новосибирский государственный
драматический театр

ИЗ ЖИЗНИ И СМЕРТИ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ

Спектакль Андрея Прикотенко как будто появляется из ничего. В нем почти нет текста: изредка на полоску над сценой транслируются титры — фрагменты из книги Джорджо Агамбена «Пульчинелла, или Развлечения для детей» (философ ищет ответ на вопрос, почему художник Джандоменико Тьеполо после крушения Венецианской республики заперся на своей вилле и стал писать фрески с сюжетами про Пульчинелл). В спектакле почти нет декораций: на сцене дощатый помост с несколькими люками, наклоненный в сторону зрителей, — по нему скачут, сползают, скатываются артисты, завернутые в объемные костюмы-толщинки. В пластических этюдах, найденных в импровизации, они «рассказывают», как живут Пульчинеллы, и этих средств оказывается достаточно, чтобы втянуть зрителя в происходящее, сделать его участником ритуала, в котором должен родиться, погибнуть и воскреснуть персонаж.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.

Пульчинелла (Анатолий Григорьев) рождается из полиэтиленовой пленки в пустом безвоздушном пространстве — мире после апокалипсиса. Это некто с горбом и животом, в светлом костюме с желтым воротником, в желтой шапочке и желтых «конверсах», на лице у него черная маска с носом-клювом. Джорджо Агамбен пишет, что «судя по имени, Пульчинелла (производное от pullecino — „цыпленок“) — это курообразное существо, эдакая бескрылая птица. К тому же кукольники традиционно озвучивают его скрипучим голосом, точь-в-точь как у Дональда Дака». В спектакле некоторые Пульчинеллы носят с собой резиновых куриц, как бы демонстрируя свое происхождение, время от времени делают им искусственное дыхание (проверяют, живо ли прошлое), извлекают из них звуки и окружают себя многоголосым кудахтаньем.

Персонаж Григорьева, появившийся первым, быстро осваивается в мире, присваивает его, заполняет собой. Он расставляет по сцене кастрюли разного размера, от очень большой до очень маленькой, делает макароны с помощью машинки для пасты, с удовольствием ест, мочится, испражняется белыми крупинками (точно — курица). Жизнь Пульчинеллы состоит из простых повседневных ритуалов, все ему привычно и знакомо, он знает этот мир наизусть, потому что видел его неоднократно, а мир со временем, похоже, совсем не меняется. За одним Пульчинеллой появляются и другие, среди них есть взрослые и дети, мужчины и женщины, земные и инфернальные (персонаж в темном костюме, который незаметно наблюдает за тем, что происходит, или персонаж, который в руке носит яйцеобразное лицо). У них даже есть свое божество — Пульчинелла-солнце в желтой струящейся ткани и с черным венком на голове.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.

Все Пульчинеллы легко перемещаются между верхним и нижним мирами, то есть между сценой и пространством под люками. И в какой-то момент начинает казаться, что они повсюду, что мир населяют одни Пульчинеллы, как в работах Джандоменико Тьеполо. В спектакле они как будто оживают, сходят с фресок и включаются в процесс игры. Пульчинеллы не стесняются своих проявлений, они просты и свободны в своей простоте. В спектакле у них — выраженная телесность: костюмы имитируют полуобнаженные тела с выпирающими животами у мужчин, большой грудью и широкими бедрами у женщин. Крайняя степень телесности — Пульчинелла, у которого вместо лица отполированный череп лошади, — обнаженность, доведенная до предела.

Они все делают чересчур: влюбляются, ругаются, страдают. Например, когда развлекаются — скачут в кастрюлях, катаются на холодильнике или кувыркаются на ковровой дорожке. Во время свадьбы раздирают курицу пальцами, а потом впиваются в нее зубами, видимо, кто больше откусит — тот и главный в семье. Или пинают и толкают друг друга, бьют дубинками, а потом один ногами запихивают другого в люк или в узкую щель между помостом и стеной. Их мир своей несуразностью, которая может быть смешной, а может — трагичной, удивительно похож на наш. В постоянных переходах от близости к жестокости много знакомого.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.

Но даже в этой гурьбе Пульчинелла глубоко одинок: «он смотрит на нас и, „ослепленный одиночеством“, не видит наших взглядов». Другие Пульчинеллы стреляют в Пульчинеллу-Григорьева бумажками из длинных трубок, они расстреливают его, а потом распинают на лестнице. «После того как его осудят, приговорят к смерти и приведут приговор в исполнение, только тогда он по-настоящему сможет стать самим собой», — видим мы в титрах. И здесь возникает мысль, что все остальные Пульчинеллы проходят такой же путь. Конечно, они каждый раз возрождаются, налаживают свою жизнь, но кроме этого бонуса вечного возвращения они разделяют общую для всех участь (или кару) — быть палачом или жертвой.

Каждый Пульчинелла в свое время переживает гибель мира, если не гибель мира вообще, то, по крайней мере, одного из миров — нынешнего мира. И вот Пульчинелла Анатолия Григорьева смотрит на нас со сцены, окруженный другими персонажами, которые, веселясь, прогоняют тесто через машинку для пасты и снова едят, и снова испражняются. Он знает, что его предназначение — всегда быть в эпицентре апокалипсиса, и что его раз за разом, из века в век будут убивать. И мы жалеем его и остальных Пульчинелл, а он жалеет — нет, не себя, что ему делать со своей судьбой? — он жалеет нас, которые непонятно как апокалипсис переживут, и переживут ли. И в это время мы вместе, в общем ощущении, объединяемся в целое, и оплакиваем, и все еще на что-то надеемся.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Дмитриев.

В статье упомянуты:

• Андрей Прикотенко
• Григорьев Анатолий

• Пульчинелла