Андрей Прикотенко: В какой жизни я живу, в такой и ставлю

Премьера

В ближайшее время премьеры не запланированы!

Главная >Театр >Пресса >Андрей Прикотенко: В какой жизни я живу, в такой и ставлю

Андрей Прикотенко: В какой жизни я живу, в такой и ставлю

30 сентября 2019
Марина Вержбицкая Новая Сибирь

Режиссер Андрей Прикотенко, два сезона назад вынесший приговор зожникам и социопатам, на днях поставит диагноз «Идиоту».

В «СТАРОМ доме» грядет главная премьера сезона. 28 сентября на апгрейдированной сцене новосибирского драматического состоится первый показ спектакля «Идиот». Режиссер и автор инсценировки Андрей Прикотенко переносит действие известного романа в современность и предлагает собственный взгляд на развитие событий. С одной оговоркой — в версии «Старого дома» каждый персонаж истории обретает мышкинский комплекс, а сюжетные линии превращаются в детективные пружины, что распрямляются к финалу стереотипам и ожиданиям супротив. О том, какие пути приводят петербургских режиссеров в Новосибирск, почему экспериментаторам жмут старые стены и как ввязать классику в сегодняшний день, Андрей Прикотенко рассказывает в рамках проекта «Люди как книги».

— Когда вы стали главным режиссером «Старого дома», театралы Новосибирска вспомнили о том, что в далеком 1998 году вы поставили свой дипломный спектакль на сцене именно этого театра. Как получилось, что будущий выпускник Санкт-Петербургской академии театрального искусства оказался в Сибири?

— Режиссером «Старого дома» тогда был Семен Яковлевич Верхградский — тоже петербуржец. И мой учитель Вениамин Михайлович Фильштинский договорился с ним о том, что я сделаю в Новосибирске свою дипломную работу. До этого я уже пять лет проучился в театральной академии. У меня был диплом артиста, хотя изначально я хотел поступать на режиссуру. Меня отсеяли на консультации, и в этом мне повезло. Я попал на актерский курс к Фильштинскому, куда попасть было, как выяснилось, сложнее. Сразу сказал мастеру, что, вообще-то, хотел стать режиссером, и он ответил: «Значит, буду учить тебя сам». Во время учебы я все время что-то делал. У меня было огромное количество режиссерских работ, в которых играли замечательные студенты-актеры — Костя Хабенский, Миша Пореченков, Ксения Раппопорт. Потом случился дипломный спектакль в «Старом доме».

— Вы сами выбирали материал?

— Я выбрал пьесу Юрия Рогозина, которая называлась «Санька-встанька». Откопал ее в журнале «Современная драматургия». Правда, наш спектакль назывался «Саня, Санька, Александр». Главную роль играл ныне покойный Толя Узденский — весь Новосибирск его хорошо знает. После этого спектакля мы сильно подружились. Наша дружба продолжалась до последних дней. Он замечательно играл в моем спектакле. И хотя к тому времени исполнил много ролей, был народным артистом и звездой «Старого дома», эта роль оказалась для него не случайной, а очень-очень значительной. Директором театра тогда была Нелли Новицкая, которой наш спектакль не понравился. Она хотела сделать из театра что-то наподобие мюзик-холла, не знаю уж как. А наш спектакль про алкоголика совершенно не вписывался в ее концепцию, но очень нравился уборщицам театра. Они меня все время хвалили и говорили, что это очень похоже на жизнь.

— После «Старого дома» в вашей карьере начался мощный взлет и спектакли, увенчанные премиями. Какие постановки для вас стали веховыми?

— Сначала я сделал спектакли в Орле — в театре имени Тургенева. Большой такой театр по пространству — больше новосибирского «Глобуса». Поставил «Маугли» и «Конька-Горбунка», потом «Дни нашей жизни» Леонида Андреева. Это был серьезный успех. Спектакль продержался в репертуаре девять лет. Это очень много для Орла, где спектакль держится максимум три сезона. Мой спектакль вызвал бурю внутри театра и был очень популярен среди зрителей. На него ходили и ходили. Там звучали песни Шевчука. И Шевчук вместе с любовью, молодостью и дождем как-то попадал в зрителя, производил сильное впечатление. Вот этот спектакль мне запомнился, хотя он не какой-то известный и премированный. А потом был спектакль «Эдип царь» в Петербурге, за который нас с Ксенией Раппопорт начали награждать. Это сделало нас известными, но главное — помогло родиться мастерской театра на Литейном. Там мы выпустили спектакли «Слуга двух господ», «Антигона», «Эдип в Колоне». А дальше возникла совсем другая жизнь…

— Как вы оказались на ответственном посту в «Старом доме»? Что подвигло принять предложение руководства?

