Премьера

21.06.2024.
Цветы для Элджернона

Цветы для Элджернона

 

14.05.2024.
Девятью десять

Девятью десять

 

"Цемент" Ф.Гладкова-Х.Мюллера, театр "Старый дом", Новосибирск, реж. Никита Бетехтин

23 ноября 2021
Слава Шадронов Livejouranal
Есть у Хайнера Мюллера и другие пьесы, сшитые по образцу античных трагедий, но скроенные из материала советской литературы, причем самой благонамеренной, почти официозной, что для европейского, пусть и жившего в "народно-демократической" Восточной Германии автора, случай исключительный. Однако даже среди прочих аналогичных вещей "Цемент" - штука особенная: в основе его лежит некогда хрестоматийный, но давно забытый и не читаемый даже специалистами роман Федора Гладкова, впоследствии, в 1940-50-е, "литературного генерала", секретаря, орденоносца, лауреата, депутата и т.п., а также ректора Литинститута, написанный сильно раньше, еще в 1923-м, и ставший одним из первых эталонов т.н. "производственного романа", специфического жанра "социалистического реализма" ("Соть" Леонова, "Гидроцентраль" Шагинян и проч. выходили позднее). Впрочем, по мере канонизации эстетики "соцреализма" Гладков роман беспрестанно редактировал на протяжении десятилетий, избавляясь в том числе от того, за что в своей пьесе цепляется Хайнер Мюллер, прежде всего мифологических, античных подтекстов. Как раз для Мюллера ассоциации с Одиссеем, Прометеем, Гераклом, Медеей, сиренами и мойрами - ключевые и в стилистике, и в содержании драмы, они выносятся на поверхность, а в новосибирском спектакле Никиты Бетехтина еще и выводятся титрами, отбивающими эпизод от эпизода.

 
 
Визуализация (сценография Александра Мохова, костюмы Алексея Лобанова, свет Ильи Пашнина), музыкальный ряд (саунд-дизайн Яна Кузьмичева), а также ритм и мизансценирование (тут полноправным соавтором Никиты Бетехтина выступает режиссер по пластике Игорь Шаройко) безупречно адекватны тексту (в переводе Александра Филиппова-Чехова, и это пока единственная сценическая версия пьесы на русскоязычном пространстве): Хайнер Мюллер порубил сюжет романа, добавил за счет древнегреческо-мифологических планов трагического пафоса и без того не самому обыденному, по современным цивилизованным меркам так и вовсе экстремальному сюжету (в стандартах раннесоветской литературы, правда, ничего нет особенного в том, что пока герой сражался на гражданской, жена про него подзабыла, дочь попала в детдом, где умрет с голоду, а партийные начальники или бюрократы, или до того принципиальны, что готовы расстреливать товарищей-однопартийцев по всякому поводу...). Сложнее с актерским ансамблем - исполнителям задан непростой даже и для физического воплощения рисунок (мизансцены статичны и стилизованы под скульптурно-барельефные монументы, действие происходит в полутьме, а декорацией служит красная ячеистая конструкция с выдвижными брусками, олицетворяющая метафорическое "тело" цементного завода, который вернувшийся с войны, будто Одиссей, вчерашний красноармеец Глеб пытается вновь запустить с упертостью и безнадежностью потуг Сизифа), а не то что для более привычного артистам "старой школы" проживания. В заданный постановщиками формат определенно попадают Ян Латышев (Глеб) и Наталья Немцева (его жена Дарья), еще несколько артистов преимущественно молодого поколения, в том числе Станислав Кочетков, играющий эпизодического персонажа, юного, подросткового возраста чекиста Макара, приговоренного ревтрибуналом к расстрелу за сношения (не дошедшие причем даже до сексуальных) с про-белогвардейски настроенными блядями. Остальные работают в манере, более подходящей для реалистического, бытового театра, нежели вот такого сугубо условного, так что мойры, гидры и сирены порой отдают деревенскими бабулькам на лавке у подъезда... При том что текст в принципе "неблагодарный" - белый стих пьесы, пересыпанный идеологической риторикой периода военного коммунизма и начала НЭПа (а номинально события развиваются как раз на стыке, на переходе от разрухи к восстановлению, но и от жесткой политической диктатуры к смягчению, послаблению отдельных из введенных советской властью норм социального бытия...) на слух теперь звучит порой смешно, если не дико. Да и символика заглавия совсем иначе считывается - в 1920-е-30-е после разрухи осознавалась необходимость "цементирования" нового советского общества, разумеется, коллективным трудом (ср.: "...страну в бушующем разливе должны заковывать в бетон".. - С.Есенин, "Гуляй-Поле"); нынче в "цементе" видится застывающая безжизненная масса, одновременно аморфная и непреодолимая, непрошибаемая.
 
