​В зоне конфликта

Рождественский фестиваль искусств в Новосибирске — внушительный биеннале протяженностью десять дней, с региональной и гастрольной программами, с блоками театрального, музыкального и изобразительного искусства, лекциями и мастер-классами, в декабре 2019 года прошел уже в тринадцатый раз. И пока новосибирские зрители смотрели спектакли Электротеатра «Станиславский», МХТ, ЦИМа и др., гости фестиваля сосредоточились на программе новосибирского театрального кейса, в которой были представлены главные премьеры сезона 2018/19 пяти главных театров города...

... У главного режиссера «Старого дома» Андрея Прикотенко — чутье слухача. Он слышит современную речь и знает, кому она могла бы принадлежать. Это было очевидно по «Гамлету» и «Опере нищего». И это еще раз подтвердилось на примере «Идиота», где диалоги персонажей практически заново сочинены режиссером, а в них анахронизмы соседствуют с эстетическими и пространственными «гиперссылками», по которым можно выйти хочешь на «Рика и Морти», хочешь на «Игру престолов», а хочешь — на Энергетиков, 27. В спектакле есть очевидное желание «натянуть» Достоевского на сегодняшний день, ведущее к ограничению смысловых модусов. Но,тем не менее,это сценический текст большой наблюдательной плотности: и фреска, и физиологический очерк нравов, и босховский кошмар. В нем можно выделить что-то свое. Но темы насилия и психологических манипуляций становятся ведущими. Например, мне кажется, что Андрею Прикотенко Достоевский понадобился для того, чтобы рассказать про властные — на всех уровнях — отношения. Это и страшная вертикаль, в которую встроено семейство Епанчиных, и «подростковый» эгоизм Аглаи — Анастасии Пантелеевой, и отточенная по высшему разряду манипуляция жертвы (какой, безусловно, является Настасья Филипповна — Альбина Лозовая) своими мучителями.

«Идиот» — это своего рода «Нелюбовь» в театре, в которой упиваются собой и собственным страданием, где мир властной иерархии и санкционированного насилия сосуществует с чудовищными фрустрациями и отталкивающим эксгибиционизмом.

Он насквозь этически больной, этот мир. И странненький Мышкин Анатолия Григорьева с его, в конечном итоге, самоубийственной готовностью помогать, спасать, жертвовать — глобально выделяется на общем фоне.

Он физиологически чрезмерен и практически карнавален. Рогожин появляется с кровавой соплей, свисающей из ноздри. У Мышкина в момент, предшествующий эпилептическому припадку, возникает мучительная эрекция. Аглая с Настасьей Филипповной устраивают рестлинг и душат друг друга шлангами. А квинтэссенцией чудовищно непристойного эксгибиционизма становится монолог Ипполита Терентьева (несостоявшегося Брейвика нашего дня) — Тимофея Мамлина, когда речь кажется бесконечно истекающим гнойным нарывом, куда более жалким, чем последующее самоубийство со вставленным в анальное отверстие стволом ружья.

В статье упомянуты:

• Идиот