— Мне это предложение сделали после того, как мы выпустили спектакль «Вишневый сад», который до сих пор остается в репертуаре. Не знаю, у кого конкретно возникло такое предложение — у директора Антонины Александровны Гореявчевой или у креативного продюсера Оксаны Сергеевны Ефременко. Знаю, что мне это предложение понравилось. Во-первых, руководство «Старого дома» уже лет семь-восемь занимается серьезной реконструкцией театра. И делает это вдумчиво, серьезно, не размахивая шашкой. Они планомерно превращают театр в такой, каким, как они считают, он должен быть. А это непросто. В первое время реальность в театре «Старый дом» существенно расходилась с этими представлениями. Сейчас они рады и счастливы. Я вижу, что они добились своего. Во-вторых, у нас большие планы. Мы все-таки хотим добиться того, чтобы наш старый маленький дом перестал быть маленьким. Мы выросли из этого обаятельного пространства — милого, но совсем маленького. У нас достаточно темперамента и идей для того, чтобы стать шире и больше.

— Не всегда переход из камерного в большое пространство оборачивается преимуществом. Не потеряется ли в масштабах тот мощный энергетический заряд, который несут в себе последние постановки «Старого дома»?

— Я очень люблю большое пространство и очень люблю ставить спектакли в больших театральных залах. Большая форма за счет своего объема только увеличивает энергию — как будто история, за которой ты наблюдаешь, находится в космосе. В маленькой комнате ты начинаешь разглядывать нюансы и детали, а в большой понимаешь, что все это происходит в огромном мире.

ВОЗДЕЙСТВИЕ усиливается, а суть остается той же. И существование артиста на большой сцене не сильно отличается от того, как существуют в своих сегодняшних спектаклях артисты театра «Старый дом».

— «Старый дом» сегодня находится на пике современности — самые авангардные и актуальные театральные формы, жанры, решения, молодые и модные режиссеры, новейшие тексты. Как все это коррелируется с кассой?

— Все решения мы принимаем втроем, хотя главный в театре человек — конечно же, Антонида Александровна. У нас очень хорошие отношения. Мы убеждаем друг друга, спорим, переубеждаем. При этом не ставим режиссерам жесткие рамки: авангардный спектакль делать или не авангардный, классический или не классический. Если мы зовем режиссера и художника — значит, мы им доверяем. А если начать указывать, то зачем вообще приглашать? Единственная просьба — сделать такой спектакль, который хотя бы два сезона пользовался бы вниманием зрителей.

— И как реагирует молодое режиссерское поколение на такой кассовый неуспех?

— А что, другое поколение не хотело бы видеть себя в большинстве? Они бы не хотели видеть на своих спектаклях полный зал? Что это за поколение такое — нас мало, но мы в тельняшках? Сидим в полупустом зале театра «Старый дом» и чувствуем себя поколением? Лучше давайте сделаем так, чтобы были любые эксперименты, только в рамках уголовного законодательства, и театр мог бы на них продавать билеты. Наверное, я сам как главный режиссер должен показать такой пример. И, наверное, у меня это пока получается. У спектакля «Социопат» очень хорошие финансовые показатели — просто лучшие. При том, что изначально у директора была абсолютная уверенность в том, что «Гамлет» — непродаваемая пьеса и народу будет ходить мало. К тому же спектакль требовал серьезных финансовых затрат. Мы реконструировали зал и перестроили сцену. Превратили классическую конфигурацию «сцена и зрительный зал» в современный black box. И в это новое пространство в дальнейшем вписались декорации к спектаклям «Пыль», «Зулейха открывает глаза», «Идиот». Так что это пространственное решение вполне оправдало себя.

— Высокотехнологичное и ультрасовременное решение классики для вас — сценический жест или внутреннее убеждение?

— Нас учили в институте делать спектакли про себя и такими, какими они нравятся тебе. В какой жизни я живу, в такой и делаю спектакль. Какими они получаются — вам судить. «Социопат» по визуальной составляющей считается современным спектаклем, но все началось с того, что мы переписали историю и переселили героев в нашу действительность. Тогда закономерно встал вопрос: а кто сегодня Гамлет? Возможно ли, чтобы эта история произошла на наших глазах? Возможно ли в наше время так биться за свою честь и правду? Поиск ответов на эти вопросы и привел нас ко всем тем средствам выразительности, которые появились в нашем спектакле, — рэп-баттлы и так далее. Мы поняли, что Гамлет сегодня замкнут в себе, он может существовать только внутри своего собственного мира и пространства. Остальное легло на это понимание.

— Всего несколько дней осталось до премьеры спектакля «Идиот», на который театр делает главную ставку в сезоне. Что ожидает зрителя «Старого дома»?

