именно благодаря таким носителям истины все несчастья и происходят.

Манифест

— В этом спектакле все герои, сцены, ситуации рифмуются и выстраиваются в довольно-таки логичную линию. Однако во многих эпизодах мне не хватает какой-то внутренней сложности, глубины. Герои произносят свои монологи и манифестируют свои идеи. Каждый герой выговаривается, ставит точку и уходит. А мне бы хотелось, чтобы между этими монологами стояло многоточие, возникали какие-то арки, более сложный подтекст. Чувствовалась недосказанность, невысказанность. Чтобы хотелось задать себе вопрос: а что эти герои не договорили мне? Что у них осталось при себе? Возможно, все это появится со временем, когда спектакль «обрастет мясом» и все заостренное постепенно обретет более глубинные смыслы.

Актуальность

— Я вижу, что для режиссера это не проходной текст. Я вижу, что у Джеммы Аветисян все это болит. Она бросает манифест — и это очень важно и правильно, судя по тому, как воспринимает спектакль зритель. Это серьезное высказывание, и оно должно заканчиваться обсуждением, разговором. В этом спектакле слишком много того, что зрители не хотят про себя узнавать. В этом тексте нет ни одного счастливого человека. Здесь несчастны все. И это разговор не про Кавказ, а про то, что у нас сегодня везде происходит. Я вижу колоссальный разрыв поколений, я бы даже сказала цивилизационный разрыв: одна цивилизация закончилась, и начинается со всем другая. И как всегда, не обходится без жертв. Эти родители никогда не поймут этих детей. А эти дети никогда не захотят жить по законам, которые им навязывают их родители. Такое ощущение, что жизнь старшего поколения уже полностью заканчивается. Ниточка еще держится, цепляется из последних сил, пытается объяснить, как надо лучше жить, чтобы быть несчастными, но вот-вот разорвется. Как только это случится, в нашем обществе, может быть, произойдут какие-то изменения, но не раньше. Пока же режиссер только фиксирует разрыв — болезненный, тяжелый, мучительный, опасный. И очень важно, что это происходит на таком остром материале.

ВЛАДИСЛАВА КУПРИНА

Визуальное решение

— В этом спектакле прекрасное пространство — ясное, структурное, постановочно красивое. Очень часто феминистские спектакли, поданные через новую оптику и новую тему, делаются на коленке за три копейки где-нибудь в подвалах и существуют на периферии. Здесь представлена высокая постановочная культура театра — прекрасно сделанный свет, декорация, видео, отличные костюмы. Настоящий репертуарный театр занимается периферийной темой, которую на большую сцену не пускают. Своего рода буржуазный феминизм, и я за него двумя руками. Мне кажется, очень важным для сегодняшнего дня, чтобы государственные театры такими темами занимались.

Выявить структуру

— Мне кажется, что в этом спектакле задан новый способ существования. Он сложный, непривычный, но правильный по отношению к теме.  Придет время, когда мы начнем оправдывать это, — лет через 100, я надеюсь, а не 150. Но сейчас точно не время этим заниматься. Время ‒ выявить структуру, определить проблему. И я рада, что ни пьеса, ни спектакль не притворяются.

Вакуум как материальная среда

— Мне не показалось, что это история про всех. Мне не показалось, что это история с оппозицией «сильный – слабый», «счастье – несчастье». Все это характерно для привычного нам русского психологического театра, где каждый человек должен быть представлен в некой сложности и развитии. А в этой пьесе представлены структуры мира. Текст написан так, что все действие происходит за час. Все подробности, словно отжаты вакуумом. Здесь нет никакой подробной бытовой и человеческой жизни, только манифестируемые структуры, в которых есть взрослые (Лида, Аида, Славик, Вадим) и дети (Фариза и Астемир). И мы смотрим на историю именно глазами этих двух детей, начиная с первой сцены, где игра, радость, трансляция абсолютной нормальности, до потрясающего финала, где демонстрируется абсолютное отчаяние и вскрывается нарыв. При этом мы не подключаемся к этим людям на сцене. Нам интереснее наблюдать, как функционирует этот мир. Мы смотрим не на большую историю человеческих жизней, а на то, как властные и патриархальные структуры реализуются через людей.  

Человек как транслятор

— В «Наизнанку» человек представлен как транслятор идеи и структуры, поэтому через каждого проявляются какие-то конкретные вещи. Вот появляется Лида — маникюр, совершенно идиотская пластика, транслируемая радость и выученная слепота. Или Славик. Он очень сжатый, утрированный персонаж, который раздражает своей бесконечной истерикой «я ничего не могу, я ничего не сделал». Это патриархальная структура, которая реализуется через человека, который не выполняет свои мужские функции, и поэтому система его уничтожает и выкидывает. Тоже самое происходит с Астемиром. Он врос в эту структуру и на нем очень хорошо видно, что делает патриархат с мужчинами, которые не отвечают его условиям.

Называть вещи своими именами

— Спектакль вскрывает проблему и называет вещи своими именами, — это непривычно для нашего театра. Если мы хотим смотреть через феминистскую оптику или через оптику нового человека, который пришел, мы должны выявлять, проявлять и называть вещи своими именами — без иносказаний.  Когда-нибудь наступит момент, когда мы сможем и с такой оптикой заниматься метафорой и иносказаниями, но пока достаточно того, как реализуются эти персонажи для того, чтобы обнажить структуру. Все остальное было бы излишней лирикой и поэтичностью. Мне кажется, с этой точки зрения очень важной сцена, где Аида, обнаружив свою беспомощность перед новыми детьми, кричит: «Дрянь! Дрянь». Здесь явлена и сконцентрирована ярость, невыносимость тех людей, которые пришли менять наш мир, и, конечно, бессилие, когда «моя правда» больше не работает.