Честь и хвала новосибирскому театру “Старый дом”, привлекающему к работе режиссеров хороших и разных. Встретить на афише “Старого дома” имя петербуржца Андрея Прикотенко, в последние годы не очень часто звучавшее, было немного удивительно. Однако если припомнить более ранние времена, а именно начало 2010-х, то придут на ум “Тартюф” и “Сильвестр” Прикотенко, поставленные им в новосибирском “Красном факеле”. Первый из упомянутых спектаклей был даже номинирован на “Золотую Маску”, так что в Новосибирске режиссера считают немножко своим.

 

Выбор режиссером вдоль и поперек вспаханного большими и маленькими театральными творцами “Вишневого сада” не кажется таким уж снайперским. Много сил творческая группа спектакля потратила на то, чтобы “сказать новое слово”. Действительно, тут немало уникальных режиссерских решений, хотя некоторые из них кажутся натужными, нарочитыми. Чеховская пьеса у Андрея Прикотенко получила прививку текстов Льюиса Кэрролла в дореволюционных русских переводах, в частности, в пересказе Владимира Набокова. Время от времени на сцену выкатывается похожая на громадного Чиполлино эксцентричная Шарлотта (обаятельная Ольга Кандазис в костюме с толщинками и живой собачкой на поводке). Шарлотту тут же шумной толпой обступают другие герои, и начинается чтение вслух – про игру в куролесы, омаровую кадриль и Чепупаху. Подобные литературные гибриды прежде не были замечены у Прикотенко: они свойственны Юрию Погребничко, Юрию Еремину и, конечно, Константину Богомолову, который в “Wonderland-80” миксовал с Кэрроллом Довлатова – чтобы создать ощущение безвременья и безнадежного абсурда советского застоя. У Прикотенко – иной концепт: “неделовые и странные люди” во главе с Раневской (тонкая и убедительная работа Ларисы Чернобаевой) выглядят обитателями эфемерного богемного мирка Серебряного века, напоминают о персонажах “Поэмы без героя” и одеты в костюмы, похожие на творения Александра Головина и Сергея Судейкина (блистательная стилизация художника спектакля Ольги Шаишмелашвили).

 

Несколько сложнее с Алисой. Ею, судя по всему, здесь оказывается… Лопахин в исполнении ведущего артиста “Старого дома” Анатолия Григорьева. Смешной “мужичок” в строгом дорогом костюме и столь не идущих к нему зеленых носках, безобидный нувориш, которому так трудно в свете – ведь нельзя сплюнуть и произнести крепкое слово, – задремал в ожидании поезда и увидел все дальнейшие события пьесы во сне. Это допущение столь же экстравагантно, сколь опасно для логики пьесы: Чехову чужда однозначность, а противопоставление Лопахина другим героям “Вишневого сада” к ней толкает. К тому же Лопахин, дебютирующий робко и скованно, на торгах принимает на грудь и дальше пребывает в Стране чудес уже в нетрезвом состоянии. Его “Я купил!” звучит в спектакле агрессивно, даже не с вызовом, а со злостью, а вдруг проснувшийся эротический интерес к Раневской не особенно лиричен. Спектакль завершается его капризно-разочарованным “Все уехали, про меня забыли” (реплика Фирса отдана Лопахину), и размашистость режиссерского решения очень мешает актеру сыграть ту самую нежную душу, что разглядел в Лопахине Петя Трофимов.

 

Тем не менее, многое в спектакле Прикотенко выглядит свежим и любопытным. Режиссеру удается добиться разнообразия и живости мизансцен, хотя практически все они разворачиваются на поставленном на авансцене диване или вокруг него. Текст сбит с котурн, со штампованной интонации, произносится “шептально”, вполголоса – по крайней мере, в первом действии удается обойтись без форсирования речи, опасного в камерном пространстве. Необычно близки друг другу Раневская и Гаев (Константин Телегин из “Красного факела”): хрестоматийное “Она порочна” превращается в “Ты порочна” и произносится Гаевым в лицо сестре – не как пощечина, а как полушутливый упрек наперсника самых интимных тайн. Наметившаяся после перестройки традиция изображать Петю Трофимова монструозным идиотом в этом “Вишневом саде” не поддержана: Тимофей Мамлин играет Петю инфантильным чудаком, пожалуй что и милым. Варя (Анна Матюшина) счастливо избежала штампа старой девы – богомолки, она у Прикотенко и полнокровней, и сложней.

 

Но острее всего врезаются в память не образы, а многочисленные эксцентрические аттракционы. Огромные цветные шары, словно из полунинского “Snow show”, что радостно пинают герои спектакля: одним из них Гаев нечаянно ломает “многоуважаемый шкап”. Раненый Епиходов (Виталий Саянок), весь спектакль истекающий кровью, но, как ни в чем не бывало, продолжающий участвовать в действии. Мужчина в самом расцвете сил Симеонов-Пищик (Александр Сидоров), пламенный воздыхатель Раневской, после реплики “Возьмите всё” пытающийся сорвать с нее платье. Гомерически смешной Фирс (Вячеслав Митянин) в белой ночной сорочке, утративший в спектакле и солидность, и функции резонера. Его безуспешные попытки подать чай трясущимися руками – отдельный клоунский номер. Отделаться от него непросто: в финале он первый выбегает из дома, торопясь в больничку, почему-то с огромным розовым саквояжем в руках. Еще запоминаются лиричные и странные немые сцены, в которых герои застывают под музыку Щедрина. Чувствуется свободный дух смелого, ищущего, чуждого идеологических шор театра. А ворчать, что найденное по мелочи выглядит не слишком убедительно как художественное целое, не будем: много мы видали котов без улыбок, зато этот спектакль похож на улыбку без кота.