— «Идиот», как и «Социопат/Гамлет», полностью переписан. Однако «Идиот» гораздо сложнее. В «Гамлете» Шекспир использовал, если так можно сказать, мертвый язык — язык, не доступный обычным англичанам. Пьеса была переписана на бумагу только после смерти автора. И в целом мы имеем лишь представление об этой пьесе. Даже самый классический вариант далек от того оригинала, что создал Шекспир. И трудно представить, что наше сердце сегодня дрогнет от слов «быть или не быть». Это такая музейная история, поэтому бог с ним, с Шекспиром, мы все равно никогда не узнаем, как там было на самом деле. Другое дело Достоевский. Он ближе к нам, чем «Гамлет». «Идиот» всеми прочитан. И князь Лев Николаевич Мышкин для нашего русского человека отнюдь не случайный персонаж. И все сидящие в зале люди, за исключением, пожалуй, меня, знают, как нужно его играть. Все знают, каким он должен быть: наивным, чистым, светлым и немножечко странным. Все очень хорошо знают, как это надо играть. Но если мы позволим какому-нибудь артисту воплотить все наши смелые решения, мы потом будем долго смеяться над тем, что получилось у нас, — точнее, что ничего не получилось. Поэтому повторю: я не знаю, как надо играть. А исполнитель главной роли в нашем спектакле — Анатолий Григорьев — знает. Потому и делает. Не знаю как, но ему удается реализовать все то, что от него требуется. Может, кстати, от того, что мне удалось переписать этот текст и поселить историю в наше время.

— Переписывание классики теперь ваш приоритетный метод?

— Я «Идиота» изначально не хотел переписывать. С Достоевским сложно. И вообще — прежде чем садиться за переписывание, нужно ответить на главный вопрос: зачем? Нам нужно было найти героев Достоевского в нашей реальности, ответить на вопросы — что это за семейство Епанчиных, кто такая Настасья Филипповна и почему ее детство так активно обсуждается в романе? Кто такой Тоцкий, Терентьев, и почему с ним происходит то, что происходит? Следовало оживить вехи, которые есть в сюжете. Сюжет, кстати, как и все персонажи, остается. Просто текст перенесен в сегодняшний день. Так многие сейчас делают — не только мы. Наше время столь интересное и имеет такие законченные очертания эпохи, что мы можем взять любой классический сюжет, без труда поселить его в наши реалии и увидеть, как наша реальность благодушно открывается навстречу.

— И все же вы для себя ответили на вопрос, зачем нужно было переписывать Достоевского?

— Наш «Социопат/Гамлет» — это такая пощечина современности. «Идиот» — другая история. В Петербурге у меня идет спектакль «Лерка» — композиция по трем одноактным пьесам Василия Сигарева. Три текста, собранные в один сюжет, и все происходят в наше время. После этого спектакля я никак не мог найти материал для того, чтобы сделать спектакль большой формы. Просто-напросто потому, что у меня не было подходящей пьесы. Я искал, ждал, читал — и не мог найти. И мое в какой-то степени вынужденное писательство вызвано именно этой необходимостью: устал ждать, когда появится, сел и сам написал. И вот этот вот «Идиот» — это такой, знаете ли, сюжет большого стиля, который я очень люблю и уже 11 лет никак не могу поставить в отсутствие литературы. Вся разница между этим большим стилем и всем остальным для меня заключается в очень простых вещах. Это когда ты существуешь исключительно в границах единства времени и места действия. И ты не можешь позволить себе никаких отступлений (сильного дождя, музыки, пыли) — всего того, что мы привыкли ждать от режиссуры. Есть сюжет. Он начинается и заканчивается в определенное время. Один кусок жизни от и до, другой, потом следующий — и так четыре часа. И мы видим спектакль, который создан из подробных и внимательных кусков жизни. Это я и называю сюжетом большого стиля, потому что требуется очень много умения — от артистов и режиссера, который сознательно лишает себя большого количества средств. Нет — и все! Как говорил мой друг Глеб Фильштинский, спектакль должен начаться и идти непрерывно — и не нужно вносить никакой своей режиссуры. Артисты должны играть точные истории. И только когда они закончатся, можно воспользоваться так называемыми режиссерскими костылями и сделать переходы от одной истории к другой. Это оказывает мощное воздействие. Получается нечто очень-очень похожее на тот театр, который мы называем русским. Такие спектакли делали наши учителя — Анатолий Васильевич Эфрос, Георгий Александрович Товстоногов. Только в нашем случае большой стиль дополнит применение современных технологий.

— Что последует за «Идиотом»?

— В ближайшее время — международный фестиваль «Хаос», первый в своем роде. Очень надеюсь, что он будет резонансным и произведет впечатление на зрителей. Мы привозим и показываем то, что, как нам кажется, обязательно надо привезти и показать жителям города, то, что невозможно было прежде увидеть, не выезжая за пределы Новосибирска. Это самая большая идея. А дальше идет концепция. В программе первого фестиваля это три спектакля по романам Достоевского — «Униженные и оскорбленные» из Дрездена, «Преступление и наказание» Константина Богомолова из Петербурга и наш «Идиот» из Новосибирска, хотя он еще не родился. Только готовится появиться на свет.