 
С другой стороны, Никита Бетехтин, в целом верно улавливая тон "Цемента", не избегает распространенного и, похоже, неминуемого для сегодняшних постановщиков - молодых, к сожалению, не реже, чем возрастных - искушения: итоговый посыл "оптимистической трагедии" вопреки не только орденоносцу Гладкову, но и ГДРовскому академику (пусть и полуофициально запрещенному на родине в 1970-е, когда создавался его "Цемент") Мюллеру, отменяется вместе с оправданием жертв во имя светлого завтра, трудовая героика тоже, само собой, побоку, и вообще "Цемент" задним числом превращается в очередную "антиутопию", сближаясь даже на уровне развязки сюжета, к примеру, с "Котлованом" Платонова - чем заканчивается роман Гладкова, я заранее знал, пьесы Мюллера не читал, но была возможность уточнить у переводчика, и тот уверяет, что Мюллер следовал за Гладковым; тогда как режиссер предпочел завершить историю Глеба и Дарьи гибелью их дочери Нюрки в детдоме; мало того, риторическим вопросом Дарьи звучит финальная ее реплика "отчего умирают в Советской России в двадцать первом годе?", и если по сюжету умирают все-таки от голода (печальное, но обычное для тех лет дело), то из контекста спектакля недолго сделать вывод, что непосредственно от власти большевиков и умирают дети, что никакого нет ни у них, ни у социалистического строительства перспектив.
 
 
Забавно проследить как складывающуюся тенденцию русскоязычных постановок текстов Мюллера по мотивам творений советских литераторов, что, к примеру, "Волоколамское шоссе" (на материале романа Александра Бека) у Марины Брусникиной, сменив к тому же "прозаичное" конкретное историко-топонимическое наименование на обобщенно-торжественное "Посвящение" и сделанное к дате 9 мая, из трагедии превращалось, наоборот, в милитаристский победный апофеоз с использованием написанной до войны и ради официального признания Праздничной увертюры Шостаковича - тогда как "Маузер" (его Мюллер создал, отталкиваясь от микро-сюжета, выдернутого из "Тихого Дона" Михаила Шолохова), поставленный Теодоросом Терзопулосом в Александринке, разбавленный "молитвенными" песнопениями на стихи К.Р. (вел. кн. Константина Романова), стал своего рода театрализованным аналогом "страшного суда" над революционерами и деятелями "красного террора", которые сами же и оказались его жертвами (типа "и аз воздам") - вот и "Цемент" Никиты Бетехтина в новосибирском "Старом доме", представленный в Москве на "Уроках режиссуры" (так или иначе, по моему убеждению, именно этого рода спектакли делают фестивали фестивалями и придают их проведению смысл...) подобно, я даже не вспомню альтернативных вариантов, практически любой постановке советской пьесы или инсценировке прозы 1920-х-30-х и даже 40-х гг., начиная от "Конармии" Бабеля, заканчивая "Молодой гвардией" Фадеева! ну разве что "Слава" Константина Богомолова, но она и во всех прочих отношениях уникальна -  трагизм принесения человеческих жертв, и в том числе детей, во имя будущего расценивается в свете опыта всего 20го века, с позиций сегодняшнего знания о том, что будущее так и не наступило, то есть наступило совсем не то будущее, ради которого революционеры-большевики так безоглядно жертвовали собой и другими. В историзме такому взгляду не откажешь, но он, во-первых, непременно входит в противоречие с первоисточниками (в данном случае с обоими-двумя!), а во-вторых, будучи теперь общим местом, предсказуем и однообразен, чего никакие визуально-пластические ухищрения не прикроют.
 
 
 

В статье упомянуты:


Люди:

спектакли: